Целью доктрины Русского мира, которую мы сейчас пишем и которую завершим в течение этого лета, должно быть описание этого проекта Русского мира и предложение некоего реально действующего координационного центра, который помог бы представителям Русского мира в самых разных регионах: и на постсоветском пространстве, и в дальнем зарубежье – действительно увидеть некий вектор движения, некий аттрактор, некое общее будущее, ради которого русские и сохраняют свою идентичность.
У Русского мира нет предельного основания, потому что он в значительной степени сущность не описываемая, как в богословии говорят, апофатическая. Но эти все вещи, о которых говорили: и русский язык, и русская культура, и, безусловно, православие, и само русское государство, которое является мощнейшим фактором консолидации Русского мира на определенных исторических этапах – все эти вещи активируются, когда начинается, я бы сказал, волна прилива Русского мира. Ведь Русский мир со своим дыханием, у него есть отливы и приливы. И наступление само по себе означает активацию всех этих факторов. Эти факторы начинают работать на интеграцию. И русский язык, и русская культура в ее узком понимании, и в широком, безусловно, и православие включается. Если даже, как правильно сказал Дмитрий Губин, не все верующие, это не так важно, потому что эти факторы начинают работать друг на друга – не на расчленение, не на выталкивание, а на сплочение, на то, чтобы поддерживать друг друга.
Поэтому этот центр координации и может возникнуть только на такой волне. А сегодня, конечно, запрос на это очень большой существует и в России, и на Донбассе, и в диаспоре русской, и в том постсоветском пространстве, которое себя в значительной степени с Русским миром ассоциирует.
Было бы наивным ждать, что власть или какие-то умные люди, эксперты, находящиеся рядом с ней, придумали за нас эту доктрину. Этого не произойдет. Мы можем это сделать именно сами, опираясь на эти первые ростки консолидации, такие как Изборский клуб. Поэтому в значительной степени вопрос о том, есть ли проект Русского мира, зависит от нас с вами. Мы должны сами на него дать ответ.
Русский мир до последних лет – это была спящая сущность. Он спал сам в себе, он был весь в потенции, весь в каком-то закрытом фазисе. Сегодня он пробуждается. И пробуждение это начинается с границ, с фронтиров Русского мира. Среди этих фронтиров – и Донбасс, и Крым, и конечно наша диаспора в Прибалтике и в тех городах Украины, которые остаются под властью Киева.
Сегодня у меня возникает такое ощущение, что каждый думающий человек из сопротивляющейся ассимиляции диаспоры идет на несколько шагов впереди. Россия же в этом смысле отстает. Вам надо держать эстафету и держать высоко этот факел, потому что судьба так распорядилась, что вы оказались в эпицентре событий.
О русском мире и русском языке
Предлагаем вашему вниманию беседу с зампредом Изборского клуба, доктором философских наук Виталием Аверьяновым и профессором МГУ, доктором культурологии Владимиром Елистратовым, которую провёл в эфире телепередачи «Консервативный клуб» генеральный директор телеканала «Спас» Борис Костенко.
Борис Костенко: В этот раз мы будем говорить о, возможно, наиболее консервативной составляющей того, в чём мы живём. Тема наша – это Русский мир и русский язык. Эта тема сегодня имеет и политический подтекст. Я даже процитирую сразу Владимира Елистратова: «Русский язык может в какой-то степени, а может быть, и в существенной, стать частью той самой национальной идеи, которую мы всё никак не можем нащупать».
Я бы хотел начать сегодняшнюю беседу с факта создания Общества русской словесности, которое по просьбе президента Путина возглавил Патриарх Московский и всея Руси Кирилл. Насколько сегодня ситуация с русским языком вообще и с тем, что мы называем русской словесностью, требует такого серьёзного государственного и духовно-нравственного вмешательства – в хорошем смысле, естественно? Ситуация так сильно запущена, тревожна?
Владимир Елистратов: Я буду очень краток. Это прекрасное начинание, и оно действительно очень много обсуждалось уже, и правильно обсуждалось. Да, ситуация запущена, не в том смысле, что у нас народ какой-то стал совсем не такой. Просто в нашем обществе работают довольно мощные деструктивные механизмы. В качестве примера можем взять тот же самый ЕГЭ.
Я выступил с предложением ввести специальный экзамен, общий экзамен, – «Русский язык и литература». Не «Русский язык» с тестами, а «Русский язык и литература» в виде эссе или сочинения. Проблема в том, что мы теряем литературу как образ мышления и знания, она вылетает из голов нашей молодёжи. И чтобы преодолеть вот это, простите за грубость, егэшное болото, в которое мы погружаемся, необходимо, чтобы подключились какие-то высшие силы.
Кроме того, происходит десакрализация языка. Он перестаёт быть чем-то высоким для нас. И если патриарх берёт эту тему на себя, значит, всё-таки будет дуновение какое-то. Придёт, как я надеюсь, новая сакральность.
Б. К.: Очень важно, что вы об этом сказали. Думаю, что этот тезис мы попробуем раскрыть, но чуть позже… Вы помните, кстати, какими аплодисментами встретили реплику Путина о том, что он считает необходимым вернуть сочинение в качестве экзамена на аттестат зрелости?
В. Е.: Вы знаете, я тридцать лет преподаю, и у меня, конечно, болит так, что мало не покажется. Я просто вижу изнутри, как это всё происходит. И если действительно посадить учителей, человек триста, четыреста, пятьсот, и если бы Владимир Владимирович повторил это предложение, то это будут просто овации. Потому что наболело очень сильно.
Б. К.: Я знаю, что в Изборском клубе несколько раз публиковались материалы, которые косвенно затрагивали тему культуры языка. Изборский клуб за свою достаточно долгую историю несколько раз возвращался к этой теме…
Виталий Аверьянов: Для нас сейчас очень важно такое преломление этой темы, как русский язык и Русский мир. Существует масса разных интерпретаций этой проблемы. И сейчас Изборский клуб пытается нащупать такую интерпретацию, которая бы консолидировала по крайней мере патриотическое сообщество. А у нас, как показала история последних лет, патриотическим является подавляющее большинство граждан.
Это показала так называемая Русская весна. Кстати говоря, она сделала Русский мир лозунгом своим, и это словосочетание, на мой взгляд, – очень глубокое и точное, затрагивающее какие-то важные струны в русской душе, да и вообще всех людей, причастных так или иначе к Русской цивилизации. Это словосочетание обрело новое звучание, которого раньше не имело.
15-20 лет назад зачастую Русский мир пытались свести как раз к русскому языку и ограничиться этим. И здесь я, может быть, в воинствующей ипостаси выступлю. Потому что, при всей моей глубочайшей любви к русскому языку и при понимании того, что он является нашей не просто фундаментальной основой, а даже подосновой, – но сведение Русского мира как доктрины, как концепции к сохранению и поддержанию русского языка, к его пропаганде, к сохранению связи с русскоговорящими соотечественниками, – это определённая игра на понижение.
Можно такую метафору привести. Представьте себе, что в дом попал снаряд во время войны. Дом не разрушен полностью, но повреждён очень серьёзно. А нам говорят: «Да что вы, какой там дом! У вас сохранились осколки вокруг и уцелел фундамент, и слава Богу, и молитесь на это!» Это примерно такая же была постановка вопроса о доктрине Русского мира как чего-то сводимого к русскому языку.
Но при всём при том мы же понимаем, что если это родной язык, то в нём только и возможно мышление, как говорил один выдающийся лингвист первой половины ХХ века Лео Вайсгербер. По его формуле, только родной язык делает мышление возможным. В этом смысле сам рост человека, рост культуры, рост самосознания осуществляется только в родном языке как в некоем смысловом, символическом и энергетическом растворе.
Поэтому преувеличить значение языка невозможно, его значение огромно. И в то же время мы понимаем, что нельзя лингвистическими средствами компенсировать те утраты, которые Русская цивилизация понесла во всех сферах своего существования. Но как предлагали в конце 90-х годов методологи, господа Щедровицкий, Градировский, в каком-то смысле Павловский с его «Русским журналом» – дескать, как раз гуманитарными, лингвистическими средствами мы сможем решить проблемы Русского мира. И как это обосновывалось? Обосновывалось таким образом, что существует большая русскоязычная диаспора, у которой есть финансовые средства и возможности. Дескать, мы сейчас обратимся к ней, они нам помогут. Я даже могу процитировать. В одном из интервью Сергей Градировский писал: «Обратите внимание, что, когда у вас появляется ресурс такого масштаба (имеются в виду рычаги воздействия на диаспору), вас уже не интересуют русские Крыма или Ташкента. Вас интересуют русские с Брайтон-Бич, русские Израиля и Силиконовой долины, те, кто чего-то достиг в Париже, Лондоне, Пекине, Лос-Анджелесе и так далее. Иначе говоря, у вас появляется другой список лиц, с которыми вам важно и интересно работать».
Вопрос заключается в том, кто на кого будет работать и является ли русский язык тем достаточным основанием, которое позволит собрать Русский мир, рассыпанный, развалившийся, потерпевший историческую неудачу?
Б. К.: Мне кажется, эта мысль уводит всю энергию, которая должна быть направлена на поддержание русского языка, вообще в сторону. А вот вы сказали вначале об опасениях – так, собственно, вот этими методами оказывается давление на язык, и он примитивизируется, чтобы на нём можно было лишь общаться и решать информационную задачу, но не мыслить.
В. Е.: Да, сейчас все талдычат про то, что главная функция языка – коммуникативная, межкультурные коммуникации. То есть что произошло? Собственно, идея была очень благородная. Конец XX века на Западе – так называемый постмодерный проект весь основывался на отрицании языка. Человек умер, остались структуры и т. д. В этой связи возникла некая оппозиция этому делу. И, естественно, у нас взяли флаг в руки вот такие люди, которых вы процитировали. Но это в общем-то радикалы, которые действительно почувствовали, что пахнет какими-то деньгами. Причём оказалось, что это идея неверная: нам наши соотечественники не помогли. Это мы им помогаем, и правильно, и надо им помогать. Вот у вас было хорошее слово «раствор».