ты сейчас не здесь… ты сейчас не здесь… Возможно, подумалось ему, надо просто принять печально известную аксиому, гласящую, что в конце концов все сводится лишь к вопросу выбора. Прошло еще какое-то время, дочь удалилась, и появился Жан-Батист.
– Слава Богу, – сказал Шанс, – я был у последней черты. Мне сказали, что ты болел.
Француз взмахом руки отмел его слова, придвинул стул и сказал:
– Рассказывай.
И Шанс рассказал. Он признался во всем. Впервые он высказал свое недоумение проницательному слушателю о том, сколь многое было ему непонятно с самого начала… что, похоже, изначально изрядно сбился с пути, раз уж это привело к таким результатам. Жан-Батист в своем неподражаемом стиле сказал лишь, что хотя, без сомнений, Шанс мог бы проявить чуть побольше дальновидности, но его отказ в должной мере сбиться с пути привел бы к куда менее интересной истории. Пока этот путь привел только к разрушениям, и потому он был склонен скорее видеть в нем способ Ницше уйти вниз, чтобы вырваться из себя. О том, что Шанс, похоже, действительно вырвался из себя, его друг говорил менее охотно, но столь же беззаботно.
– Об этом я бы вообще не беспокоился, – сказал Жан-Батист. – Приступы паники после серьезных сотрясений мозга вполне обычны, как тебе прекрасно известно. А что до остального… не отчаивайся. Ты все вспомнишь.
– Ты не думаешь, что все это безумие?
– Безумно вообще все на свете, браток. Ты понятия не имеешь, как вещи такого рода меня воодушевляют. И ты тоже меня воодушевляешь.
– Знаешь, – произнес Шанс, – теперь, когда все позади, и я думаю о ней… я думаю о Лаокооне. – Он предполагал, что Жан-Батист знает сюжет, где отец и его обреченные сыновья сходятся в смертельном бою с чудовищами из бездны. – И я думаю, для нее жизнь именно такова, что в ее прошлом есть нечто громадное, от чего она никак не может избавиться… что тянет ее назад…
– И ее стратегия борьбы заключается в создании возможностей побега путем формирования новых личностей.
– Я говорил, что одна из этих личностей – румынская проститутка, специалист по языкам?
Жан-Батист сдавленно хохотнул.
– Думаешь, это смешно? Нет, это было невероятно страшно. Я, только когда свет зажег, убедился, что это она.
– Кстати, как там твоя предстательная железа?
– Мне дали противовоспалительные и антибиотики. Ты себе не представляешь, какое это облегчение, когда наконец-то можешь отлить.
– А-а. Но, судя по твоему рассказу, у ее личностей не слишком большой срок годности.
– Это так. Они распадаются. Чудовище тащит ее назад.
– Как бы я ни восхищался стариной Ницше, но со своим «то, что не убивает, делает нас сильнее» он сел в глубокую лужу.
– Да, поверхностная фигня в духе Поллианны [65].
– То, что нас не убивает, калечит на всю жизнь.
– Создает химические отклонения.
– Ага, а мы не способны даже разглядеть эту дрянь.
– Все же в этой борьбе есть нечто героическое.
– Как думаешь, каким образом можно описать ее борьбу? Хищник охотится на хищников, находит одного человека, чтобы поймать в ловушку другого…
– Может, даже подстрекает пойманного в ловушку и помогает ему научиться хищническому поведению, превращая его в ту самую сущность, которую ей нужно уничтожить.
– Как мрачно.
– Это ее особый дар.
– Но подсознательно в ее стремлении освободиться… присутствует желание сделать с другими то же, что сделали с ней в прошлом, в той части ее жизни, о которой мы ничего не знаем, но можем строить догадки. Это часть ее сделки со Вселенной, самая истинная версия личности, которую она способна создать? Или… дело в том, что она верила, будто твоя дочь в смертельной опасности, и эта вера породила ту игру, что она вела в самом конце, когда пошла наперекор мужу и позвонила тебе? Это не означает, что в определенные моменты она не играла тобой, но мы должны также рассмотреть возможность, что ситуация, в которой подвергается опасности ребенок, как раз и разбудила ее наиболее аутентичную личность.
Они немного поразмышляли над этим.
– А как же интересно было бы все-таки об этом узнать! Последняя расплата, финальная запись в старой учетной книге.
– Если таковая вообще существует.
– Ну… существует, это точно. Только мы же, скорее всего, больше ничего о Жаклин не услышим?
– Не могу такого себе представить. С этим все… Думаю, она исчезла, и ничто не сможет вернуть ее сюда.
Какой-то приборчик у кровати Шанса принялся издавать негромкие жужжащие звуки.
– Похоже, она действительно тебе нравилась, – сказал Жан-Батист ни с того ни с сего, – как по-твоему?
Казалось, эта мысль была ему симпатична.
– Можно и так сказать.
– И это – достоинство, перевешивающее все недостатки, – сказал он. – Неважно, знаешь ты это или нет. Ты же читал Кьеркегора [66]: «Чистота сердца – это желание единственного».
На этот раз засмеялся Шанс.
– Смейся-смейся, – проворчал Жан-Батист, – но я тебе говорю, в этом что-то есть, и необходимо напоминать себе почти постоянно, что многие из нас умрут, так и не узнав, что были живы, за исключением, может быть, самых элементарных жизненных проявлений, но о них я даже начинать не хочу, и не проси.
– Хорошо, не буду.
Прошло еще некоторое время. Приборчик перестал жужжать. Он подавал к кровь лекарства, в числе которых был и старый добрый морфин. Жан-Батист поднялся, чтобы проверить капельницу на стойке возле кровати Шанса. В поисках моделей для своих фотографий он часто делал волонтерскую работу в государственных больницах и домах престарелых, хорошо ориентировался в палатах.
– Слезай-ка ты с химии, – сказал француз, – а то она мозги тебе окончательно заморочила. И хватит копаться в сценариях вероятного прошлого. Мне кажется, вполне ясно, что в номере мотеля и духу твоего не было. Ты был на пешеходной дорожке, потом очутился на пляже, а потом – здесь. Перестань уже голову себе ломать.
Шанс ничего не ответил, только смотрел, как Жан-Батист садится обратно на свое место. Он выглядел ужасно усталым, и Шанса тронуло то благородство духа, благодаря которому старый друг предпринял целое путешествие, чтобы его навестить. Глядя на воодушевление Жана-Батиста и его живой ум, приходилось иногда напоминать себе, что француз умирает.
– А как насчет него? – вдруг спросил он.
– Кого? – Шанс все еще думал о своем друге.
– Блэкстоуна. Есть какие-то выводы?
Шанс не сразу нашелся с ответом:
– Думаю, он вроде меня. Думаю, он любил эту шлюху.
– Я хочу, чтобы ты забрал мои фотографии, – сказал ему Жан-Батист.
– Мне бы тоже этого хотелось, – проговорил Шанс. – Очень хотелось.
Только потом Шанс узнал, что Жан-Батист умер в тот самый день, когда он упал, но кто-то из работников бизнес-центра решил, что, возможно, лучше придержать эту информацию до тех времен, пока Шанс немного окрепнет. Он так и не смог до конца поверить, что они с другом не пообщались тогда каким-то образом, что Жан-Батист непостижимым для него способом не побывал у него в палате, поэтому, когда Люси Браун в конце концов пришла к нему с печальной новостью, именно он сказал ей о том, что унаследовал все фотоработы француза.
– Так он, значит, приходил сюда? – спросила секретарша. – Был с вами тут, в палате?
– А как еще я узнал бы?
Люси довольно долго ничего не говорила, но, перед тем как уйти, посоветовала ему осторожнее путешествовать среди сфер.
В том, что его последний визитер действительно явился во плоти, сомнений практически не было, но отдохнуть от сюрреализма не удалось все равно. Этот человек, адвокат по делам о телесных повреждениях, был сложен, как свеча зажигания, и обладал одеждой и манерами зазывалы из стрип-клуба. Прочитав в газете о падении Шанса, он уже побывал в Лэндс-энде на месте происшествия.
– Хочу, чтобы вы меня послушали, – сказал ему этот парень. – Я скатался туда и все посмотрел. Это анекдот какой-то. Там, где должна быть серьезная ограда, они ленты натянули. В их обязанности входило обезопасить людей, и они не справились. Вы – врач с черепно-мозговой травмой. Теперь на кону стоит ваш источник существования. – Потом адвокат поинтересовался, не приходил ли к Шансу кто-то от городских властей, чтобы «все уладить», и с облегчением узнал, что никого не было. – Это хорошо. У вас сейчас сознание спутано, вы могли что-нибудь подписать и что бы потом с вами было? Отныне всякий, кто захочет поговорить с вами, будет говорить со мной. – Для поддержания имиджа удалого бойца за крупные суммы с большими бездушными ведомствами он рассказал о своем бывшем клиенте, который получал в банкомате деньги, был сбит пьяным водителем и лишился обеих ног до самых колен. Банк предложил ему миллион долларов. Адвокат добился выплаты десяти. – И знаете, чем он теперь занимается?
– Представить не могу, – сказал Шанс.
– В китайском квартале работает рикшей на протезах. А в банке десять миллионов. Поди пойми их.
Шанс видел, что парень не слишком отличается от него самого, да и, раз уж на то пошло, от покойного детектива. Все они проводили изрядное количество времени, шныряя среди руин. Со временем он узнал, что у этого человека офис у Грейт-хайвей, с видом на пляж. На каждой ступеньке ведущей вверх лестницы стояла старая доска для серфинга, а внутри – фотографии волн у побережья Оушен-бич, Шансу нравилось на них смотреть.
– Эти дебилы несут ответственность, и они заплатят, – заявил, прежде чем покинуть больницу, адвокат-серфер.
– Мне нужно двести пятьдесят тысяч долларов, – сказал Шанс.
Его визитер лишь засмеялся и сказал, что Большой Парень наверху уже услышал его и прибавляет нули к названной сумме.
– И вам нужно как-нибудь выбраться к воде, – добавил он почти без повода. – Это будет хорошо для вашей головы.
Шанс, который еще не побывал у него в офисе и не видел фотографий, не понял, о чем он говорит, да и вообще больше не обращал на него особого внимания. Он думал о большом парне, но необязательно о том, что наверху. Думал, что пос