– Ну ты и козел.
– Кто-то должен за все заплатить, – сказал Шанс.
– Ясно. И ты сейчас пытаешься заставить заплатить меня, да?
Шанс, конечно, ничего не сказал. Он думал о том, каково это – быть козлом, и искал камеры, но его долгого молчания оказалось достаточно, чтобы нажать на еще одну из многочисленных кнопок Карлы:
– Ты же не хочешь повесить трубку, – сказала она, очевидно убежденная, что он уже это сделал. – Даже не думай об этом.
Шанс вздохнул достаточно громко, чтобы она услышала. Он собирался рассказать о своих планах обзавестись жильем к востоку от моста. Уже хотел спеть дифирамбы общеобразовательным учебным заведениям Беркли, близости к кампусу Калифорнийского университета, лекционным залам, концертам под деревьями, но не сделал этого; слова превратились в пепел прямо во рту. Он сидел в машине не более получаса, но прямо сейчас заметил женщину с короткими темными волосами, удивительно похожую на Жаклин Блэкстоун, – та выходила из массажного салона в компании человека, который, согласно его представлениям, выглядел как настоящий клиент проститутки, и из воздуха будто сразу исчез почти весь кислород.
– Поговорим позже, – сказал Шанс и нажал клавишу отбоя.
Загадочная женщина шла к нему спиной. Но все равно что-то в изгибе бедра, в том, как она несла себя, опираясь на руку идущего рядом мужчины, выдало ее прежде, чем Шанс разглядел профиль с высокой линией скул. Его не сбили даже темные короткие волосы. В ушах Шанса барабанным боем отдавался стук сердца. Из проехавшего мимо автомобиля плеснуло музыкой, трущобы завибрировали от ее басов. Женщина усадила своего кавалера в какой-то дорогой кроваво-красный спортивный автомобиль, припаркованный в дальнем конце стоянки перед винным магазином, проводила его взглядом и двинулась обратно к салону.
Шанс пошел ей навстречу (а что еще ему оставалось?) по потрескавшемуся, усыпанному мусором асфальту; солнце казалось невероятно ярким среди мертвого неона и оштукатуренных стен, жалкие витрины магазинчиков в цветах мексиканского флага прятались под плоскими битумными крышами, над ними боролись с жарой кондиционеры, каждый размером с небольшой иностранный автомобильчик, и все здесь пропахло выхлопными газами, мусором и специями из духовок «Монгольского гриля», которые работали безостановочно, независимо от времени суток.
Он подошел к ней с неожиданной стороны, уверенный, что она еще не видит его. Она обернулась, только когда он окликнул ее по имени и встал на пути, ее рот раскрылся, на лице отразился весь спектр эмоций, вернее, намеков на возможность таковых, и все это за время одного вдоха.
– О боже мой, – были ее первые слова, а потом снова, с еще большим чувством: – О… боже… мой, – словно в ее сознании забрезжила некая доселе невообразимая истина. В этот миг пал занавес, и она отвернулась, словно между ними ничего не произошло. В сумеречном королевстве диссоциативного расстройства личности такие представления попадались нечасто. Ее волосы были выкрашены в иссиня-черный, обрезаны так коротко, что отдавали андрогинностью, и зачесаны налево. Одежду Жаклин Шанс принял за форму ученицы женской католической школы.
Шанс преградил ей дорогу. Она вызывающе глянула ему в лицо и сказала:
– Приятель, я тебя не знаю.
Голос звучал резко, и громко, и странно, и почти сбил его с толку.
– Думаю, знаешь, – ответил Шанс. Он выбрал тактику поведения, учитывающую ее неестественность, и решил ее придерживаться во что бы то ни стало.
– Ты че себе вообразил, сученыш? – спросила она.
– Жаклин, я не буду играть с тобой в эти игры. – Он говорил с ней как с норовистым пациентом, своим лучшим не терпящим возражений тоном. Возможно, Шанс ошибался, но ему показалось, будто что-то мелькнуло в глубине ее глаз, что она на миг заколебалась, прежде чем снова взять себя в руки.
– Ты должен уйти, – прошипела она.
Но мгновенного сомнения оказалось достаточно.
– Попалась.
Ничего больше не говоря, она отвернулась и двинулась в сторону салона. Шанс пошел рядом:
– У меня нет времени на игры. Много чего произошло…
Этого хватило, чтобы она снова остановилась, внезапно всплеснув руками, словно пытаясь стряхнуть с них некую противную и, возможно, токсичную субстанцию, лицо ее перекосилось. Странный жест на грани истерики, но все же он тронул Шанса – его птица со сломанным крылом.
– Это все неправда, – сказала она.
В этот миг Шанс увидел, как крупный темноволосый мужчина в джинсах, черной кожаной куртке поверх белой футболки и с золотой цепью на шее вышел из массажного салона и остановился перед входом, закуривая. И сразу следом почувствовал, как испуганно вцепилась ему в запястье Жаклин.
– Ради бога, – сказала она и потянула его в двери магазина для взрослых, перед которым они стояли, в нутро, забитое книгами, кассетами, DVD-дисками и журналами, кричащие обложки которых были запаяны в пластик, бликующий в резком свете флуоресцентных ламп. – А скажи-ка мне, – спросила она, – ты, вообще, нормальный?
– Так, значит, мы все же знакомы?
– Слушай, – оборвала его Жаклин. Грузный мексиканец лет, наверно, пятидесяти смотрел на них из-за прилавка. Она показала ему средний палец, и он отвернулся. – Я не знаю, почему ты здесь, и знать не хочу. А вот что я знаю: тебе надо уйти, пока никто тебя не заметил… тут за всем следят… Боже… – Она сделала паузу, чтобы перевести дух. – Что, если он увидит тебя?
Шанс предположил, что речь о человеке в черном, чье появление дало начало очередной цепи уловок.
– Ну и что?
– Слушай, ты – хороший человек. Я – нет.
– Да. Ты говорила что-то в таком духе той ночью на мосту.
– Какой еще ночью? – спросила она, но Шанс не дал сбить себя с толку.
– В твою жизнь пришло что-то хорошее, но ты считаешь, что недостойна его, или просто не способна счесть себя достойной.
Она лишь с болезненным раздражением взглянула на него и сказала:
– Даже не начинай, – голос ее вдруг сделался сухим, зазвучал отстраненно и печально. – Ты ни рожна не знаешь.
– Ты вполне можешь все мне рассказать.
Через открытую дверь, в которую они вошли, было видно, как мужчина в кожаной куртке двинулся куда-то в их направлении. Жаклин снова схватила Шанса за руку.
– Молись, чтобы он нас не заметил, – сказала она, потом быстро обратилась на превосходном испанском к человеку за прилавком, тому самому, которого только что послала жестом подальше.
Тот кивнул в сторону задней двери, они гуськом поспешили туда (Жаклин взяла Шанса за руку), по узкому коридору, казавшемуся еще уже из-за коробок, поставленных вдоль стен, вышли в переулок, где Ди залез в машину Блэкстоуна, а некий человек принял смерть из-за странного изогнутого клинка и перелома шеи, которую Ди свернул, подцепив парня за глазницы. Поспешно скользнули за мусорными баками, прижимаясь к стенам домов, оказались неподалеку от места, где переулок вливался в улицу, остановились в небольшой нише, образованной соседними зданиями, чтобы оглянуться, посмотреть туда, откуда пришли; в переулке было пусто, как на Луне.
– Кто это? – спросил Шанс.
Жаклин покачала головой.
– Скажи мне, Жаклин. – Ему казалось важным называть ее по имени, казалось, это важно для них обоих.
– Нет, это ты мне скажи, ты тут из-за меня?
Ему не хватило времени, чтобы сформулировать ответ, так как она внезапно оказалась совсем рядом, ее бедра вжались в его плоть, и это снова было создание, стоявшее однажды ночью под дверями его квартиры. Джекки Блэк. Кажется, он даже произнес это имя вслух.
– Ты сошел с ума, – ответила она.
Он мог, конечно, сказать ей то же самое, особенно в свете случайного откровения: от нее пахло знакомыми духами, вполне возможно, теми же самыми, что она понюхала перед тем, как опрометью броситься вниз по лестнице, прочь из его квартиры. Но в тот миг ему было не до вопросов ни об этом, ни о чем-то ином столь же банальном, и ни на небесах, ни на земле не осталось ничего – лишь они вдвоем, он и она, да обещание ее обнаженных прелестей под школьной юбкой, да превосходящее любые доводы рассудка желание еще раз заблудиться в ее магии.
– Я на машине, – прошептал Шанс.
– Не сомневаюсь, – ответила она.
Он повез ее в одну из многочисленных гостиниц, выстроившихся вдоль шоссе, которое вело к аэропорту Окленда. Шанс всегда с презрением взирал на такие хибары: лучшие из них были лишены индивидуальности и бездушны, а худшие – удручающе убоги, в спальнях их унылых номеров попадались прожженные сигаретами простыни, в ванных комнатах – автоматы для продажи презервативов; территория для наркодилеров и случайных связей.
Однако в разгар второй половины этого знойного дня такие отели вдобавок казались анонимными и заиграли новым светом. На выбор ушло совсем немного времени. Из ряда прочих этот выделяла неоновая вывеска, изображавшая енота-лунатика в ночном колпачке и ночной рубашке. А в клубе напротив, по всей видимости, были горячие нагие девчонки, если верить рекламному указателю, обращенному к дороге: та вела почти прямо к парковке аэропорта, предназначенной для долговременной стоянки и возврата арендованных машин. Вестибюль мотеля был выполнен в оттенках синего и оранжевого, с фикусами в горшках и большими тонированными зеркальными панелями. Из номера, в котором Шанс и Жаклин наконец уединились, открывался вид на столбы телефонной линии и щиты с рекламой автомобилей и ипподрома «Голден Гейт Филдс»; с малюсенького балкончика можно было посмотреть на оклендский аэропорт, где с ревом десятками заходили на посадку реактивные самолеты, а когда село солнце, и на его место заступила поднявшаяся тьма, стала видна появившаяся на западе бледно-серебристая глазурь, которую Шанс принял за огни Сан-Франциско. В этом номере, где ему было почти не до еды и не до сна, он проведет большую часть этих двух дней, прежде чем обнаружит, что одно из одеял прожжено сигаретой.
Он действительно думал, что сможет вернуть ее – настоящую – сексом и что она, настоящая, возвращенная таким путем, будет его и больше ничьей, что женщину, с которой он шел когда-то по ночному городу и занимался любовью в своей квартире, можно снова призвать, наколдовать страстным вожделением и телесными выделениями. Но там, где она некогда так явно присутствовала, теперь остались лишь тени, и непостоянство, и места, которых он не мог достичь. Одна из ее личностей испытывала явную склонность к словесным играм. Другая хотела испытать всякие приспособления, вроде эрекционного кольца из ее кожаной сумки… петли из медицинского жгута… серебристого устройства, выглядевшего как кривая сабля с приделанным к ней шариком и предназначенного для усиления мужского оргазма посредством стимуляции простаты. Еще одна спрашивала разрешения помочиться, просила надавать ей пощечин. Следующая заплакала, когда он это сделал. Одна из их проблем (а ночь и день, что за ней последовал, были переполнены проблемами) заключалась в том, что она совершила попытку одурачить его тогда, в переулке, и с этим было уже ничего не поделать теперь, когда все сказано и сделано, причем сказано и сделано слишком много.