Расчет на эффективность вовлечения русских диаспор в русские цивилизационные задачи вообще и в русское имперское дело в частности, должен исходить из объективных возможностей и издержек выбора для лиц с двойной лояльностью. В одной среде проживания у русской диаспоры нет вообще никакого «света в окошке» для выбора идентичности, кроме вливания в Русский мир, но нет и того давления среды, которая подталкивает к кристаллизации идентичности. В другой среде давление присутствует, но существует и альтернатива выбора. В третьей среде, даже если диаспора многочисленна и интеллектуально богата, ее вливание в Русский мир осложнено множеством издержек – от идеологических до бытовых.
Эти принципиальные различия диктуют необходимость дифференцировки подхода к диаспоре и соответственно специализацию деятельности как внутри профильного ведомства, так и среди интеллектуальных и образовательных центров в России и за рубежом. В Россотрудничестве или ведомстве-наследнике должны возникнуть профильные департаменты помимо и «сверх» страновой специализации. Они могут пользоваться общим библиотечным и цифровым библиотечным фондами, сотрудничать в организации общих мероприятий, но должны иметь и разные базы личных данных, и разные приоритеты в организации труда.
Любое, даже небольшое этнокультурное сообщество, находясь под давлением, склонно создавать героические мифы – поэтому, в частности, столь много почитаемых героями фигур по обе стороны палестино-израильского и армяно-азербайджанского конфликтов. Большая цивилизация может не усматривать в этом практической необходимости, как нет сегодня героев-современников ни у США, ни у Китая. Однако современная Россия, во-первых, участвует не в одной войне, во-вторых, противостоит в одной из них, сирийской, превосходящим наднациональным силам. При этом наши люди, жертвующие собой – в отличие от карикатуристов «Шарли Эбдо» – воплощают продолжение того человеческого типа, который в середине ХХ века выступал единственным и незаменимым спасителем нескольких цивилизационных миров. Но хотя в 2014 году время героев в России объективно наступило, мы не слышим о них не то что былин, но даже соответствующих жанру документальных лент. На сегодня украинская война в документальном кино отразилась в одной качественной ленте – но не о героях, а о жертвах. Между тем русской культуре претит образ жертвы.
Кто такие Ряфагат Хабибулин и Евгений Долгин, должен знать не только каждый первоклассник в нашей стране, но и каждый юный ополченец в Донецке и каждый юный партизан в Одессе или Ровно. В свою очередь, донецкие герои, какими бы ни были обстоятельства их гибели (эти детали можем оставить историкам), должны войти в наш общецивилизационный пантеон. Чтобы чужие уважали, своих славят.
Создание Общества русской словесности, которому теперь поручено разрабатывать языковую политику России, – вполне закономерный и логичный шаг: коль скоро язык – лишь одна из черт идентичности, забота о нем – одна из профильных задач, отдельная функция. Точно так же отдельная задача, – восстановление не только памяти о соратниках во Второй мировой войне, но и об инженерах, архитекторах, ученых, гуманитариях, которые почти полвека после этой войны вкладывали силы и таланты в развитие многих стран мира. Построенные с нашим участием плотины, АЭС, заводы и города, вместе с легионом обученных нами специалистов – самостоятельный козырь и «тема» для нашей публичной дипломатии.
Несмотря на то, что российское «гибридное влияние» стало постоянной темой мировой публицистики (политической и военной), западные социологи оценивают эффективность российской «мягкой власти» не очень высоко, давая нам скромное 14-е место. По определению Дж. С.Ная, основным содержанием мягкой власти является презентация пропагандирующей стороной совершенства собственной модели, т. е. «наступление очарованием» (charm offensive). Исходя из этого критерия, следует признать, что культурная программа ПМЭФ с экскурсиями по рекам и каналам «Северной столицы» ближе к понятию «мягкая власть», чем полемика об Украине или Ближнем Востоке в ток-шоу Владимира Соловьева. Крылатое выражение «Юпитер, ты сердишься – значит, ты неправ» применима не только к личностям, но и к жанрам. В некоторых пропагандистских жанрах стремление активизировать Русский мир приводит к результатам, противоположным задуманному.
Государственный эфир словно соревнуется в освещении деятельности мелких антигероев. Мы слышим о Порошенко и Гройсмане на порядок чаще, чем о Евгении Шевчуке, Рауле Хаджимбе и Леониде Тибилове. Знания российского телезрителя о Прибалтике почти ограничиваются проведенными там американскими маневрами. Мы в полном неведении о Балканских странах. Отказ премьера Болгарии от присоединения ВМФ его страны к эскадре НАТО – для нас полный сюрприз, поскольку до сих пор о Болгарии говорилось либо плохо, либо ничего. Об очередной попытке госпереворота в Македонии, о недавнем «градозащитном» бунте в Белграде, молчал не только телеэфир, но и новостные ленты.
Только из освещения ПМЭФ мы узнаем о том, насколько глубоки и интересны связи России с европейским и исламским деловыми сообществами. Заодно – редкий случай – услышали с телеэкрана речь президента Казахстана. Много ли нам известно о наших партнерах по СНГ, ЕАЭС, ШОС, ОДКБ? Знаком ли нам вид города Астаны, не говоря о таком «таинственном» городе, как современный Ашхабад – находящийся сегодня в центре не только внимания, но и конкуренции великих держав? Чем в этих странах занимаются люди, говорящие и думающие на русском языке? Какая часть из них принадлежит к Русскому миру, а какая ангажирована в медиа-машину Джорджа Сороса? Что мы делаем для того, чтобы база нашего влияния и просто авторитета в обществах этих стран стала шире? И на каком основании нам ожидать от этих обществ особого отношения к Москве, а не к Пекину, Токио, Дели, если мы сами погрузили Среднюю Азию в информационный вакуум?
Не обязательно быть евразийцем, чтобы задуматься об идеократическом государстве. Но русский человек, не знающий о Средней Азии – это неполноценный русский человек. Это человек с tabula rasa в восприятии, которое очень легко заполнить бессмысленными и вредными фобиями[62].
Если об Азии мы узнаем мало, то европейские кризисные реалии освещаются в телеэфире, пожалуй, даже избыточно. Но при этом выбор единомышленников в Европе вызывает вопросы. Являются ли таковыми все евроскептики подряд – при том, что сам термин «евроскепсис» не содержит ничего, кроме отрицания? Кто наши друзья в Европе – зацикленные регионалисты, реактивные исламофобы, право-левая антиэлита, не создавшая даже единой фракции в Европарламенте – или наследники культуры и индустриальной славы европейского модерна, строящие, как и мы, образ будущего на основе имперского опыта?
Как жанр ток-шоу с наигранными эмоциями и на повышенных тонах, так и путаница европейцев с антиевропейцами – заимствованные явления, вольное или невольное подражание избранным худшим местам американской пропаганды. Даже если эта имитация приближается к оригиналу, она не приводит ни к тому эффекту, который производит американский оригинал, ни тем более к тому эффекту, который для нашей цивилизации целесообразен.
Но есть и чему у них поучиться. Для примера, на гостелеканале NBC есть кукольный персонаж, имя которого дословно переводится «оскорбительная собака Триумф». Карьера пса Триумфа началась с того, что он (кукла воспроизводит породу черногорской гончей) изображал «спустившегося с гор» восточного европейца, удивленного реалиями Старого Света, и его монологи создавали уморительные карикатуры и на старых, и на новых европейцев, как людей из разных миров. Это был жанр геополитической сатиры. Есть ли он в нашем арсенале?
Напомним, юмористический жанр был в Советском Союзе разветвлен и многообразен: в нем делали карьеры художники, поэты, мастера сцены, фельетонисты, эссеисты и даже авторы полноформатных романов («Атавиа Проксима» и «Патент АВ» Л.Лагина) и иронических сказок (А.Некрасов, Н.Носов, Ф.Кнорре). Сегодня этот жанр является неотъемлемой частью пропаганды в Иране и маленькой Сирии.
Сегодня мы можем оперировать в сатирическом пропагандистском поле еще шире и многообразнее, чем в советский период. И при этом поднять из арсенала советской сатиры многое, что там залеживается, как ракеты на станции Колбасна. К примеру, ничуть не устаревшие образы западных финансовых олигархов Спрутса и Скуперфильда из «Незнайки на Луне» Н.Носова, или колониальных туземцев, важно носящих шекспировские имена Розенкранц и Гильденстерн – из «Острова разочарования» Л.Лагина.
О том, что кроме Русского мира с присущими только ему чертами, существуют столь же узнаваемые и специфические другие идентичности, каждый из нас узнавал впервые в жизни именно из юмористического жанра – из популярных анекдотов, где в одной и той же ситуации (например, прыжок с Бруклинского моста) по-разному вели себя американец, француз, китаец и русский. Из этого вербального кривого зеркала, утрирующего каждую заметную черту (а один из основных жанров анекдота и есть по существу устная карикатура), мы усваивали само понятие «идентичность».
В мире, где принято обращение «сэр», как и триста лет назад, не заходит солнце. В Британское содружество входят две страны G7 и четыре страны «большой разведывательной пятерки». Борется ли этот мир в наше время за свое особое место под солнцем, пытается ли выстроить самостоятельные форматы за пределами формальных союзов? Безусловно. Это пытался делать принц Чарльз, когда прибыл на задуманный Турцией мемориальный саммит, посвященной столетию битвы при Чиниккале, вместе с лидерами Австралии и Новой Зеландии, войска которых участвовали в этом долгом сражении. Это пытался делать премьер Дэвид Кэмерон, когда под предлогом борьбы с коррупцией созвал в Лондон в начале мая очень разнообразный набор стран Третьего мира. А пакистанец Садык Хан, которого конкурирующие лейбористы провели на пост мэра Лондона? Ведь он представляет не одного себя, а целый пласт иммигрантов, прибывших, точнее даже призванных еще в индустриальную – до-виртуальную эру, которые готовы целенаправленно ассимилировать собратьев по вере и обычаям с других континентов, а свои знания, опыт и связи применять для дела британской внешней политики.