Но была у этой улицы и своя странность. За спиной каждого домика возвышалась круглая, обложенная звериными шкурами яранга, и над этими кожаными конусами стояли дымные пушистые, как лисьи хвосты, столбы. Пахло смолой, рыбой, и тишину сотрясал работающий движок.
– Вы из газеты? – спросил вдруг шофер Ваня, промолчавший всю дорогу.
– Почему из газеты?
– А к ней, к геологине этой, из газет ездят. Она орден получила.
– Так она здесь? – воскликнул Мечетный.
– Может, здесь, а может, не здесь. Геологи в тундре ходят. Палатки их далеко. Сюда только баниться ездят. Тут баня хорошая есть. А она, начальница их, она болеть сюда приехала.
– Как болеть? Чем болеть? – встревожился Мечетный.
– Не знаю. Жаркая была. Горячая была.
– А геологи где работают?
– Сегодня здесь работают, завтра там работают. Копают. Веселые люди. Песни поют.
Машина остановилась у плоского рубленого домика, у крыльца которого стояли две оленьи упряжки. Стеклянная вывеска сообщала, что это правление промысловой артели имени Первого мая. Машина остановилась.
– Все. Приехали. Капитан приказал доставить вас прямо к правлению.
Нетерпеливо выпрыгнув из машины, Мечетный, мягко ступая в унтах, взбежал на крыльцо. Правление было как правление: выгоревшие плакаты на стенах, покрашенная под золото доска и на ней фотографии, доска почета. Было и зальце с трибункой на сцене и длинным столом, покрытым выгоревшим кумачом, и вереница портретов на стенах, и комнатка, на двери которой было написано «Председатель». Но напоминала эта комнатка скорее капитанский кубрик на каком-нибудь рыболовном баркасе: скатки сетей в углу. Барометр. Термометр за окном. На гвозде брезентовая непромокаемая роба и шляпа-зюйдвестка.
Из-за стола навстречу вошедшим поднялся немолодой уже человек, невысокий, но такой толстый, что, как казалось, заполнял половину своего кабинетика. Раскосые глаза у него были маленькие, занимали на его широком лице небольшое место, но это были цепкие, хитрые, умные глаза. И они охватывали, как казалось, не только внешность, но и заглядывали человеку в душу.
Втиснувшись вместе с Мечетным в крохотный этот кабинетик, шофер доложил:
– Вот человека привез. Из Москвы человек… ту самую геологиню Анну ищет человек.
– Раздевайтесь, грейтесь, – сказал председатель, хорошо говоривший по-русски. – Есть хотите?
– Анна Алексеевна Лихобаба здесь живет? – нетерпеливо перебил его Мечетный, чувствуя, что сейчас вот, в это мгновение, может быть, и решается его судьба.
– Вы тоже из газеты? – спросил председатель. Плоское его лицо оставалось совершенно неподвижным, не выражало никаких чувств, а вот косо поставленные глаза уже изучали посетителя, заметили и Звезду Героя, и необычную взволнованность человека и очень всем этим заинтересовались. – Лихобаба Анна Алексеевна сейчас здесь не живет. Не у нас сейчас Лихобаба Анна Алексеевна.
– Как не у вас? – почти выкрикнул Мечетный. – Где она? Что с ней?
– Улетела Лихобаба Анна Алексеевна.
– Как? Куда улетела?
– Не знаем, куда улетела. Садитесь. Ваанге, дай приезжему воды.
Шофер Ваня, которого тут звали Ваанге, принес стакан воды, и Мечетный, присев на стул, жадно ее выпил. От волнения он весь вспотел, и у него закружилась голова.
– Так куда же она улетела?
– Не знаем, куда улетела. Улетела, и все. За ней вертолет приходил. Тут садился. Ваанге, принеси еще воды. Вы ей кто: муж? Брат? Начальник?
– Не муж, не брат и не начальник… Так что произошло? Почему улетела? Ваня говорит, что геологическая партия здесь.
– Заболела Лихобаба Анна Алексеевна. Детей спасала. Простудилась. Ее к нам из тундры на оленях привезли. Лежала у нас. Болела. Кровью плевала. Наш фельдшер лечил. И старик Омя лечил. Не вылечили. Вертолет прислали. Увезли Лихобабу Анну Алексеевну.
– Куда?
– Может, в Москву, может, в Ленинград, может, в Мурманск.
Мечетный бессильно опустился в роскошное, похожее на раковину кресло, неведомо как, кем и для чего занесенное в этот далекий рыбачий поселок. Новости обрушивались на него одна за другой. Они словно били его по голове. Все, о чем думал и мечтал в часы неблизкого пути в Арктику, все лопнуло: заболела… плевала кровью… не вылечили… увезли…
– Но куда же, куда?
– Не знаем, куда, не оставила адреса. Может быть, у Тыгрев, матери Ваанге, есть адрес. – Председатель показал на Ваню, который стоял в дверях, теребя свои меховые перчатки. – Она болела у Тыгрев, Лихобаба Анна Алексеевна. Может быть, и сказала Тыгрев свой адрес. Ваанге, отвези приезжего к своей матери. Скажи, чтоб она помогла Герою Советского Союза.
– Идемте, – сказал Ваня. – Идемте к моей матери.
30
Ваня, или, как его называли в родном поселке, Ваанге, провел Мечетного по улице. Они обошли один из фанерных стандартных домиков, и он подвел его к стоящей позади домика яранге, куда вела протоптанная в снегу тропка. Откинул тяжелую полость, и оба они разом окунулись в жаркую, даже душную полутьму, тускло освещенную фитильком, плавающим в жидком жире. Посреди круглой этой яранги в очаге краснели угли, а над ними что-то кипело в подвешенном на проволоке котелке. Возле, на скрещенных ногах, сидела женщина с морщинистым лицом и что-то помешивала в котелке.
– Ваанге? – сказала она, поднимая глаза и даже не удивившись внезапному появлению сына с незнакомым человеком.
– Я, мать. Здравствуй. Прислал председатель. Вот у него к тебе дело.
– Кого ты привел, Ваанге?
– Владимир Мечетный, – немного церемонно рекомендовался гость, не зная, как ему держать себя в столь необычной обстановке.
– У этого человека к тебе дело, мать. Он Герой Советского Союза.
Женщина поднялась и подала Мечетному маленькую шершавую руку.
– Тыгрев приветствует Героя Советского Союза, – сказала она по-русски и перешла на родной, непонятный Мечетному язык, по-видимому, давая сыну какие-то распоряжения.
– Идемте, – сказал тот Мечетному. Взял его за руку, вывел из душной, пропахшей рыбьим жиром полутьмы на воздух и повел к тому из домиков, что стоял впереди яранги. Они остановились у крылечка. На крылечко, должно быть, давно никто не поднимался, и метель намела перед входом острый косой сугроб. Парень ногой откинул снег, открыл дверь. Она не была заперта, и, когда они вошли в домик, где было так же холодно, как и на улице, Мечетный удивился. В полутьме единственной комнаты, окна которой были затянуты слоем изморози, вырисовалась обстановка обычной малогабаритной квартиры со всеми полагающимися в ней предметами.
Пока Ваня возился с голландской печкой, растапливая ее и раскочегаривая угли, Мечетный, присев в кресло, осматривался. Диван у стены был застелен простыней, одеялом, и лежащая на нем подушка как бы еще хранила след – вмятину от чьей-то головы. Перед диваном стоял журнальный столик, а на нем лекарства в пузырьках, коробочках и термометр.
То ли печка была какой-то особенно хорошей, то ли Ваня был умелым кочегаром, но промерзшая комната начала быстро наполняться животворным теплом. Начала оттаивать на окнах изморозь, в помещении стало светлее. Мечетный снял свой бушлат, подошел к столику, рассмотрел лекарства – на сигнатурках рецептов значилось: Анне Лихобабе. Так, стало быть, она совсем недавно была здесь, лежала на этом диване. Значит, оттиск ее головы еще виделся на подушке. Мечетный приложил к подушке ладонь. Она была холодна, ладонь ощутила сырость. Он отдернул руку и сел в сторонке. Совсем, совсем недавно она была здесь! И вот не застал. Улетела. Снова исчезла, будто испарилась. Хотя с того часа, когда из радиопередачи он узнал об Анюте, прошло менее суток, хотя еще вчера он любовался на нежно-зеленый, омытый грозою березовый лесок в Москве, ему казалось теперь, что добирался он сюда много дней и что очень устал от этой безрезультатной погони. Неужели она снова исчезла в большом пестром мире огромной страны? Иголка в стоге сена. Маленькая неяркая звездочка в гигантской галактической россыпи. Почему? Ну почему ему так не везет?
Вошла Тыгрев. Ради гостя она успела переодеться. На ней уже была праздничная парка, расшитая по подолу, украшенная аппликациями из кожи, с вышитым шерстяными нитками цветным узором у воротника и на рукавах.
– Тыгрев приветствует Героя Советского Союза, – сказала она, упорно называя себя почему-то в третьем лице. – Тыгрев спрашивает тебя, как твое имя?
– Владимир.
– Хорошее имя Владимир… Что тебе надо, Владимир, от старой женщины?
– Председатель сказал, что у вас жила начальница партии геологов Анна Лихобаба.
– Да, у Тыгрев жила Анна Лихобаба. Вот в этом доме жила. Она здесь болела, Анна.
– Так где же она теперь?
– Тыгрев не знает, где теперь Анна. Ее унес вертолет. Ты из газеты, Владимир?
– Почему из газеты?
– Тут приезжали из газеты. Записывали, карточку ее забрали. Она наших детей спасла, Анна, ты это знаешь?
– Знаю.
– Тыгрев спрашивает, зачем ты прилетел из Москвы? Ты муж Анны?
– Нет, я ей друг. Друг по войне. Мы вместе с ней воевали.
– Друг – это хорошо, друг. У ней много друзей. У хорошего человека всегда много друзей.
– Ну, а где она сейчас? Она не оставила вам адрес?
– Анна не оставила адрес. Анна не знала адрес. Анна сказала: пришлет адрес. Но Тыгрев не получила письма. А ты из Москвы летел к Анне?
– Да, летел к ней.
– Нехорошо. Столько летел, а Анны нет. Адреса нет. Тыгрев не знает адрес.
Домик быстро нагревался. Потрескивали стены, потрескивал пол, с окон текло, и большая лужа расплывалась под ногами. Старая женщина принесла из прихожей тряпку и принялась вытирать пол. Вернулась, села на стул перед Мечетным и застыла в неподвижной, будто каменной, позе.
– А геологи, те, что с ней работали, где они?.. Как к ним проехать?
– Тыгрев не знает. Ушли. Уехали. Они заезжали к Анне. Хорошие люди, веселые люди. Ее друзья. Нет-нет, Тыгрев не знает, где сейчас геологи.
– А она что-нибудь вам о себе рассказывала?.. Не говорила, где живет, как у