ля голубиной почты по время осады Парижа; подлинные дагеротипы 1839 года на металле, очень поржавевшие и заплесневевшие (позор!!) – виды Парижа, что преинтересно, но уже трудно разобрать; занятные панорамные снимки.
Затем камеры-курьезы. Камера в галстухе с объективом-запонкой – новейшего времени для съемок в волжских условиях; аппараты восьмидесятых годов для полных круговых панорам (в одной объектив ездит кругом пленки, навернутой на барабан, в другой объектив цилиндрический, а наверху, внутри ‹…›стеклянного торуса, вертящаяся призма, и т. д.) ‹…› Завтра сбачу доклад, сделаю последние мелочи в городе (чемодан надо купить!) и тогда буду в отъезжающем настроении. Уеду в пятницу, т. е. послезавтра вечером. Ну, милые мои ребятки, спокойной ночи. Завтра не торопясь напишу всем по отдельности. Целую и приветствую искренне, потому что поскучиваю немножко. Ваш неисправимый Доктор
Мои хорошие ребятушки, вот и разделал я свой доклад; думаю, что теперь надо вам все доложить обстоятельно и по порядку. Правда?
Ну, вот. Разбудили меня сегодня ранехонько, в половину восьмого. Я не спеша встал (а выспался хорошо и снов никаких не видел) и оделся в свою визитку. Воображайте: черная, обшитая шелковой тесемкой, черный жилет, белая сорочка, стоячий воротник и серые полосатые брюки – как на картинке. Франт франтом, и в семье тети Мушки произвел фурор. И пузик не торчит.
Приехал в институт, конечно, загодя. Аппаратуру разложил, рисунки подобрал, на доске оглавление доклада написал. Понемногу стала собираться и публика. Ну, публика у меня отличная. Были из знакомых вам: Toulouse, Piéron, Lahy, Laugier, Безредка, их сотрудники; кроме того, тетя Мушка с обоими сынами, дядя Володя и даже старенькая тетя Тина. Всего было человек 60 – как на наших больших советах в ИОТе; по преимуществу врачи-невропатологи, физиологи и психологи из молодежи и т. д., в том числе не обошлось, конечно, и без доктора Рабиновича (разве может быть где-либо заседание без Рабиновича?). Старый Toulouse очень мило открыл заседание, сообщив, что такой-то, московский приват-доцент и проч., делает нам большую любезность сообщением о своих крайне интересных работах, которые он и его сотрудники ведут в Москве; что сей приват-доцент есть сын выдающегося ученого-психиатра, и в качестве такового изучал и психиатрию с неврологией, а потому все это особенно интересно. Тут похлопали немножко, ему и мне. Я начал после Messieurs et Mesdames c извинения за возможные ошибки в чужом для меня языке, а дальше поехал очень уверенно и свободно. Рассказывал больше часу без перерыва. По отзывам Безредки, тети Мушки и кое-кого из новых знакомых – коллег, выговор был безукоризненный, и изъяснялся ваш Доктор совсем свободно. Тетя Мушка слышала меня в первый раз и нашла, что я читаю как очень опытный лектор. Что до произношения, то я очень о нем заботился, так как ничего нет безобразнее ломаного языка, и, кажется, в самом деле достиг приличных результатов.
По существу же я спланировал доклад так:
1. Биомеханический метод:
а) принципиально-существенное
б) технически-существенное
2. Основные законы движения:
а) сложный маятник
б) вынужденные колебания
с) дифференциальные уравнения движения (динамическое уравнение, невромеханическое уравнение)
3. Приложение к клинике:
а) изменения тонуса
б) треморы
в) атаксии
г) патологические походки
д) разное (рефлексы, симуляции и т. д.)
е) комбинации с электродинамическими методами
4. Основная проблема невромеханики.
Я боялся, что будет скучно, но публика утверждает обратное. А результаты такие:
Toulouse очень доволен. Зовет приезжать еще, очень занят идеей приложения нашего метода к психопрофилактике и хочет устроить циклокабинет. Pieron вообще впервые удостоил прийти на конференцию в институт Rousselle на мой доклад. Laugier решил обязательно делать биомеханический кабинет, и не так, чтобы только снимать, а чтобы и обязательно анализировать; и уверен, что получит для этого дела штатную единицу. Lahy (у него психология Пастернака, в абсолютной точности) очень доволен шикарными словами, вроде «диффер. уравнения» или «момент», которых он не понимает, и эффектностью кривых. Laugier и Lahy – два завлаба в одном институте, и каждый хочет, чтобы цикло было у него и не было у другого. Fessard – молодой, но очень даровитый сотрудник Laugier и Lahy, вечно невозмутимый, очень оживлен и разговаривал со мной очень долго, как бы приладить одновременно с цикло регистрацию токов действия. И этот наладит, я уверен. Молодежь, то есть Noel, Schweizer, Неусыхина, стараются вовсю, чтобы из ничего соорудить первую циклоустановку и сделать хоть один снимок. Завтра утром еще пойду им помогать. Таковы результаты, qui parlent pour eux-mêmes[215].
После завтрака (за завтраком все поздравляли, были очень ДОВОЛЬНЫ) поехал в город, сделал последние делá, купил большой фибровый чемодан (132 фр.) и вернулся домой описать, как все происходило. Сегодня тетя Мушка выслала Нюте 2 кг какао и, кажется, 1,65 кг шоколада. Забыл сказать, что очень растроган был милый, толстенький Безредка, после доклада долго жал мне руку своими пухлыми руками и очень был доволен.
Ну, Карлуша и все мои ребятки, поздравьте, стало быть, заочно, и выпейте в мою честь бутылку Абрау.
Татьянушка, по вкусу ли тебе эта бумага?
Целую всех вас и с нетерпением жду встреч с письмами. Завтра в 21:55 еду! Ваш Доктор
…Анютик, напишу, братец ты мой, тебе немножко в отдельности. Поехала моя работа, и поначалу хорошо. Теперь мне проехать в Париж будет очень легко, и приглашения мне напишет кто угодно. Значит, цикло наше пробивает себе путь в Европу, и реклама для науки С. С. получается неплохая. Pieron, говорят, сказал: «Ces Russes, ils font toujours des choses épatantes»[216]. Все дела мои сделаны, завтра только чемоданы уложить, да утром еще разик съездить в институт. Пожелай мне, родненький Нютик, чтобы в Дортмунде было не хуже, чем здесь, – иначе мне придется изменить Германии с Францией и привезти домой свой рукописный атлас… Нютик, миленький, привыкла ли ты немножко к своему холостому положению? Я начинаю немножко привыкать, – а может быть, и обильная работа меня отвлекает, но только скучаю больше по вечерам – днем обычно некогда. И все-таки тороплю мысленно время, когда опять увидимся. …Целую крепко Анюшку. Коль.
Сыграй в мою честь «Месяц едет», совершенно самостоятельно, и пиши мне больше по-английски. Вернусь – займусь с тобой произношением.
Ну, мои ребятушки, вот я и покидаю сегодня Париж. Сейчас примусь собирать свои вещи, все уложу как следует, запру замки у чемоданов и тогда, может быть, пойду немножко перед отъездом погулять. Надо еще заняться слегка хозяйством: кое-что зашить. Вчера вечером мы пошли с мальчиками на прощанье в cinéma, но видели нечто до такой степени идиотское (по роману Cl. Farrère), что я даже не берусь вам передать. Мы правда сильно хохотали. Сегодня с утра я поехал последний раз в Rousselle. Там меня ждала целая компания молодежи для последних инструкций и напутствий, так сказать. Вопрос о циклографии в Париже решен окончательно и точно, по-видимому даже не в одном месте; во всяком случае, начнут с малого. А там, по переписке и т. д., мы их наинструктируем. Так или иначе, берем их теперь под наше иотовское покровительство; я считаю более чем своевременным заинтересовать этим делом Могилянскую, Шпильберг и Зальцгебер и именно в этой последовательности[217]. Итак, поступим с этой лабораторией как раз так, как вы собираетесь поступить с Э. М. Каганом. Чем приветливее мы будем, тем, конечно, лучше… В воскресенье рожденье тети Мушки (52), которого я уже не застану; поэтому я счел уместным сделать ей сегодня подарки: коробку шоколадных конфет от себя и ее любимые духи Cyclamen от Нютушки, которая, надеюсь, не рассердится… Тетя Мушка была «страшно» тронута подарками. И вообще последнее время очень умилительно ко мне относится. А я смотрю с ужасом по сторонам на свое барахло. И не знаю, как я все это уложу. …Отъезд близится, мои хорошие ребятушки. Кончил только что (с помощью Крули и в присутствии тети Мушки, которая хотела у меня посидеть) укладку и пришел в ужас. Я купил себе вчера новый чемодан фибровый, величиной с наш волжский большой. И хотя я напихал все грязное белье вместо ваты в чемодан с приборами, все-таки все барахло не поместилось: придется одеяло и кое-что из мелочей скрутить отдельным свертком, а завтра в Кельне купить новый чемодан нормальных размеров. ‹…› Ну, до свиданья, милые, еду к вам на величину одной ночи поближе. Авось письма будут делать оборот на день быстрее. Ну, Татьянка, вникай в мои приказы по парижской линии и принимай в ведение ГИМН № 2, Мерьга, жди новых Drucksachen из Кельна; Карлушенька, по-прежнему не скучай и изредка ощущай удовлетворенность своим сынишкой; Анютушка, жди новых длинных и гениальных писем и будь совсем-совсем уверена, что ты душенька черномордообразная и что я тебя не ненавижу.
Целуем-с всех-с. Врач
Анютушка и все мои ребятки, по открытке сразу видно, откуда это я пишу. …От Парижа до Кобленца ехали в купе вдвоем, так что можно лежать и выспаться; а от Кобленца сюда я ехал и вовсе один. Францию всю так и проспал: рассвело уже на немецкой земле, такой же, как всегда, чистенькой, вежливой и нарядной. Путь от Трира до Кобленца идет долиною Мозеля – знаменитой и великой немецкой реки. Вообразите себе Клязьму, в которую намешали побольше осоки и илу, окружили высокими гористыми берегами, а потом сказали: «ну лучше река не станет» и принялись ее отделывать… так что даже в наибольшее половодье не сможет разлиться больше чем на версту. Но берега очень живописные, а то, что от человеческих рук зависело, то немцы совсем расстарались и сделали на первый сорт.