Так падает покров дождя, растаяв
От арф; так арфа золотеет,
Молотом скована, окатанная златом
В карамели, Громадой размягченная.
Шатер усталый ночи весь в дожде,
Что льется звездами вдоль стен,
В златом герое верхних атмосфер
Открылась течь неясности, от коей
Все небеса предпали.
Так головасты подрастают
И квачут лягухи большие
В грязи под Древом Мая.
И костыляет Лень Кобень,
Доктора Сакса давняя жена,
Всякой дряни его предпочитая.
Майбелль Головокруг, девица многих
Причуд, качает обезьянью свою тень
В платах полночной свистопляски;
Вал головастикова мая,
Пляска аллей, затопленных водой,
И треснул Замок под своей землею,
Базальтовый и вздорный Морицик
В промозглости воспламеняет фрузы.
Даббели-ду, даббели-дак,
У хоровода крак.
Хорозвеняй, кольцезвени,
Звяколай Маламан
Звонола Мни.
Под капюшоном сорванцы ссаной реки
Лепят расплавленные шарики из грязи;
Дождь, Дождь, Катаракты Сонные в Покровах,
А тренер «Питтсбургских Пиратов»
Храпит своей утробой.
Глава всей лит зимних печек
Нам жвачку дал попробать.
Так Сакс Ждет в своих Идах,
Приходит Таять Мистером Дождем,
Сотрясши Пирожочек,
Влагами Каплет Раз за Разом.
Златая Роза Есть Ангел
Ловит в волнах с Овлажненными крылами,
Роздых — Нос
Ликует Лютня Уструшни, что
в Каждой Мари в Замотанной Тревоге
Текут к Заре
Накидки Паданцев Крюки мамаш
Сдуваются Дождея в восходе облаков к луне.
Льдины Плывут, Свист
Рокоча об Аркадийского
Пороги, Фарта
Глазам Орлов Косяки Небес —
на Главной так привольно Не Больно.
Полу Мирские танцоры на балу среди разломанного зала,
Доктор Сакс и Вельзевадай кружливую польку Галлипогосят —
Сверчки в грязи цветочных лепестков
Толпят Кувшинки, Жажда
справедливого —
Кринь Крань проломленные братья
Видят, как Майк О’Райан восстает в реке,
Запутанный.
А Пауки зловещей Часины
с потопом близятся
Всякая форма, силуэт или же способ
насекомые колдовской крови
Замок стоит как будто парапет,
И Царства в воздухе порабощены
Субботние Герои ветреного поля
Нажуют кулакостаканы перед mer[97] —
А Мерримак ревет,
Вечность и Дождь Наги
У Порогов Белого Капюшона,
У потемнелых водосливов,
У Манчестера, у Бурого,
У Лоуэлла, Является Роза —
Течет своей дорогой к морю, храбрый рыцарь
Скачет верхом горбатым Мерримаком
Ярость возбуждает
Так и скос дождя открыт,
скорей как роза
Не так неколебим
Как гне
Жидки небеса в ее капленье
жрут скаль
мешают дрём
Вечность подходит и глотает
влагу, востравляет солнце,
дабы воспринять
Дождь спит, когда заканчивает литься
Дождь в гневе, когда солнце кувырком
А розы тонут, когда боль проходит
Стороны водолютней Радужных
Небес —
Звень дрянь маммона
Пой чернью свою песнь.
Роза, Роза
Дождливой Ночи Роза
Замок, Замки
Хамки в Замке
Дождь, Дождь
Саван весь в Дожде
Светится Сама в осадке
Каленьем белым в складку
Грубая краснороза в моченой ночи
«До той жуткой субстанции
Мне было много дела».
Туктукап, туктукан,
Дождики в лесах
Сакс сидит в Саване
Кротко-чокнутко
Слух ходит, что он под штанами
Гол, как дитятко.
«Дожде капли, дожде капли,
Оне ведь из люб,
Змей не настоящ,
Лишь шелухи голуб
Ну а ночь раздета
Саван можно увидать
Белыми глазами света
Юный глупый голубок
Вякает с небес
Греза вяжется в снопы
Под шариками с грязью
Водной арфы лепестки,
Растаянные лютни,
Ангелы Предвечности
И в воздух они ссут
Ах, бедная жисть, паранойный доход,
ругань, ругань, ругань,
человек под дождем
Смешайся с костяным растаем!
Лютняй с кличем!
Так дождь сдувается и впрямь
Со всех блажей небес».
— Глубоко внутри я-то не забыл действия реки, в словах, что медленно крадутся, как река, а иногда переполняются, дикий Мерримак в своей резвучести Весны тралялякает вдоль частоколов острых берегов с грузом humidus aqua bus aquatum размерами с одно бурое стремительное море. Ей-богу, как только миновали плавучие льдины, нахлынули буропенные воды ярости, громыхая середь потока единой глыбой, дыбясь, будто спина карнавальной Гусеницы, что кренит свои зеленые миткалевые куски, а внутри орут люди — только тут были куры, утопшие куры украшали всю середину хребторучья по центроречью — бурая пена, грязевая пена, дохлые крысы, крыши курятников, крыши сараев, дома — (из Роузмонта как-то днем, под небом сонности, мне было мирно, шесть бунгало сорвалось от причалов и выплыло на стрежень, как утиные братья-сестры, и отправилось к Лоренсу и другой Вью-Лиге) —
Я стоял там на карнизе края.
То был вечер понедельника, когда я впервые увидел льдины, жуть, дурное зрелище — одинокие башенки домов у реки — обреченные деревья — поначалу-то было еще ничего. Сосновые семейства спасутся со скалы Никто из обитателей печали в сиротском приюте через дорогу не мог утонуть в этом паводке —
Никому не известно, сколь я был безумен — В тот год, 1936-й, вышла «У меня записка есть» Томми Дорси[98], в аккурат к Потопу, залившему Лоуэлл, — и я бродил по брегам ревущей реки радостными утрами не-надо-в-школу, что настали с пиком половодья, и распевал: «У меня носишко есть, у тебя носишко есть — (на пол-октавы выше:) — У меня носишко есть, у тебя носишко есть», я так и считал, что песня об этом: мне к тому же приходило в голову, что автор песни имел в виду что-то крайне странное (если я вообще задумывался об авторах песен, мне казалось, что люди просто собираются вместе и поют в микрофон) — То была смешная песня, в конце у нее был такой напев 1930-х, просто истерический такой Скотт Фицджеральд, с извилистыми женщинами, что корчились своими ади-и-я-аньями в ночноклубовых платьях сияющего шелком с парчой Предновогодья, когда льется шампань и лопаются пузырики: «Глюрп! Новогодний парад!» (и тут, громадная и превосходящая в силах, вскипает река земли — и поглощет к своему чудовищному морю).
Серым днем мы с мамой (первый день без школы) пошли погулять и посмотреть, отчего это нет школы, причины не сообщали, но все знали, что будет сильное наводнение. На берегу было много людей, на Риверсайд-стрит, где она встречается с Белым мостом у Порогов — У меня все мерки реки были островыгравированы в уме по скале на стене канала — там было записано несколько уровней наводнения, цифры показывали футы, и еще отметины старого мха и прежних паводков — Лоуэлл в котелках стоял там сто лет, весь в саже, как Ливерпуль, в своем массачусетском речном тумане; огромного перегноя дымки, что поднималась от разлившемся реки, хватило бы убедить любого: грядет наводнение, громадный потоп. Во мраке у моста возвели импровизированный забор, там газон подходил слишком близко к тротуару и перилам, что некогда были летними флиртами, а теперь стояли все запорошенные мглой от огромного нахлыва бурой водномассы, что прямо там ревела. Поэтому люди стояли за этим забором. Мама держала меня за руку. Что-то грустное и тридцатигодовое чувствовалось во всем этом, воздух был сер, ощущалось бедствие (номера «Журнала Тени» пылились во мраке в барахольной лавчонке, закопавшейся через дорогу от Сент-Жан-Батиста в мощеный апачев проулок, номера «Тени» в темном сумраке, город наводнен) —
Будто киножурнал 1930-х — смотреть, как мы все сбились там сумрачными шеренгами с менестрельными ртами, что сияют белым на темноэкране, невероятная жидкая грязь под ногами, безнадежная путань веревок, снастей, досок — (и той же ночью начался прилив матросских вещмешков). «Моп doux, Ti Jean, regarde la grosse flood qui va arrivez — «та-фа-фат-» своим клохчущим языком (Батюшки, Ти-Жан, ты смотри, какое большое наводнение у нас будет) — c’est méchant s’ gross rivière la quand qu'y'a bien d’la neige qui fond dans l'Nord dans l'Printemps (Эти большие реки — скверно, когда много снега, который Весной тает на Севере)» —
«Cosse qui va arrivez? (что же будет?)»
«Parsonne sai. (Никто не знает)».
Должностные лица в продуваемых ветром дождевиках совещались с тросами и ящиками Городского оборудования — «Занятий нет! нет занятий!» Детки пели, танцуя по Белому мосту, — всего через 24 часа люди боялись даже ступить на этот мост, он был бетонный, белый, в нем уже трещины… Мост Муди-стрит был весь железный, из рам и камня, тощий и скелетный в другой части Потопа —