о ресурс. А у бедного времени нет. Он вынужден работать.
— У бизнесмена тоже времени не особо много — бегают они всегда все в мыле.
— Но бизнесмен, в отличие от бедного, может поменять приоритеты. А бедный нет, он вынужден работать. Знаете, я по эту сторону баррикад давно, многое видел. И скажу вам, что человек, который приходит восстанавливать здоровье, и тот, кто идёт на стол к хирургу — это разные люди. В медицину человек побежал, потому что боится сдохнуть. А здоровье восстанавливать человек должен для чего-то и для кого-то. На что-то опереться ему нужно, чтобы совершить этот подвиг работы над собой. Это самое здоровье должно быть кому-то нужно — ему самому или его близким. Но человек говорит: мне здоровье, в принципе, не помешает, но делать я для этого ничего не хочу! И тогда я ищу — а кому его здоровье, кроме него, ещё нужно. Кому он, кроме себя нужен? И вижу, что на жену я опереться не могу, на детей не могу — они только и ждут, когда он сдохнет и наследство оставит. А нужен он только своей собаке, но на собаку я тоже опереться не в силах: я с ней поговорить не могу.
Еще раз: здоровье — роскошь, без него жить можно. Ну, а раз здоровье роскошь, оно продается и покупается. И человека ещё надо подвигнуть на приобретение этой роскоши. Он должен понимать своё плачевное состояние. Поясню. Вот смотрите, у ребенка с ДЦП ничего не болит. А как должно быть, он не знает. И потому не тяготится своим уродством. Но он здоровым нужен родителям. И они его начинают принуждать работать над собой. Потом он втянется, почувствует вектор и будет сам стараться, но сначала ему нужно внешнее принуждение. Родительское. Или неродительское — бывает, что нянькам это больше надо, чем родителям!..
А бизнесмен — это человек, который мыслит определенным способом: такая цена логичная, а такая нет. И поскольку здоровье продается и покупается, он может оценивать стоимость моего предложения. Вот столько на лечение жены дам, а столько не дам — за такие бабки я лучше новую найду. И я начинаю искать границу между «буду» и «не буду» с точностью до тысячи. Мне просто интересно. Ищу точку перелома. Мне его психология интересна. Я этим приемом хочу вытащить его из его мира бизнеса туда, где деньги не главное.
Их же заносит порой от денег! Он приходит, пинком дверь открывает. Это надо увидеть хоть раз… Я таких сразу спрашиваю: вы ко мне как к последней инстанции пришли? И он сразу понимает, к чему я веду: если я для него — последняя инстанция, придется дорого заплатить. Нет, говорит, не как к последней. «Тогда уходи! Потому что я занимаюсь только теми патологиями, с которыми никто сделать ничего не может. Я один такой во всем мире». И тогда у него в голове проясняется. И гонору сразу становится меньше…
Необычен Блюм, сидящий в облаках на тех высотах, на которые обычный врач не залетает: ему становится дурно много ниже. Поэтому и подходить к Блюму с привычными мерками нельзя. К нему потому и обычные критерии медицины не подходят, например, процент выздоровевших. В медицине обычно это стандартный показатель. Вот так лечим — вот столько при этом выздоравливают.
К Блюму сей критерий не применим. Потому что у него выздоравливают все — кого он берет. Если взял — сделает. Не стал брать — извините. А берет он, ориентируясь не только на платежеспобность. Но и на личностные особенности.
— Вижу, что человек работоспособный и будет всё выполнять, — беру. Не нравится человек — не беру. А ещё я смотрю на объем своих личных трудозатрат. Сейчас все, что требует моего личного большого участия, я не беру. Мне проще взять десять простых по тыще, чем одного сложного за десять тысяч: деньги те же, а труд разный. Я не работаю в государственной медицине и потому в этом отношении человек свободный. Это казённые врачи не имеют права не брать, они обязаны лечить всех. У них и методы стандартные, одинаковые для всех. А я лечу нестандартно и создаю методику каждый раз под человека из прежних наработок. Я — вольная птица, мне приказать невозможно, я ни от кого не завишу. Можно даже сказать, что я и не врач. Я продавец. И я не лечу. Я продаю здоровье.
— А ещё какие-нибудь есть критерии — брать или не брать человека?
— Тех, с кем может справиться казённая медицина, я не беру. Я всегда смотрю три вещи — историю жизни, историю болезни, историю лечения в деталях. Вместе получается история судьбы.
— Получается, вы ему судьбу исправляете параллельно с лечением, точнее, с накачкой здоровьем?
— Скажем так, меняю вектор. Но при этом всегда должно присутствовать «зачем». Спрашиваю: а зачем тебе быть здоровым? И как ты себе это представляешь, ведь у тебя и сейчас ничего не болит. Но тебе этого мало, ты пришел за роскошью. Ну, так как ты себе эту роскошь представляешь?
— Он ответит как путный: куча эндорфинов в крови и постоянная радость от жизни.
— О-кей. Тогда озвучьте лимит времени и деньги, которые вы на это выделяете. А я вам скажу, возможно или нет. Вы когда-нибудь ремонт делали? Тогда должны знать, что строители считают стоимость своей работы от стоимости материалов. И я тоже. Чем дороже материал, который ко мне попадает, тем дороже работа. Дороговизна определяется статусом. Богатый клиент заплатит больше: он стоит дороже.
«Как!?» — этот вопрос часто вставал у меня во время бесед с гуру, когда в мою голову приходила какая-нибудь очередная болезнь, которую, на мой взгляд, ну никак нельзя было исправить, вылечить, ликвидировать с помощью изменения форм-фактора. А Блюм это делал!
Однажды он, рассказывая о жизни, поведал, что одно время занимался врачебным калымом. «Ездил калымить» — это его слова. То есть брался, как кочующий строитель, за единичные заказы. За штучную работу. Хенд мэйд. И один из этих «заказов» он мне описал: мальчик 15-ти лет — врожденный вывих ноги, укорочение ноги на 7 см, деформация голеностопного сустава, порок сердца… По условиям контракта мальчик считался «сделанным», когда огромный Блюм на нём сможет сидеть верхом, а сам мальчик сможет бегать по 10 километров. Сделал!
И вот в момент, когда Блюм перечислял мне букет диагнозов, только один из них колокольчиком динькнул в моей голове, возбудив вопрос — «как?» Только один. Уже зная Блюма, я мог себе представить работу над внешним контуром — ногу вытянуть, вывих врожденный выломать обратно, голеностоп исправить… Но, блин, порок сердца!
Врожденный порок сердца-то как можно исправить всей этой блюмовой ортопедией? Какая связь?
Но она нашлась. Как ранее нашлась с диабетом, астмой, внематочной беременностью…
— Представьте себе, что у ребенка в сердце клапана не до конца закрываются, просвет остается. Это и есть порок сердца. Почему такое произошло? Да просто сердце разъехалось в разные стороны, клапана растащило — вот вам и порок. А если мы сердце возьмем и вот так вот соберем «в кучку» — клапана будут перекрываться. И нет больше порока сердца.
— Но как можно изменить форму сердца?
— За счет изменения внутреннего пространства внутри тела, за счет изменения формы грудной клетки. Ребра, позвоночник. А еще бывают спайки сердца с перикардом, спайки с легкими, измененное положение. Если вы все это повыправите, поразрываете, проблема уйдет. Сердце как ходики: криво висят — плохо идут.
— И сколько времени на это нужно?
— 7–8 месяцев целенаправленной индивидуальной работы. Теперь вы понимаете, что это не для всех?
Понимаю. Я понял это уже давно. В поликлинике сто пациентов на одного врача, который отстреливается от них таблетками, медсестра не успевает снаряженные ленты подносить. А здесь — один врач почти год целыми днями неотрывно привязан к пациенту. Уникальный эксклюзив! Роскошь для сверхбогатых. Но, забегая вперед, могу сказать — кое-что из блюм-системы всё-таки может быть доступно ширнармассам. Даже упражнения кое-какие дам чутка, как обещал. Но попозже. Не отвлекайте меня!
Я же вот начал рассказывать историю возникновения новой медицины, как говорили римляне ab ovo — от яйца, в смысле от самых истоков, идя против течения хронологической реки, дошел до института, намекнул даже на предков и родовые склонности. Но всё время отвлекаюсь, отвлекаюсь… Теперь хотелось бы на этом остановиться подробнее.
Как-то, сидя на огромной террасе испанского дома, парящего над Гибралтаром, как Блюм над медициной, я спросил хозяина, что заставило его вернуться в медицину после того, как он из неё ушел.
На самом деле два вопроса одинаково сильно волновали меня. Первый — почему он пришел в медицину, подчинившись диктату бессловесного автобуса. Второй — почему, уйдя из медицины, он в неё вернулся, едва прозвенел колокольчик перемен. Ведь тогда, в момент краха красной империи, открылись сразу тысячи дверей — банки, биржи, торговля, недвижимость. Но Блюм вошел в ту, из которой когда-то вышел.
Почему?
Вот тогда и прозвучали впервые слова «медицина — дело жизни». Когда-то заниматься им гордому орлу было невозможно — в тесной клетке советской системы он не смог бы даже расправить крылья. Так, клевал себе чего-то из кормушки. А потом, когда прутья исчезли, дело жизни властно поманило пальчиком и велело: «Расправляй!»
Он и расправил. Помахав на прощанье огромными крыльями райпотребсоюзам, которым отдал семь или восемь лет жизни.
А когда я спросил, не забылась ли за эти годы медицина, не сложно ли было возвращаться в профессию, Блюм просто ответил:
— Нет. Я ведь всегда занимался тем, чем занимаюсь сегодня. Я занимался этим с доинститутских времен.
И это для меня стало настоящим открытием. С каких еще, блин, доинститутских времен? И как медициной можно заниматься, работая в торговле?
И оказалось…
— Медицина — это не только работа в больнице. Это не печать в трудовой книжке. Это процесс познания, который тебе никто запретить не может. У тебя есть ты, у тебя есть родственники, у тебя есть друзья. У тебя есть две руки. Если ты идёшь по своему пути, у тебя ограничений нет. Тебе должность-то официальная не нужна. Если ты работаешь хирургом на должности, то ты, конечно, работаешь хирургом. А если ты занимаешься самопознанием и разработкой своих каких-то авторских приспособлений, методик, оздоровительных решений, то знания отдельно, а трудовая книжка отдельно. Деньги ты можешь зарабатывать где угодно, например, в торговле, но у тебя есть свободное время, ты можешь посвятить его чему угодно.