меня.
– Вы так на меня смотрите… – сказал я. – Что это на ваших лицах? Ничего уместнее слова «ужас» в голову не приходит.
Они все так же буравили меня взглядами и молчали. Когда тишина затянулась, я задумался, что они видят на моем лице. Что за взгляд видели эти беспокойные юноши, когда я смотрел на них? Каким образом мое лицо могло внушать им страх? Как я мог быть таким страшным?
Прошло немало лет, прежде чем я понял.
Этот взгляд ужаса так и не покинул меня с тех пор, как я оказался в той темнице. Со временем разговор позабылся (теперь я помню куда больше), но образ двух мужчин, смотрящих на меня, ненавидящих меня из будущего, не померк. Порой этот взгляд вновь настигал меня, но лишь когда мне доставало глупости заглянуть в зеркало. Даже регенерация и новое лицо не умалили осуждения в моих глазах. Однажды ночью я перебил все зеркала в ТАРДИС, пытаясь спастись от упрека в собственном взгляде, но, как знает каждый путешественник во времени, прошлое в прошлом никогда не остается. Переплетение линий времени лишило меня большей части воспоминаний о той встрече, но самое важное я запомнил. Я покинул темницу, вернулся в сарай и там в одиночку убил их всех. Мой мир погиб с криком, а я вышел из пламени, невозможно живой. Неважно было, сколько зеркал я еще разобью – эта темница всегда ждала меня в будущем, и рано или поздно мне предстояло вновь столкнуться с собственным упреком.
Как безумный, я носился по времени и пространству. Улыбался, смеялся, кружился, надеясь, что никто не увидит за всем этим правды. Помогал там, где мог, сражался там, где это было нужно, сеял мир везде, где бывал. Спасал жизнь за жизнью и знал, что этим пытаюсь искупить вину за все те жизни, что я отнял. Больше всего на свете я не хотел считать, сколько детей было на Галлифрее в тот день.
Порой мне казалось, что я одержим. Однажды я промчался через сверхновую на ТАРДИС, чтобы спасти клоуна-робота, а потом неделю пытался восстановить его высшую мозговую систему. А он только сидел и снова и снова тянул нараспев: «Как я выгляжу?»
– Лучше меня, приятель, – ответил я. А потом отпустил его гулять по ТАРДИС и отправился искать, кому бы еще помочь. Я знал, что делал все это ради искупления своих преступлений, и также знал, что ничем не смогу их искупить.
Со временем воспоминания о темнице меркли все больше – я почти не помнил ни как попал туда, ни как выбрался, – но всегда знал одну-единственную неизменную правду: однажды я туда еще вернусь.
Мое второе путешествие в Тауэр выдалось совсем не похожим на первое. На этот раз я сидел с другой стороны телеги и смотрел на себя. Другой я не казался человеком, способным внушить ужас, – по крайней мере, точно не тогда. Я выглядел постаревшим и усталым, видавшим битвы солдатом на закате своей войны. Но когда его яростный взгляд встретился с моим, я быстро отвернулся.
– Ты что-то неразговорчив, – сказал я Мальчику из будущего, который сидел рядом со мной в своей бабочке и улыбался.
– Еще бы, ему ведь руки связали, – рявкнул старый вояка. Когда он сказал эти слова, я вспомнил, как сам говорил их и как потом удивился, когда будущего меня они рассмешили. Как раз того будущего меня, на месте которого сейчас сидел я. И я расхохотался, потому что с этими путешествиями времени иногда сам черт не сладит. Старый вояка удивленно на меня посмотрел.
Чудо-мальчик, видимо, обиделся, и мы принялись за глупый спор о планах. Я не особо слушал, что говорил каждый из нас – ничего, еще в следующий раз успею, – а вместо этого изучал будущего себя. Когда я сидел по другую сторону телеги, он казался мне просто надменным олухом. Теперь же, вблизи, он все еще вел себя как клоун – но не всегда. Когда он хмурился, то походил на обиженного девятилетку, но когда улыбался, внимание привлекали его глаза. Казалось, он считает Вселенную бесконечно жестокой, но слишком добр, чтобы сказать об этом прямо. Сидя рядом с ним, я размышлял, как выгляжу в его печальных старых глазах и сколько времени пройдет, прежде чем я узнаю ответ.
Когда дверь темницы захлопнулась за нами, я начал изучать стены. Чтобы оценить плотность камня посредством ряда легких ударов – так я себе говорил, но на самом деле просто старался не сидеть на месте и не думать о том, как страшно мне было снова оказаться там – в тюрьме прошлого и будущего, в моей непрестанной темнице. Я успел позабыть и резкий затхлый запах, и бегающих крыс, и настойчивый звук капающей воды.
Чудо-мальчик уже что-то выискивал на полу, а старик кричал на дверь, требуя, чтобы его немедленно казнили. В тот раз тоже так было? Да, теперь я вспомнил. Обрывки прошлого всплывали в памяти, но не раньше, чем наступала их пора: каждое произнесенное слово и каждый мелькнувший взгляд словно вспыхивали в моих мыслях, но лишь когда повторялись, каждое новое мгновение ощущалось давно прошедшим и знакомым. Когда же наконец прозвучал вопрос, мне показалось, что я ждал его целую жизнь.
– Вы так на меня смотрите… – послышался мой давний голос. – Что это на ваших лицах? Ничего уместнее слова «ужас» в голову не приходит. – И наконец, много лет спустя, я увидел того себя со стороны – крохотного, хрупкого и испуганного. Я ожидал увидеть генерала с каменным лицом, но точно не это. И все же, глядя на себя, я все еще ощущал тот ужас, который когда-то увидел на собственном лице, и начал понимать почему.
– Для тебя все это, должно быть, произошло совсем недавно, – сказал я, нарушив молчание.
– Недавно? – спросил он.
Я нахмурился – в воспоминаниях что-то замерцало. Смутно я знал, что он пришел сюда из сарая, из последнего дня Войны Времени… Но когда именно? Возможно, эти события – забытые последствия взрыва, который я неведомым образом смог пережить?
– Война Времени, – сказал Чудо-мальчик, стоявший за моей спиной. – Последний день. День, когда ты убил их всех.
Я бросил взгляд на мальчишку.
– День, когда их всех убили мы.
– Без разницы, – ответил он.
– Разница есть, – сказал я ему. Слова прокатились по комнате эхом, и я понял, что сорвался на крик. Чудо-мальчик странно на меня посмотрел. Я задумался о том, что он сейчас чувствует и сколько времени пройдет, прежде чем я тоже почувствую это. – Как давно? – спросил я, повернувшись к старику. – Последний день, конец Войны Времени. Я спрашиваю, как давно это случилось для тебя.
– Я ни с кем это не обсуждаю, – ответил он.
– А ты ни с кем и не обсуждаешь, – заметил я. – Кроме тебя здесь больше никого нет.
Он замолк и уставился в пол, и я решил оставить его в покое. Мальчишка почти закончил выцарапывать на стене цифры. Надо отдать ему должное, план был неплох.
– Ты подсчитал их? – Старик обнаружил в углу лавку и сел на нее. Он все так же смотрел в пол и говорил тихо.
– Что подсчитал? – спросил Чудо-мальчик.
– Детей. – В темнице, должно быть, было холодно с самого начала, но почувствовал я это только теперь. – Ты подсчитал, сколько детей было на Галлифрее в тот день?
Повисло молчание. Оно затянулось, а я смутно вспомнил, что собирался сказать. Вспомнил, как злился, кричал что-то, неверяще глядя в лицо самому себе. Но в которое из лиц?
Молчание звенело каплями воды, шуршало беготней крыс, шелестело шагами.
Я был стариком, сидевшим понурив голову и ожидавшим ответа, который мне совсем не хотелось слышать.
Много лет спустя я бродил по той же комнате, пытаясь и не решаясь заговорить.
В далеком будущем я замер у стены со старым гвоздем в руках и смотрел на цифры, высеченные в камне.
И все же я молчал. Я знал, что отвечу, и знал, что, когда ответ прозвучит, разразится буря – так как же мог я произнести эти слова?
– Так ты их подсчитал? – спросила Ривер Сонг несколько лет спустя, когда мы были на пикнике со старыми Богами. Я показывал фокус с куриной ножкой, просто чтобы немного позлить Тора.
– Долгая история, – сказал я. – Ты что, мои конверсы куда-то запрятала?
– Нет, правда, ты их подсчитал или нет? – спросила она еще несколько лет спустя в Подводье Рыбы Джима.
– Куда ты подевала все мои бабочки? – возмутился я.
– Милый, прошу, просто ответь, – спросила она в двадцатый раз за сотню лет. – Ты подсчитал их? – Мы были в мастерской ТАРДИС, устроили себе вечер шашлыков и ремонта. Ривер мне помогала – то есть делала абсолютно все сама и иногда тыкала меня палочкой, когда нужно было что-то ей передать.
– А это важно?
– Разумеется.
– Почему?
– Потому что ты об этом всегда молчишь.
– Ай!
– Зевсовы штепсели.
– Так я ведь тебе их уже давал.
– Это же кастаньеты, а не штепсели.
– Пришлось их доработать для срочной вечеринки с мадам де Помпадур. Ну, как успехи?
Клоун-робот лежал на скамье. Руки у него дергались, но лампочки в глазах загораться не желали.
– Здесь нет никаких высших мозговых функций, нечего восстанавливать, – сказала Ривер. – По-моему, это простейший бот, детский психотерапевт.
– Ай!
– Мадам де Помпадур?
– Ревнуешь?
– Разумеется, ревную. Руки прочь от моей девочки.
– Ладно, значит, детский психотерапевт…
– Некоторое время такие пользовались спросом во внешних колониях. Дети могли рассказывать им все, что боялись поведать взрослым.
– А боты что делали?
– В руководстве сказано, что забирали боль.
– Но этот робот ведь просто ходит туда-сюда и спрашивает, как выглядит.
– Да, у него заело пластинку с прошлого сеанса терапии. Я пытаюсь вытащить его из цикла.
– Кто станет обращаться за психотерапией к роботу?
– Люди, которым повезло меньше тебя. – Она бросила на меня свой привычный взгляд. – У которых нет кого-нибудь вроде меня. Плохие воспоминания не мучают? Поделиться не хочешь, милый?
– Я нашел две своих бабочки. Они были разрезаны пополам.
Ривер одарила меня очередным взглядом из своего богатого арсенала и продолжила работу. Только она одна была способна сердито монтировать нейронные интерфейсы.