– У нее чума! – крикнули мне в ответ. Зеваки заволновались. Я тоже слышала разговоры о черной смерти, идущей из Судана, но пока не видела заболевших. Откуда им здесь взяться?
– У нее чума! Помилуй нас бог!
Сердце мне будто сжала ледяная рука. Она ехала с нами в одной повозке. Или мы ехали с ней. Сейчас это уже неважно.
Толпа тут же рассеялась, многие буквально спасались бегством. Они были не против посмеяться над безумной старой леди, но стоило кому-то предположить, что она больна, и веселье закончилось.
Я еще раз напомнила Йохану, что он должен оставаться на пороге. Нет, мадам Белис не дождалась бы и моей помощи, если бы в этот миг душераздирающе не всхлипнула.
Тьфу. Материнство лишило меня всех наросших слоев панциря. Она всхлипывала точно так же, как Йохан, когда Эсси кинула его деревянную собачку в реку, навсегда испортив игрушку, – так, будто это был конец света.
Я вздохнула. Не так уж много в этом мире того, что способно мне навредить…
Вместе мы дошли до дома мадам Белис, так похожего на наш. Воздух внутри был затхлым и тяжелым: запах болезни, рвоты, пота. Я огляделась в поисках чистой соломы, но ничего не нашла. Пришлось подстелить наименее грязную из подвернувшихся подстилок, на которую мадам Белис и легла.
– Отдохните, а я схожу за водой к колодцу, – обратилась я к ней по-французски. – Потом ее надо будет вскипятить.
Кипячение. Фокус, которому меня научила одна японка, почти такая же старая, как я сама. Мы встретились на Шелковом пути. Я следую ее совету уже много лет.
– Мне больно, – простонала в ответ мадам Белис, глядя на меня испуганными глазами. – Пусть это прекратится! Прекратите это!
– Я постараюсь найти того, кто вам поможет, – пообещала я, хотя уже различала над несчастной женщиной метку смерти. Глупо было бы пытаться предотвратить неизбежное.
Когда я развернулась к выходу, чтобы принести воды, то увидела странную фигуру. Утреннее солнце обрисовало причудливый силуэт человека, чье лицо скрывала жуткая маска в виде длинного птичьего клюва. Сделана она была из кожи. Голову незнакомца украшала широкополая шляпа; длинная мантия, скрадывавшая очертания тела, также была кожаной. В этом наряде он напоминал ворона – одного из тех, что я видела возле Ворот предателей.
– Вы кто?
– Ученый, – ответил человек. Речь его была правильной, лишенной какого-либо акцента. Я никогда не слышала такой и на всякий случай попятилась.
– Вы доктор? Сможете ей помочь?
– Я осмотрю ее. Это поможет.
– Нет! – воскликнула мадам Белис, явно испуганная его обликом. В нем и правда было что-то зловещее.
– Это доктор. Он здесь, чтобы помочь, – мягко сказала я, хотя уже не чувствовала уверенности в своих словах.
Незнакомец шагнул вперед, на ходу открывая черную сумку, которую держал в руках. Походка у него тоже была странная.
– Позвольте мне осмотреть вас.
– Maman! Maman! – донесся вдруг с улицы крик Эсси. – Меня опять тошнит!
Я похолодела.
– Мне пора, – сказала я негромко. Незнакомец приближался. Что-то в нем было не так; но я не могла понять, что именно, и слишком беспокоилась о дочери, чтобы об этом думать.
– Не оставляйте меня, – сдавленно попросила мадам Белис. – Пожалуйста, пожалуйста, не оставляйте меня.
Эсси снова окликнула меня снаружи.
– Я должна, – пробормотала я, пятясь. – Удачи. Присмотрите за ней.
Последняя фраза относилась к доктору, который остановился у кровати и открыл свою черную сумку. В ней поблескивали инструменты – такие используют дантисты и хирурги. Или мясники. На мои слова он не ответил.
Я выскочила за дверь, подхватила Эсси на руки и отнесла домой. Когда мы вошли внутрь, мадам Белис отчаянно закричала.
О, эти дни, проведенные в бреду… О, бесконечные ночи, когда только и мечтаешь о скором конце, зная, что он никогда не наступит.
Сегодня утром на нашем пороге появились солдаты. На их несчастье, ночь прошла для меня намного лучше предыдущих: бубоны подсыхали, дети, вымотанные болезнью, спали. Я то и дело ловила себя на мысли: «Мы пережили и это. Мы справились!».
Все эти дни мы пили много горячей воды – я кипятила ее на огне, – чтобы вывести болезнь из тела с потом. И вот, наконец, сегодня я почувствовала себя лучше: истощенной, но уже способной подняться с кровати. Дети тоже начинали поправляться. Поставив на огонь котелок с овсянкой, я размышляла, найдется ли в Лондоне пекарня, где продают не такой рыхлый серый хлеб, как тот, что лежал сейчас у нас на столе. В этот миг в дверь ударили древком копья – я сразу узнала звук.
– Открывайте! – приказал кто-то из солдат.
Я возвела очи горе, но оценить это было некому. Лондон явно готовил нам новые испытания.
– Уже иду! – крикнула я в ответ как можно жизнерадостней.
Шикнув на проснувшихся детей, я быстро достала нож. Неважно, чего они хотят, главное – не дать захватить себя в плен. Это первая мудрость, которую нужно усвоить тем, кто сталкивается с солдатами. Я так просто не сдамся.
Всегда нужно атаковать первой. И, если он надеется увидеть слабую женщину, которую страх за детей сделал беспомощной… Что ж, его ждет сюрприз.
– Открыва…
Я ударом ноги распахнула дверь и приставила нож к горлу солдата прежде, чем он успел осознать происходящее. Следующий удар вышиб у него из рук копье, которое шлепнулось в уличную грязь.
– Что вам нужно?
– Отпусти меня.
– Убери нож! – скомандовал его спутник, подскочив с другой стороны.
Он, конечно, ожидал, что я обернусь на голос. Так что я не стала этого делать, а просто неожиданно набросилась на него, повалила на землю и для надежности пнула ногой в самое чувствительное место.
– ОТВЕЧАЙ! – крикнула я. – НЕМЕДЛЕННО!
Так вот, оказывается, в Англии со времен Столетней войны кое-что изменилось, и теперь у них есть законы, права, обязанности и прочее.
Они заперли меня в башне. Один из моих тюремщиков был немного смущен тем, что вынужден сажать под замок женщину, но меня это мало трогало – как, впрочем, и традиционные синяки и ссадины, и даже сломанный палец. Когда тот же солдат попытался снять у меня с шеи подвеску, я отпихнула его.
Камера оказалась надежной даже по моим меркам: ничего, что можно было бы использовать как лестницу; расстояние между решетками слишком мало, не протиснуться; охранники убеждению не поддаются – пока. Они даже не заинтересовались. Похоже, все, что я слышала об английских мужчинах, – правда.
Допрос вел весьма милый в обхождении gentilhomme по имени Годфри, обладатель носа, похожего на клюв ястреба, и типично английской физиономии. Шея у него, казалось, начиналась прямо от подбородка, а голос был мягким, но властным. Повышать его у Годфри не было нужды, ведь в Англии каждый знал свое место.
Из камеры мы отправились в подземелье для пыток, где меня привязали к стулу вблизи от ревущего огня. Стены щетинились крюками и щипцами, которые должны были меня напугать, но вместо этого воодушевили: их можно было использовать как оружие взамен того, что у меня отобрали.
Мой допросчик прокашлялся.
– Вы недавно прибыли в город и обвиняетесь в распространении заразы.
– Зачем мне приезжать куда-то и тут же пытаться истребить местное население?
– Люди из других стран обычно именно это и делают, судя по моему опыту.
– Вы не правы. Я тоже перенесла эту болезнь.
Вместо ответа он снова закашлялся. Сначала я подумала, что это из-за простуды, вечной спутницы англичан, но вскоре стало очевидно, что он и сам болен, причем болезнь прогрессирует.
– Половина ваших соседей по улице уже умерли, и зараза продолжает распространяться. Но вам каким-то чудом удалось выжить. Вы добились этого при помощи черной магии? Вы можете остановить болезнь?
– Если это допрос, почему вы уже привязали меня к позорному стулу?
– Распространение заразы карается смертью. – Он опять начал кашлять.
Я покосилась на инструменты для пыток. Дознаватель перехватил мой взгляд и знаком приказал солдатам подойти ближе. Двоим. Всего двоим. Я поспешно опустила глаза, чтобы он не заметил мелькнувшее в них облегчение: справиться со мной было по силам разве что дюжине таких молодцев.
С другой стороны, после этого пришлось бы вскрывать замки и переплывать окружавший башню ров, а я была измучена и хотела только побыстрее вернуться к детям.
– Врачи, – вдруг вспомнила я. – На улице… Там был доктор.
– Кто?
– Какой-то ученый. Он сказал, что может все исправить.
– Откуда он взялся?
– Не знаю. На нем была маска.
– Шут или мошенник. Решил поживиться за счет больных и неразумных.
– Возможно.
Он внимательно посмотрел на меня, и в его светлых глазах я заметила любопытство. И кое-что еще. Отчаяние.
Потом они оставили меня в камере пыток. Надолго. Мне хватило времени, чтобы ослабить путы.
А еще говорят, что это самая неприступная тюрьма Англии!
У меня за плечами было три месяца еженощных связываний в монастыре флагеллантов[2] в Амьене. Благодаря одному юному монаху я многому тогда научилась. Он, впрочем, тоже.
«Эсси знает, где находится колодец, – мысленно повторяла я. – Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пусть она вспомнит, что воду обязательно надо прокипятить».
Вернулся Годфри, а с ним и мои тюремщики. Они никого не нашли. Никаких странных врачей, только горы и горы трупов и десятки умирающих.
Я поняла, что надо выбираться отсюда. Дети ждут.
– Простите. – Заметив дознавателя, я повернулась к нему. – Я кричала, но никто не ответил… Я вспомнила кое-что. Эти врачи, они сказали, где должны будут встретиться… Пожалуйста, простите, но мне не пришло это в голову раньше.
Стараясь говорить как можно беззаботнее и искреннее, я подалась вперед, придавая нашей беседе с заметно ослабевшим Годфри видимость переговоров: