[322]; 2) какое расстояние между осями (Мерьга измерит у вас обеих, это надо делать при смотрении вдаль); 3) нет ли астигматизма…
Карлушенька, получил письма от обеих баб и очень ими обеими доволен. Татьяна отлично со всем управляется, а Нютка так прямо молодец, какой доклад загнула! Похвали от меня ту и другую. У меня много хлопот, это неприятно, и мне хочется уж скорее со всем покончить, но это не удается, так как бóльшей части казенных денег все нет и нет. Ну, Карлинька, сейчас побегу дальше делами ворочать, а это пишу на почтамте. Пишите мне побольше напоследок, буду рад приехать домой и отдохнуть. Я не загордился, но если эти черти из ИОТа не будут меня достаточно уважать теперь, так уж я им покажу! Целую Карлушу, Коль
Нютонька, моя хорошая, родненькая, еще раз перечел твое письмо с сообщением о докладе, и так был рад за тебя, ты себе не можешь представить. Ты понимаешь, я ведь знаю давно, какой у тебя прекрасный дар слова (устного) и как ты владеешь вопросом и т. д., так что я ничуть не удивляюсь твоей удаче и успеху; а я очень-очень рад, что это тебя душевно ободрило и должно было до некоторой степени примирить с отрицательными сторонами твоей службы. Я чувствую себя очень хорошо и бодро, Нютонька, роднушечка, но только сегодня очень устал, поэтому я сейчас полежу тихонько с книжкой, а письмо буду кончать уж вечером.
22:35. Ну, опять здравствуйте, ребятки. Сегодня много уж вам, видно, не напишу, а лягу пораньше спать. Я не повалялся и 20 минут, как пришел наведаться очень назойливый и противный пансионский сосед, мне захотелось удрать от него, и пошел в кино, тут же у нас на углу. Оказалось крошечное кинушко, с двумя очень непритязательными фильмами подряд: очень-очень грустной драмой и очень-очень смешной комедией. Мне как-то не грустилось на драме и не смешилось на комедии, но зато вход 80 пфеннигов и от соседа удрал. Но развлекся все-таки. Вернулся домой в полдесятого, поужинал и сел читать брошюру о планетарии, которую вам пришлю. Она чрезвычайно интересная, а я из нее извлек науку и мораль. Расскажу подробнее. Первая идея планетария пришла в голову директору мюнхенского Deutsches Museum[323], и он дал заказ Цейсу – изобретать. Это – пролог. Теперь 1‐е действие: Цейс изобретал-изобретал, и изобрел великолепный планетарий, который и водрузил в Мюнхенском музее. 2‐е действие: планетарий в Мюнхене имел огромный успех, прямо фурор: 11 больших городов в Германии и дюжина городов заграничных так и загорелись: хотим и у себя тоже иметь планетарии. 3‐е действие: директор музея сидит и думает: «Эге, 25 машин заказано, и еще в перспективе невесть сколько! Это тебе не то что один экземпляр; над этим стóит поработать. Das lohnt sich!»[324] И вот он сзывает всех своих сотрудников, и они сообща сочиняют проект ТАКОГО планетария, которому первая модель и в подметки не годится. Все заказавшие города получают себе по штуке. 4‐е действие, оно же эпилог: в Мюнхене – самый плохой и несовершенный планетарий во всей Германии, в Бармене и то лучше. Директор Мюнхенского музея сидит в глубоком кресле у камина и кусает пальцы: «Зачем я это изобретал? Дал бы какому-нибудь барменцу изобрести!» А сзади его стоит худая, сердитая жена и говорит: «Вот ты всегда так, Фридрих. Всегда ты вперед лезешь!»
Что я сегодня делал? Не особенно много… Получил ваши письма и пришел в тупик от Нютиного рецепта, такого почерка я еще не видывал – ничего понять нельзя. Время пока еще есть; посылаю рецепт обратно. Если вы его сумели прочесть, перепишите срочно и пришлите; но лучше сделайте, ребятушки, так (это и к Карлуше относится): по прочтенному мною (в Нютушкиной копии) Карлушину рецепту я заключаю, что окулист попался вам плохой. А вы учтите, что я в Берлине, а не в Москве, тут не 45 сортов очковых стекол, а 4500. Меня тут засмеют с такими несолидными рецептами. Будьте такие милые, добрые, хорошие, преодолейте вашу инерцию, которая всегда на мои письма приносит мне через много-много дней отрицательный ответ («мы, Коленька, обсудили и решили…», «знаешь, пожалуй, не стóит») и т. д.; ну, преодолейте, не мучайте меня, беспомощного на таком расстоянии; ведь уж, по-видимому, пылесос проволокитили (в жизнь не прощу!!!). Съездите сейчас же к Гурвичу, объясните, что дело идет о берлинской оптике, и тотчас пришлите мне хороших два рецепта, написанные по-немецки, чтобы Optiker Ruhnke мог прочесть. Ох, господи! Сделают или не сделают? 8 дней ведь ждать. Научи, владычица! Вразуми, владычица! Коля. Я сержусь, я волнуюсь. Не буду больше вам сегодня писать. Спокойной ночи, завтра стану добрее. Ребятки, если Гурвич уехал на Рождеств. каникулы в Узкое, не пишите мне об этом, пожалуйста, с вопросом «Как теперь быть?», а пойдите сразу к Авербаху или Одинцову. Только не откладывайте. Я уж и так стараюсь поскорее тут со всем разделаться, чтобы домой ехать. А вот вы меня, пожалуй, такого сердитого, и домой не примете. Нет, я не сердитый, простите меня, ребятки. Я только волнительный, потому что я устал и на отдых мне пора. Целую вас всех, спокойной ночи. До завтра. Коля
…Нютик мой золотенький, ты учти: у меня сейчас так сложно и хлопотно, так каждый день, почти каждый час рассчитан, так это утомительно, что мне очень-очень сейчас нужно, чтоб кругом меня были ролики, которые по возможности мне помогали бы. Поэтому выходит иногда, что я пишу недовольное письмо тебе или Татьяне; ведь письма идут туда и назад ужас как долго; пока они еще обернутся! И вот и неприятно, когда какая-нибудь заминка, задержка, из‐за пустяка. Это все равно, как когда на съемке не клеится что-нибудь. Давайте дружно все приналяжем и уж все-все кончим, и тогда я спокойно приеду… Но вот сегодня меня Татьянка опять, скверная, разволновала до смерти. Ты подумай: пишет она – ты, говорит, не смущайся, что денег только 1200 на весь институт, я и хлопотать не очень буду, – говорит, на нашу лабораторию хватит, а те как знают. Да нет, нельзя же так, когда я точно пишу, что не так. Ведь у меня тут вертится под боком гнусная «фифочка»; эта стервь уже закупила на 100 марок для своих Маршачьих дел и требует еще разных вещей. Я вокруг нее вьюсь ужом и только мечтаю, чтобы она уехала, но ведь все-таки нужно будет и для них купить там чего-нибудь, иначе она меня в Москве съест. Видите, вам всего издали не видно, а потому делайте совсем точно и быстро, что я прошу. Я уж знаю, чего прошу. И день и ночь обдумываю (вру: ночь я сплю, и очень крепко). Нужно изо всех сил жать на высылку остальных денег или по крайней мере на официальное уведомление пока, что столько-то денег будет…
Карлушенька родненькая, получил твою открытку сегодня, мне и самому не меньше хочется повидать и обнять мою хорошую старушечку. Напишу вечером подробнее, а сейчас спешу кинуть в почтовый вагон, сижу на перроне и пишу. Целую Карлиньку хорошую, будут тебе глаза новые, не бойся, только рецепт уж пришли! Сынок
Мергешенька… я, видишь, пока и книги перестал посылать, некогда. Я хочу купить у Wichmann’a[325] готовальню Richter Prazision N XVP, если имеешь что возразить – напиши, успеешь возразить. Ну, привет, я и по братишке подсоскучился! Врач
Анютушка, сегодня ни одного письмеца из дому – ни Postlagernd, ни на дом! Сегодня было много дела, но не суетливо. …Сейчас пришло твое письмо от 15-го. Ну, уже пришло на мой домашний адрес, значит, связь установлена – слава богу! Нютик, и верно, скоро приеду, и что устал, тоже верно… Ты пишешь «не в последний ты раз за границей», а вот Карлуша всегда пишет: «Помни, что когда-то ты еще поедешь». Ну, и потом посмотрю еще, что выйдет с Тринклером. Может, ничего, а может – будет интересно. А потом атлас. А потом кимоциклокамера. Вот и не знаю. Домой хочу страсть.
Анютушка, Карлинька, Мергеша, Татьянушка! (не по предпочтению, а по алфавиту)
Карлинька, Мергеша, Татьянушка, Анютушка! (не по пристрастию, а по существу)
Мергеша, Карлуша, Танька, Анютка! (не по привязанности, а по алфавиту фамилий)
Танька, Анютка, Мергеша, Карлу-ушенька! (не по кумовству, а по порядку рождения в году)
ЗДРАВСТВУЙТЕ!
Сегодня над городом летал очень низко большущий толстый дирижабль (не такой, конечно, как «цеппелин», но под «цеппелина»), а на нем было написано: «Покупайте и ешьте все шоколад такой-то!» Он летал взад и вперед над вокзалом Фридрихштрассе и очень смешно качался и клевал носом, и очень был похож на подвыпившую свинку. «Бебик» проснулся, но не испугался и даже попробовал немножко снять его. Кстати, знаете, какие надписи над книжно-журнальными киосками на всех станциях Stadt– и Untergrundbahn. Очень удачные и смешные, по-моему:
LESESTOFF.
Это точный перевод слова «чтиво», правда?
Съездил к Фелишу, сдал евойной машинистке переписать докладную записку для Springer’а, потом поехал к Böse, где служит приятель Вейтемейера по фамилии Böse[326], и вправду встретил меня этот толстый и сердитый старичок очень злобно «Вам кого угодно?». Когда я отрекомендовался, он мгновенно растаял, стал очень приветлив и любезен, повел в свою рабочую комнату (точь-в-точь комната из сов. учреждения), усадил и заставил все рассказывать про Вейтемейера, что я только знаю. Очень его хвалил и жалел, что тому пришлось уехать из Германии. Передал мне все то, что поручил Вейтемейер, так что и это дело, как немцы говорят, «abgemacht»[327]. (Я Вейтемейеру сегодня об этом напишу.) Я был очень доволен, на радостях купил плитку «Gala-Peter» (60 пф.), а сейчас пойду в планетарий (целая марка, знай наших!). Вправду пойду, послушать лекцию про Юпитера. А вернусь, буду дальше вам писать. Целую всех предварительно; а приславшую мне сегодня письмо – первое по моему домашнему адресу – целую еще 4 раза особо.