Сегодня утром было письмо от Аннушки, заказное. Отвечаю моей многоуважаемой, хорошей женушке. Что мне Татьяна написала про твой доклад? Думаешь, слишком расхвалила? Вот уж ничего подобного! Написала дословно так: «конечно, чего и ждать было от Нюты, сам знаешь, но было совсем плохо. Она мялась, мочалу жевала, путала понятия „тест“ и „тесто“ и т. д. В конце доклада не оставалось уже ни одного слушателя – все сбежали, а мадам велела немедленно создать для Нюты новый чин „сотрудница 4 разряда“. Горько мне сообщать тебе об этом, но уж должна…» Вот что мне сообщено. Но я думаю, что не все в этом правда! Нютик, теперь серьезно. Доклад у Геллерштейна – ничуть не страшно, только дай я тебе посоветую. К докладу надо подготовиться, но особым образом. Поработай над ним исключительно в 29‐м году. Все 1‐е и 2‐е совершенно им не занимайся. И пусть у тебя даже появится впечатление, что ты потеряла нить, что хорошие выражения, и аргументы, и примеры ушли и т. д. Это ничего. Как доклад начнется, ты нить найдешь, и она уверенно поведет тебя к цели, как некогда Тезея. Если же ты будешь оба последних дня до доклада теребить эту нить в руках, то она перетрется и лопнет…
С праздником, публика, хочу вам дать весточку посвежее. Поспал хорошо, скоро пора двигать в Потсдам. «Бебика» уже поднял, умыл и накормил (зарядил). Сегодня для праздника подбелило снежком, но у немцев все-таки на снег голодная норма. Т. к. у нас перепроизводство, то я бы предложил его сюда импортировать. Зато льду – искусственного – здесь очень много и он недорог. В одном магазине на Königgrätzer strasse стоит над стойкой с бутербродами большая ледяная рыба, которая в топленом помещении не тает, т. к. все время подмораживается изнутри…
Дорогие ребятки, приветствую вас из Потсдама. Льет страшный дождь, который мы пережидаем в Оранжерее. Потсдам не хуже Версаля. Особенно хорош Schloss Sans-Souci снаружи и Большой дворец внутри. Холодно писать. Напишу ужо вечером. Целую всех. Коля
Анютушка и все ребятки! Сегодня от вас вестей не было; жду завтра. В 10:47 сели мы с Горкиным в Stadtbahn[345] и покатили в Потсдам. За городом Stadtbahn производит точно такое впечатление, как наш мытищинский электропоезд; я убедился, что вагоны очень похожи и обстановкой, и скоростью, так что вам будет очень легко себе представить. Потсдам отличить от Версаля может только очень опытный и привычный глаз. Это обыкновенный немецкий городок, пристроившийся сбоку у огромной территории, занятой парками, дворцами, озерами. При всей аналогии с Версалем, в Потсдаме дворцов больше. Stadtschloss соответствует Grand Palais не только ролью и внешним видом, но и местоположением относительно города и вокзала (и вокзал очень похож на Версальский). Sans-Souci расположен относительно Stadtschloss опять-таки точно так, как Grand Trianon, и очень подходит к томý по стилю. За Sans-Souci, в pendant к Petit Trianon расположены: ветряная мельница и Китайский домик. Но в Потсдаме Фридрих, которому не пришлось свергаться с престола, успел еще выстроить обширную Оранжерею и пребольшой Neues Palais. Парки огромны и очень красивы, хотя знаменитой версальской прудовой перспективы тут нет: преобладают тополя, березы и еще кто-то, зимою не разберешь. Внутри интересны все три дворца. Там больше всего превосходного рококо, но в Stadtschloss есть и хороший empire. Очень много живописи, и очень много вкуса. Сохранились: один из первых в мире роялей, на котором в присутствии Фридриха импровизировал И. С. Бах (говорят, что Бах именно у Фридриха впервые узнал и «признал» wohltemperiertes Klavier[346]). Собственная пресловутая флейта Фридриха, его рукописи и чертежи и т. д. Старик сам очень энергично планировал и сочинял все эти дворцы и парки. В общем, впечатление восхитительное, несмотря на то что снаружи была оттепель и препротивные дождь и слякоть. Судя по обильной растительности, тут должно быть очень красиво летом, а сейчас, конечно, парки оценить трудно… Собор очень нелепый: купол и 4 колокольни лондонского собора St. Paul’ а, поставленные на простой прямой куб.
Очень красив Carillon[347] на 4 колокольнях, и жалко, что его нельзя снять «бебиком»; звуки очень стройны и мелодичны, не то что фальшивое позванивание Спасской башни Кремля. Из-за дождя и мокрети «бебик» не показывал носу из норки; да и в самом деле, сюжеты эти не про него. Открытки лучше передают суть дела. ‹…› Сейчас сидел и правил корректуру Верещагина. Перевод совсем уже оказался приличный, сравнить нельзя с окуневским, но все же я его немножко почистил – такой уж я стал немец, что мне все обрусевшее в немецкой речи глаз режет. А статья сама – конфетка, передайте с моим приветом милому Н. К. Ведь правда, что он умница? Сегодня я без почты, и отвечать не на что; расскажу, что делал вечером. Неугомонный Горкин (который мне очень нравится за то, что умный) потащил меня в кино смотреть плоховатый тон-фильм о шахтерах. Ох, уж подробно и описывать неохота – лучше все рассказывать устно – вы подумайте! На обратном пути сделал несколько лишних концов по UGB, уж очень занятно: детишки с родителями возвращаются с елок, с подарками. Одни возбужденные, ракрасневшиеся, другие сонные, третьи подавленные… Жалел, что поздно и «побебить» нельзя…
Здравствуйте, хорошие, наконец-то прошли распроклятые праздники! Для кочующего человека нет ничего отвратительнее. Вчера случайно от вас ничего не было, а сегодня почту не носят: я три дня без писем. Все закрыто, ничего достать нельзя, я уже забыл, какой вкус у моих милых апельсинов; дéла тоже никакого не сделаешь – ну, словом, завтра оживу опять…
Здравствуйте, мои хорошие, сегодня получил сразу целую стопочку писем, залежавшихся за праздники на здешней почте. ‹…› Анютонька, получил сейчас оба рецепта с твоим письмом от 24‐го и очень-очень рад, что упросил тебя сходить к Гурвичу. Во-первых, расстояние зрачков определено, и, конечно (как я и понял сразу из предыдущего письма), вы с Мерьгой не сумели правильно померить. Тут ведь нужен специалист. Карлушин рецепт совпадает с амбулаторным, а твой – нет; очень-очень хорошо вышло! Завтра все сделаю.
Карлинька, я не устаю, и только длинные ненужные праздники с их вынужденным бездействием утомили немножко. Сейчас опять все в порядке, я очень рад, что и у вас хорошо. Осталась мне в Берлине всего неделя с хвостиком, и я думаю, что все успею, что надо…
Татьянушка… купил тебе сегодня подарок, а по вкусу ли будет – не знаю: книжку Fairy-Book[348], иллюстрированную как будто тем же, что «Ветряный Петушок»[349], и очень полную книжку Nursery Rhymes[350]. Деньги я еще не получил, но, очевидно, теперь уж быстро. Хотел бы я знать, кто это засаботажил до такого позднего срока. Нет, ребятушки, «бросьте прыгать», я не приеду, конечно, ни 4-го, ни раньше. Считайте – 7-го, если не будет ничего экстраординарного… Ну, пока, надо чаю попить и ехать смотреть Hagenbeck’а. Приветствую вас от души, будьте умники, через 10 дней везите шубу. А у нас сегодня солнце весь день и выше нуля. Д-р
Анютушка, у меня неприятность. Я сейчас вернулся домой после целого дня беготни и нашел дóма: 1) отсутствие писем от вас и 2) мой атлас с письмом от Шпрингера. Отзыв был не в пользу издания, и Шпрингер отказался издавать. Неприятность состоит главным образом в том, что он так долго держал атлас под спудом. Если бы это сделалось месяц тому назад, то я мог бы сам еще многое предпринять; а сейчас, первое дело – уезжать пора, второе дело – каникулы, все поразъехались кто куда, и сейчас никого и нигде не сыщешь. Эта штука меня совсем спутала, и я никак не соображу, что надо делать.
Запутал меня еще Штейнгаузен [Wilhelm Steinhausen]. Я ему писал уже давно, когда только приехал в Берлин, а он ответил только вчера, что будет проездом в Берлине и хочет со мной повидаться. Вчера же пришла от него телеграмма, что он приезжает вечером в 7 часов в гостиницу Excelsior, и чтобы я созвонился с ним и сообщил, где со мной можно увидеться. Я в половине восьмого позвонил в отель, там какие-то невероятно бестолковые портье уверяли, что никакой Штейнгаузен не приезжал; я рассердился и ушел с Горкиным в цирк (куда у нас накануне были взяты билеты). Штейнгаузен не звонил и ничего не давал о себе знать; я пошел тогда сегодня к нему сам. Среди всякой беготни поспел в отель «Эксцельсиор» в полпятого; портье сказал, что таковой Штейнгаузен имеется, но куда-то вышел. Я оставил визитную карточку с просьбой позвонить мне по телефону. Придя домой и застав мой бедный атлас распростертым без чувств на столе, я решил сам позвонить Штейнгаузену – повидаться и посоветоваться с ним. Звоню – отвечают «уехал из Берлина». По-моему, это все вместе, с его стороны, – свинство. В мое отсутствие он тоже не звонил, так как всех звонивших мне мои хозяева отмечают на записочке. И вот что я начинаю думать:
1) Шпрингер ни словом не обмолвился, кто был второй begutachtender[351]. 2) Штейнгаузен, которому я написал 11-го, ответил мне только 27-го. 3) Он заехал в Берлин из Грейфсвальда на один день; приехал вчера вечером, уехал сегодня вечером, и сегодня же принесли мне обратно атлас. 4) Я написал 11‐го Штейнгаузену и об атласе, и о том, что его мнение о желательности издания меня интересует; он, следовательно, и