Русская поэзия и проза есть длящаяся непрерывно из поколения в поколение молитва, произносимая такими словами, чтобы слова эти услыхал Господь. Русские стихи, романы и повести – это ответ Творца на молитвенный вопрос, с которым обращается к нему русский художник.
Русская литература – это псалом, обращаемый к Богу. В русской литературе – от самой древней, монастырской вплоть до стихов последней грозной войны – содержатся основы, на которых зиждется идеология государства российского. Политики, придворные теоретики вычерпывают эти основы из литературных творений, придают им формулировки, согласно которым двигаются полки, осваиваются бескрайние территории, строятся города – вершится народная история.
Красный советский проект начинался с книг. «Разгром» Фадеева, «Оптимистическая трагедия» Вишневского, поэмы Маяковского – все эти книги были идеологическими реакторами, из которых в народную жизнь изливалась красная идеология.
Советский проект завершался книгами. «Белые одежды» Дудинского, «Дети Арбата» Рыбакова, «Печальный детектив» Астафьева, «Пожар» Распутина, а до этого «Архипелаг ГУЛАГ» – эти книги были наполнены мёртвой водой, которой Горбачёв заливал пылающий красный очаг.
Сначала книги, потом – идеология. Потом – либо великие стройки и военные победы, либо крах страны и Беловежские соглашения.
Три потока присутствовали в советской литературе в последнее десятилетие. «Городская» проза с её лидером Трифоновым, в которой мучительно, как угар, копилась боль беспощадных репрессий, социальных неудач и разочарований интеллигентов, мечтавших о рае земном, а получивших ГУЛАГ.
В «деревенской» прозе, где господствовали Астафьев, Белов и Распутин, была другая боль, связанная с умиранием русской деревни – того огромного тысячелетнего уклада, в котором народ осваивал неоглядные земли, создавал многодетные семьи, выращивал неповторимую культуру и исчах под гнётом непосильных трат и напастей. Войны внешние и внутренние, превращавшиеся в кровавые бойни, чрезмерное насилие, которым крестьян отрывали от пашни, превращали в индустриальных рабочих, боевых офицеров, военных инженеров.
Оба направления – городское и деревенское – с двух разных сторон подтачивали государство, иссушали его идеологию.
Третье направление – советский эпос Петра Проскурина и Анатолия Иванова – не смог противодействовать этим двум желобам, по которым утекала прочь государственная идеология.
После исчезновения СССР исчезли все три упомянутые направления. Антисоветизму «городской», «трифонианской» прозы нечем больше было питаться – Советский Союз исчез. «Деревенская» проза, возлагавшая вину за крестьянские беды на беспощадное и грозное государство, исчезла вместе с самим государством, вместе с самой деревней, которая к началу нынешнего века утратила все свои традиционные формы.
Третье направление, состоявшее из певцов СССР, было ненужным и невозможным без существования самого СССР.
Литературный постмодернизм, возникший в девяностые годы, напоминал поле боя, усеянное убитыми воинами, среди которых двигаются проворные мародёры, обирающие хладные трупы, складывают в общую телегу их золотые кресты и полумесяцы, их ятаганы и бердыши, их кольчуги и латы. Постмодернизм исчез, как исчезают грабители, когда грабёж завершён, когда все драгоценности сняты с мертвецов, и на трупы опускаются стаи чёрных клюющих птиц.
Казалось бы, псалмы перестали звучать. Литераторы больше не обращались к небу, а только делили между собой уворованное наследство.
«Но песня – песней всё пребудет,
В толпе всё кто-нибудь поёт».
Среди унылого карканья, среди шелестов распада и тления начинает звучать новая музыка, новое литературное направление, новый духовный поиск. Художника волнуют тайны русской истории. Загадочная природа государства российского, которое то взлетает до звёзд, то обрушивается в мрачную пропасть. Природа русского страдания, русского героизма и жертвенности, природа русской победы. В чём смысл существования России? В чём историческая задача русского народа? Что делает русских мессианским народом? Что есть русское чудо и русская святость? Почему такую цену платит Россия для искупления греха, не ею самой совершённого? Это направление включает в себя историков, богомыслов, философов и, конечно, художников: литераторов, поэтов и песнопевцев. Начинается новая огромная работа, в которой народившееся государство обретает свой смысл и своё оправдание.
Литература, которая, казалось бы, выведена за пределы общественной жизни, по-прежнему является садом, где взращивается идеология нового государства российского. Цветы этого сада, порой, знакомые, порой поражающие и пугающие своими небывалыми фантастическими лепестками, эти цветы становятся достоянием политических практиков. Их аромат чувствуют самые прагматичные и глухие к духовным красотам люди, как если бы мимо них кто-то невидимый пронёс букет цветущей сирени.
Литература важна государству так же, как важны ему самолёты и подводные лодки, нефтепроводы и лаборатории генной инженерии. Литература – это огромная обогатительная фабрика, сквозь которую пропускаются тонны пустой породы, и из неё добываются драгоценные крупицы человеческих представлений о бытии.
Новая словесность – не просто сочетание слов, не просто прихоти и забавы изысканных эстетов и утончённых интеллектуалов. Это глаголы русской жизни.
Александр ДугинБыть русским – предназначение
Поговорим о том, что такое Русское.
Наш русский народ всегда осознавал своё единство и своё предназначение. Чувство принадлежности к единому русскому целому пронизывало многие поколения наших людей, составляло смысл исторического бытия. Русские толковали смысл своего бытия в истории как исполнение уникальной миссии. Она вверена только нам, но должна коснуться всех остальных. Мы утверждали: наше народное соборное «я» не в противоречии с соседними народами и не в покорении иноплеменных. Вместо этого мы взяли на себя вселенскую ответственность за судьбы мира, за сложное дело спасения духа, ищущего полноты и совершенства.
Суть принадлежности к русскому народу – в неуловимом наличии особого духа. Он-то и делает русского русским. Это особый ток: он ударяет по нервам, входит в кровь, заставляет хрусталики зрачков смотреть внутрь, в туман наших русских глаз, в плёнку сладкой тоски, в бьющееся сердце, красное и живое, с кровью и вибрирующей тайной силой. Бытиё народа – таинство. Прикосновение к нему расплавляет нас.
Народ – нечто противоположное массе. Народ – это целостность, её можно ощущать и в одиночестве, необязательно видеть других. Народ – это пронзительный крик, это ветер, уносящий наше сознание в дальние дали, ток высокого напряжения, опрокидывающий в падение вверх.
Русский народ создал своё государство, отстоял его от посягательств страшных врагов с этой же самой целью. Мы выразили через державу наш вселенский масштаб, нашу глубокую, искреннюю, интимную озабоченность судьбами мира. Всех остальных народов.
На заре русской истории мы видим единство народа и государства, их синтез. Народ, перерастая внутренние пределы, возмечтал о царстве своём и породил его из себя. И жил этим государством, и лелеял его, и берёг его для своей великой души. Но, породив царство, русские как бы раздвоились, народный дух смотрелся в это зеркало, менял ракурсы взгляда, в сердцах разбивал его, чтобы снова воссоздать. Это история любви и ненависти, сближения и удаления, череды сокрытий и откровений…
Народ временами сливался с государством, проникал в него, оживлял его, а потом снова отступал, как воды отлива оставляют тревожную заржавелую конструкцию, скрипящую шестернями. Да, это наше творение, но бывали эпохи, когда казалось, что это не так. Что это нечто чуждое, внешнее, призванное не сохранить, а уничтожить народ, не возвеличить его, а унизить, не освободить мощь духа, а посадить на цепь.
Отношение русских к государству двойственно. Мы нежны к нему и жестоки одновременно, как и оно к нам. Это наш образ, наша тень, проекция наших страхов и вместилище наших надежд. Государство – это свободный двойник народа, его отражение, получившее призрак независимости. Как «дьявол есть обезьяна Бога», так «государство есть обезьяна народа». Там всё узнаваемо, но всё искажено.
Преемственность по линии народа – главная и неотторжимая. Мы, русские, в первую очередь народ. Это и делает нас теми, кто мы есть. Приходя в себя, мы идём в народ. Идя в народ, приходим в себя. В русском слиты «я» и «не я».
Русское – абсолютно. Нет ничего иного, кроме русского, так как именно русское даёт бытиё всем остальным вещам.
Сегодня мы как народ снова на перепутье. В какой раз. И снова мир, окружающий нас, полон угроз. На сей раз это не только враги и конкуренты, импортированные идеологии, принуждающие смотреть нас на самих себя и окружающий нас мир чужими глазами. Это ещё и огромная историческая усталость, навалившаяся на наши плечи. Ведь за каждый шаг по истории мы платили огромную цену. Легко понять, что тысячелетний путь принёс много разочарований, утомил тело и душу.
Но сегодня, как всегда в трудные времена, у нас нет иного выхода, кроме как искать вдохновения, жизни и смысла в нас самих. Искать в русском бытии, в нашем духе, в нашей изнурённой трудами, но осветлённой отеческой верой, национальной плоти.
Мы не масса, мы не класс, мы даже не государство – мы народ. Русский народ. Именно это наш первый и последний ответ самим себе и всем остальным. Вне народа нет бытия. И если мы снова хотим быть – не выжить, не существовать, а именно быть, – мы должны вернуться к нашему «я». Должны примириться с ним, заново открыть его в себе, омыться током нашей русской крови. Спасти мир именно в тот момент, когда окажется, что он вот-вот сорвётся в новую фатальную авантюру наподобие строительства Вавилонской башни или всеобщего растления, за которым последовал Всемирный потоп.
И даже если очистительный потоп неизбежен, мы должны твёрдо знать, что «после потопа – мы».