Романа не бралась судить визитеров. Вчера вечером оркестранты поинтересовались у Доктора, есть ли у него какие-нибудь музыкальные предпочтения. Он вынес им ноты пятой симфонии Бетховена и увертюры к Вильгельму Теллю. Они разобрались – и стали играть для него обе вещи. Одновременно.
К-9, проведя обширные исследования, пришел к выводу, что Бесцеламин безнадежен – из его жителей получились бы плохие солдаты и еще более никудышные рабы.
Доктор все не унимался, простукивая стены в поисках скрытых систем наблюдения или зловещих излучателей. Пока он бродил там-сям и ворчал, Романа пыталась объяснить Андвальмону концепцию инопланетного вторжения. Она поведала ему о криккитцах.
Андвальмон глубокомысленно кивнул.
– Но зачем им убивать нас? – спросил он. – Мы не станем оказывать сопротивления. И не причиним вреда.
– Все не так просто. – Романа устало потерла виски. – Они не любят другие виды, вот в чем дело. Считают своим долгом уничтожить их всех.
Андвальмон пригладил соломенную шевелюру.
– Как-то обидно немного, – сказал он. – Но неважно. Я уверен, если мы будем очень гостеприимны, они отнесутся к нам с добротой.
Романа выдохнула сквозь сжатые зубы. Все равно, что объяснять австралийской квокке[19], что голодная собака, спрыгнувшая с недавно прибывшей лодки, не станет новым хорошим другом. Бесцеламинцы не охотились, так как смыслили в охоте не больше, чем в оркестрировании. Ничто не могло спасти их.
– Дело в том, – сказала она, – что криккитцы придут сюда, чтобы забрать кое-что. У вас на планете случайно нет большого серебряного бруса? Размер может варьироваться.
Андвальмон призадумался.
– У нас в храме есть такая штука, Жезл Мира. Мы поклоняемся ему как священной реликвии. Никаких особых причин на то нет – просто так мы чувствуем себя еще лучше.
– И вы же не хотите его потерять, правда?
– Не хотим, – согласился Андвальмон, – но кто его возьмет?
– Криккитцы, говорю же! Им нужна эта штуковина. Они явятся сюда и заберут ее.
Андвальмон нахмурился.
– Это было бы обидно.
Кажется, он что-то начинал понимать.
– Итак, – решила Романа закрепить успех, – вот почему мы должны предотвратить их вторжение. И лучший способ это сделать – отдать Жезл Мира нам.
Андвальмон хмыкнул и погрозил ей пальцем.
– Хочешь сказать, что инопланетяне, о которых мы никогда не слышали, собираются украсть нашу реликвию – и, чтобы это предотвратить, мы должны отдать ее тебе? – Он покачал головой. – Ты меня разочаровываешь.
– Да нет же, – Романа поняла, что оступилась. – Если вы отдадите ее нам, криккитцы могут сюда вообще не прийти. Неисчислимые жизни будут спасены!
Андвальмон хохотнул.
– Значит, мы будем знать, что нас пощадили, если ничего не случится? – Отряхнув брюки, он зашагал прочь. – Может, мы и простые люди, но не дураки ведь.
Романа посмотрела ему вслед и тихо выругалась.
– Доктор, – начала она. – Нам придется ворваться в их Храм Мира и стащить бейл.
– Хорошо, – согласился Доктор. – Все, что угодно, лишь бы не еще один концерт. Я дал им партитуру для «Риголетто», и они сказали, что будут только рады сыграть ее разом с Бетховеном. – Он содрогнулся. – Если они и будут кем-то захвачены, то, скорее всего, расой музыкальных критиков. Они разбомбят их сарказмом, а потом украдут все орешки и вино.
Храм Мира на Бесцеламине служил доказательством тому, что большинство видов во Вселенной рады поклоняться чему угодно – даже тому, о чем не имеют ни малейшего реального представления[20].
Народ Бесцеламина возносил молитвы за мир, хоть и не понимал, что есть война. Он знал, что никто над ним не лидерствует, и это было вроде как приятно. Еще пуще радовал тот факт, что даже те бледные аналоги лидеров, что у них имелись, не велели им набрать камней потяжелее и швырять их в людей, живших в долине по соседству. Им ведь те люди вроде как нравились, а еще в соседней долине делали чудесное вино, с охотой меняемое на городской сыр. Как только начнется вражда, ни вина, ни сыра никому не видать. Так что идея развязать войну казалась бесцеламинцам как минимум странной.
Не то, чтобы ее совсем не было, этой идеи. Философы доскреблись-таки до нее – как до сугубо абстрактногог понятия.
– Помнишь, как вчера всем было хорошо? – спрашивали они друг друга. – Сегодня тоже все было хорошо. И, скорее всего, завтра все будет хорошо. Это все потому, что все друг к другу хорошо относятся. А теперь представь себе только, что все было бы не так, как есть, а наоборот!
Время от времени какой-нибудь философ возвращался к этому вопросу, но массы на него смотрели всегда озадачено.
– Извините, но нам это непонятно, – говорили они. – То, что вы предлагаете – это же жуть какая-то.
– Совершенно верно, – говорил философ. – Но это же интересно, разве нет?
Некоторое время спустя, отчасти для того, чтобы приглушить ворчание философов, был построен Храм Мира. Тогда философы наконец-то сошлись в определении того, что есть мир (мир – это счастливое бытие на Бесцеламине; принято единогласно), а простые люди сошлись на том, что неплохо бы поместить в Храм тот древний серебрянный столп, что валялся без дела. Как символ, он был приятен глазу – и, в отличие от идеи, видим.
Со временем народ по-настоящему полюбил Храм Мира, а кто-то даже приписал ему сверхъестественную способность «хранить мир». Поэтому было что-то пророческое в том, что когда война пришла наконец на Бесцеламин, началось все именно с храма.
Стояла поздняя ночь, когда ТАРДИС преодолела тот небольшой пространственный отрезок, что отделял храм от окраины города. Доктор осторожно выглянул наружу, все еще ворча:
– Не удивлюсь, если нас выбросит у Бетельгейзе. ТАРДИС сороковой модели, как я не раз говорил, не предназначены для коротких перемещений. Гонять ее по такой мелочи – все равно, что гладить простыни паровозом вместо утюга. О, сработало-таки. – На этих последних словах он огляделся с раздраженным разочарованием: очутились они именно там, куда нацеливались. Когда Доктор вел ТАРДИС, ничего подобного не получалось, и чувство неправильности, терзавшее его, усугубилось, как будто он посахарил суп, а в кофе сыпанул перцу, тогда как надо было сделать все наоборот.
– Хм, молодец, Романа, – сказал он неохотно. – Что ж, пошли, стащим бейл.
Романа выскользнула из ТАРДИС и встала рядом с Доктором, держа в руке обрезок тонкой, металлически поблескивающей трубы.
– Ты что, уже?.. – Доктор нахмурился. Ну это уже ни в какие ворота!..
– Нет, что ты, – ответила Романа. – Я нашла это в мастерской ТАРДИС. Надеюсь, сойдет в качестве замены.
Вместе они пошли к храму. Тот напоминал видом даже не рассчитанную на малый приход церковь, а маленькую бетонную пристройку, что-то вроде сарая. В самом центре крохотного внутреннего помещения стояли две деревянные табуретки. На них и покоился серебряный бейл, он же – Жезл Мира.
Прежде, чем подойти к святыне ближе, Доктор остановился и огляделся. Никаких роботов-убийц – отлично. Он протянул руку к Жезлу.
– Доктор! – вдруг крикнул кто-то.
Кто-нибудь постоянно выкрикивал его имя, всегда по-разному; пожалуй, стоило ему засесть за классификацию окриков. Существовало по меньшей мере семь разных способов сказать «Доктор?» с вопросительной интонацией – начиная от «Я собираюсь напомнить вам о своем существовании, задав дурацкий вопрос» до «Кажется, я на волоске от смерти, вы как-нибудь поможете мне?». Слово «Доктор…» в начале обращения тоже обычно не сулило ничего хорошего – это всегда была либо прелюдия к «опять ты пытался починить К-9, используя детали от тостера», либо к чему-нибудь вроде «мы решили, что вы должны править нашей планетой / стать нашим научным консультантом / стать пищей для нашего болотного чудовища». А хуже всего было «Доктор!» с убийственным восклицательным знаком на конце. В большинстве случаев так к нему обращались какие-нибудь страшные типы в блестящей униформе – сонтаранцы либо кондукторы автобусов. А иногда таким восклицанием прощались с ним всякие мегаломаньяки, перед тем как их персональные Устройства Судного Дня взрывались и хоронили своих создателей под обломками.
А прямо сейчас так к нему обращался Андвальмон, выходя из темного храмового угла с выражением обиды и упрека на лице.
– Какая прекрасная ночь… – с надеждой затянул Доктор.
Упрек Андвальмона сделался еще горше.
– Я так надеялся на лучшее со стороны вас, – сказал он. – В этом мире нет воровства. – Он обратился к Романе, разглядывающей свои туфли. – Твоему другу меня не провести. Нет никаких криккитцев.
– Послушайте, – сказал Доктор. – Мне ужасно жаль, но мы должны забрать у вас этот серебряный брус. – Он театрально поклонился, как бы извиняясь. Сей жест одолевающего всех и вся обаяния, как ни странно, хоть не достиг желаемых результатов, но спас Доктору жизнь – потому что, ровно в миг его поклона, стена храма пала под ударами бит.
Как хорошо было бы сказать, что в Первой и Единственной борьбе бесцеламинцев с инопланетными захватчиками они показали себя молодцами и прирожденными бойцами!
Хорошо, да вот только это была бы неправда. Народ Бесцеламина мёр, как мухи.
Высыпав из разрушенного Храма Мира, криккитцы принялись сеять смерть направо и налево, не жалея никого. Вперед них гончими неслись паника и ужас. Люди бежали от храма прочь – со всех ног.
Криккитцы могли остановиться, забрав серебряный бейл – просто взять и уйти. Но на каком-то подпрограммном уровне они учуяли, что перед ними народ, не знавший ни войны, ни насилия, ни массовых убийств. Устоять перед разорением этого мира было выше их сил.
Доктор, Романа и Андвальмон наблюдали за всем этим ужасом из храма, взятые в кольцо маленьким взводом роботов-убийц. Впрочем, и этой полудюжины хватило бы, чтобы устроить на Бесцеламине тотальный геноцид.
Доктор угрожающе закричал на одного из криккитцев. Тот проигнорировал его в ледяной манере настоящего робота-убийцы, как бы говоря: