Я вздохнул:
— Я тоже не очень понимаю, что вы имеете в виду под растяжением?
Дочь Гения взяла мою руку и подогнула кисть:
— Вот. Ваша рука вот так вот завернулась. ДЦП-шник обыкновенный. Здесь сильная сторона, сухожилия укоротились, мышцы спазмированы. Здесь — слабая сторона, мышцы перерастянуты, тонкие как ниточка, даже можно сказать, анатомически не представлены. Что делает классический терапевт? Он спазмированную сторону массирует, массажирует, растягивает. Что предложил папа?
Он предложил в этой мышечной группе антагонистов воздействовать не на сильную, а на слабую сторону — для того, чтобы перерастянуть и так перерастянутую мышечную группу; для того, чтобы вызвать там мышечный отклик и востребовать эти мышечные группы. Но внутри слабой мышечной группы этого сделать нельзя: она и так перерастянута. Зато это можно сделать, если ты вводишь внешнюю ось вращения и воздействуешь через неё. Тогда ты можешь увеличить диапазон воздействия на слабую сторону. Это была крутейшая идея! Как она ему в те годы пришла в голову, вообще непонятно! Вся неврология была против такого воздействия!
Я посмотрел на свою скрюченную мнимым параличом руку с поджатой кистью. И на всякий случай уточнил:
— Иными словами, Блюм задает такое движение руке с помощью внешнего привода, которое формирует в организме запрос на работу ослабленных и практически атрофированных групп мышц?
— Да, — кивнула Дочь Гения. — Но это в теории. А на практике, чтобы там начался отклик, чтобы стали пробуждаться те мышцы, которые потом разогнут эту скрюченную руку, нужно подобрать правильное ускорение. Там работает — сейчас я использую терминологию моего брата — смарт-технология. Пример такой технологии — ремень безопасности. При низком ускорении ты ремень просто вытягиваешь, но если ускорение подходит к какому-то пороговому значению, то возникает контракция. Зажимает ремень! В мышцах тот же самый механизм заложен. Существует ускорение, при котором даже слабая, парализованная, выключенная, никогда не работавшая, даже анатомически не выраженная мышечная группа вдруг начинает включаться. И появляется искорка жизни, которую ты дальше начинаешь раздувать, раскачивать и заводить.
— Получается, надо дергать порезче, грубо говоря?
— Нет, надо индивидуально дергать. Пользуясь своими ощущениями, подбирать ту скорость, которая в данных условиях будет этот механизм включать. Поэтому реабилитация — всегда очень индивидуальная работа. И в наших тренерах, инструкторах папа развивает именно эту сенсорную способность ловить то самое ускорение, при котором возникает хороший, нужный, правильный отклик. Это можно научиться чувствовать. Никакой механический прибор этого не воспроизведет и не почувствует. Поэтому, как говорит папа, самый лучший тренажер для человека — это человек. Человек с развитыми навыками. Поняв это, он стал себя развивать как чувствительную машину для извлечения разных откликов из чужого тела.
— И убил на это годы.
— Десятилетия. Я помню, в те далекие годы, когда не было вообще никакой терминологии, не было никаких тренеров, тренажеров, мы тогда жили в Барнауле, на втором этаже, и к нему очередь стояла прямо на лестнице, выползая огромной загогулиной на улицу. Как в блокадном Ленинграде за хлебом. Он принимал тогда по 2–3 минуты. И многие люди за эти две-три минуты должны ему по гроб жизни. Про него шёл слух, что он чудо-мастер. А он тогда только набивал руку.
— И что несли ему? Какие болезни, как драгоценность, приносили ему люди?
— Всё! Различные деформации грудной клетки, конечностей, сколиозы, разную длину ног, вывихи, мигрени, сердечные заболевания. В общем, к нему тянулись все те бедные и несчастные, кому медицина тех времен помочь не могла. Основа воздействия была та же — вводится новая ось вращения конечности (не сустав), подбирается ускорение… Если человек посторонний увидит все это, решит, что наблюдает работу мануального терапевта. Но это только внешнее сходство, а разница — кардинальная. Через папины руки прошли, наверное, тысячи младенцев, и ни одному он шею не свернул при том, что выглядит это… без мата не скажешь!
— Страшно?
— Просто обосраться, как это выглядит! Мой муж, когда впервые увидел, как папа крутил нашего… У нас папа вообще в роли повитухи выступает — каждый раз мчится на все мои роды и принимает малышей. И все наши знакомые, которые могут себе это позволить, тоже несут к нему младенца в первые дни или недели. И он собирает: кому-то шею акушеры немного свернули, у кого-то гипертонус… И вот он этих малышей ровняет — курочит и крутит так, что просто страшно. Но никого он ни разу ещё не травмировал, ничего не оторвал. И хотя про врачей не зря говорят, что у каждого из них — своё кладбище, у папы, несмотря на гигантскую статистику — ни одной могилы! Настолько всё чётко, что я своих детей ему доверяю полностью, и больше вам скажу: он единственный, кому я несу своих детей, просто потому что по семейным обстоятельствам весь инсайд знаю. Если бы там проскочило хоть что-то, хоть когда-то, хоть один прокол, хоть капля бы закралась недоверия, я бы пела папе дифирамбы, но детей к нему не понесла. Но я несу. Он ни разу в жизни, как врач, не обосрался.
…Должен пояснить читателю, что на момент этой беседы, я ещё не видел, как Блюм работает с младенчиками, не довелось. Потом увидел, уже в Испании. Он производил формовку собственного внука. И как бы это вам помягче сказать?.. Выглядело и вправду впечатляюще! Положил крохотное тельце на банкетку и руками, каждая из которых размером почти с младенчика, начал младенчика туда-сюда выколбашивать. Младенчик кряхтел и орал. Я удивлялся и страшился. Блюм был молчалив и неизменно прекрасен…
— Ладно, — занырнув из этого момента будущего обратно в прошлое, говорю я Дочери Гения, стараясь обнять необъятное и постичь эту новую медицину со всех сторон, облетев её гигантскую гору на вертолёте внимания. — А вот вы сказали, что сердечники к нему приходили. Но Блюм же не хирург. И таблеток не прописывает…
— Вот это тоже зрелище — как, например, руками он прошибает стеноз! Стеноз — это сужение в сосудах. Через воздействие на тело руками, манипулируя давлением, ускорением, он расширяет просвет в сосуде, как если бы вы пробивали засор в канализационной трубе. Механическим зондом туда ведь не залезешь. Поэтому папа использует внешние параметры — давление, скорость, повышение температуры.
— Повышение температуры? Еще одна новость!
— Ну, да — спокойно кивнула моя собеседница, — если ты хочешь запустить процесс восстановления ткани, тебе нужно использовать механизм повышения температуры.
— Как же он ее повышает?
— Усиливая кровообращение и вызывая местное воспаление. Через воспаление происходят процессы деградации — умирания ткани. А также через воспаление происходят и все процессы восстановления. Если, скажем, на коже есть какая-то рубцовая ткань и ты хочешь восстановить нормальный эпидермис, то есть эту рубцовую ткань потеснить, процесс можно запустить только через воспаление. Воспаление — это помощник доктора. В общем, через воспаление проходят все восстановительные процессы.
— Это я понял. И даже согласен: воспаление — это всегда приток крови, ускорение биохимических реакций за счёт роста температуры… Но как он воспаление запускает? Ведь его надо вызвать локально — в нужном месте.
— От глубины зависит. Если это кожа, то используются какие-то щетки, скребки, ногти. Если необходимо более глубокое воздействие, то надо использовать внешние рычаги и приводы, разного рода коврики, прокладки, плессиметры, мячики, которые позволяют забраться более глубоко. Организм представляет собой систему вложенных друг в друга полостей. И с помощью придавливания, смещения, натяжения тканей я могу расклеивать межмышечные пространства, убирать спайки, спазмы, менять ликвородинамику. Это такая механическая работа по переделке человека, по сдвигу его мышечных слоёв, пластов, листков. Кстати, поскольку эти пласты сдвигаются друг относительно друга и имеют разные вязкостные и плотностные характеристики, мой брат, описывая смещение тканей, любит использовать геологическую терминологию из области тектоники плит. Мы даже между собой используем её как одну из диагностических характеристик, но пациенту вслух ее не озвучиваем, конечно. Прежде нужно сделать наш понятийный аппарат общепринятым — сначала на уровне профессионалов, потом — на уровне любителей. Папе-то это не особо и надо, он давно оторвался от профессионального сообщества, уйдя далеко вперед. И, поскольку он больше ориентирован на потребителя, доносит ему нужную информацию через образы, минуя профессиональную терминологию. А вот мой брат, обладающий совершенно другим складом ума и характера, ориентирован как раз на то, чтобы донести это до профессионального сообщества.
Моя же задача — отделить свой кусочек и как-то окультурить. А это непросто: штука, которую придумал папа, настолько огромная и неподъемная, что порой даже не знаешь, с какой стороны подойти, чтобы откусить. Я вроде уже нащупала ту дорожку, по которой можно отделять от этого кусочки, переводить на понятный, доступный язык. Так сказать, завернуть и продать по принципу «один приём — один навык». Ведь человеку, который придет чему-то учиться, нужна очевидная польза: он должен на этом заработать денег. Соответственно, ему нужен лексикон, как некий инструмент убеждения, нужны технические разные решения — что и как конкретно надо делать, чтобы получить результат, то есть нужны какие-то протоколы. Формализация.
— Когда я слышу слово «протоколы» применительно к медицине, моя рука тянется к пистолету. Потому что пахнет Минздравом и фармакологией.
— Я использую минздравскую терминологию, но всё это вовсе не про Минздрав! Оздоровление и реабилитация никогда не попадут в систему Минздрава. Потому что это не спасение жизни, это уже относится к сверхуслугам, это уже предмет роскоши.
Дорогой мой читатель! Она права, эта Дочь Гения! Здоровье — роскошь. А вот если просто ничего не болит — это у нас по части медицины. Здоровьем занимаются тренеры, реабилитологи. А чего-нибудь отрезать или бахнуть болеутоляющего — это по ведомству министерства медицины. Но признавать такое с ходу не хотелось, и я попытался посопротивляться во имя человечества: