– Да, мозг как мозг, но перед живым мозгом у него одно преимущество. Он действует быстрее, не устает, и внимание его не блуждает.
Каждый раз он смотрел с удивлением на этот искусно созданный мозг. Инженеры-кибернетики, биохимики, биофизики и физиологи, создавшие его, пытались решить сложнейшую задачу. Впрочем, в какой мере они ее решили, нужно еще проверить. Робот Анти-Ты, по-видимому, обладал (или должен был обладать) огромными анализо-синтетическими возможностями. Искусственный логик, он, однако же, был наделен завидным чувством юмора, необычайной быстротой реакций, умением создавать из слов нечто неожиданное и острое. И вот этот огромный мозг нуждался в починке.
Путешественнику, начавшему свои осторожные исследования, еще было неясно – пострадало механическое устройство или химизм. Этот искусственный мозг, в отличие от мозга других роботов, стоял на грани живого и неживого; полуорганизм, полумеханизм, он, по замыслу своих создателей, должен был преодолеть все недостатки и организма и механизма. Энтузиасты-журналисты, разумеется, не без преувеличения писали о том, что робот-новинка, в сущности, уже не был роботом в точном смысле этого слова. В нем было так много характерного и индивидуального, что он становился как бы личностью…
Проверяя силу импульса и анализируя аксон нервной клетки, Путешественник по-прежнему разговаривал сам с собой:
– Да, личность, как утверждают журналисты. А вот когда мы исправим тебя… извини за неточный оборот речи, – вылечим, поставим на ноги, как любят выражаться врачи, мы узнаем, в какой мере ты личность. Для личности, дорогой механо-организм, еще недостаточно одного ума, нужен и характер. Тебя создали, чтобы помочь мне скоротать время. А ты уже вообразил о себе бог знает что и ввел в заблуждение доверчивых газетчиков. Это неразумно. А если у тебя действительно есть характер, ты личность, то ты не блещешь скромностью. Ну что? Ты не в состоянии ответить мне?
Пока не в состоянии. Но я поставлю тебя на ноги, будь уверен в этом.
Единственно достойное средство преодолеть время и одиночество – это работа. Когда-то в далекие времена философы-пессимисты пугали общество тем, что кибернетика и автоматизация, освободив анеидайца от труда и утилитарного мышления, превратят его в созерцателя, в легкомысленного чувственника, наслаждающегося беспрерывным досугом. Этого не случилось. Это и не могло случиться. Анеидаец остался творцом, великолепно оснащенным для борьбы с природой.
Путешественник трудился. Он уже знал этот искусственный мозг, казалось, не хуже, чем обычный человеческий мозг.
Прошло три месяца, и вот ему, кажется, удалось наладить этот аппарат.
Робот заговорил неожиданно, заговорил ночью, когда Путешественник не спал, мучась от недомогания. Он не спал, но был почти в забытьи.
Р о б о т. (красиво звучащим голосом, с легкой насмешкой). Ты, кажется, меня вылечил? Поставил на ноги? Но разве я тебя об этом просил?
П у т е ш е с т в е н н и к. Вылечить можно живое существо. Организм. А ты машина. Я тебя исправил.
Р о б о т (обиженно). Машина! А ты кто? Бог? Но божество, как его себе вообразили древние, тем и отличается от тебя, что оно не испытывает скуки. А ты, дорогой, заскучал. И приуныл. Тебе хотелось скорей поставить меня на ноги не только из-за врачебного твоего тщеславия. Скажешь, из гуманизма? Меня ты не обманешь. Тебе хотелось перекинуться с кем-нибудь словечком, почесать язык? Ну что ж, почеши.
П у т е ш е с т в е н н и к. Я мог бы говорить сам с собой. Размышлять.
Р о б о т. Сам с собой? А я разве не ты? Не часть твоего «я»? Льщу себя надеждой, не самая дурная часть.
П у т е ш е с т в е н н и к. Конструкторы и кибернетики, создавшие тебя, слишком мало были знакомы со мной, чтобы…
Р о б о т Не договаривай. Все понимаю. Действительно, они почти не знали тебя. Но зато я тебя знаю.
П у т е ш е с т в е н н и к. Откуда? Откуда ты можешь меня знать?
Р о б о т Пока я это утаю. Извини. Я не могу с первого 'раза посвятить тебя во все тайны. Надо оставить что-то и про запас.
П у т е ш е с т в е н н и к. (почти равнодушно). Оставляй. Я никогда не был любопытен.
Р о б о т Так ли? А я знаю некоторые факты. Хочешь, я напомню их?
П у т е ш е с т в е н н и к. Не хочу.
Р о б о т Ну, тогда поговорим о чем-нибудь другом, не задевая твоей личности. Хочешь? О чем-нибудь безобидном. Помнишь, как наш космолет после многих лет странствий в космосе сделал посадку на неизвестной планете, позже названной в честь тебя? Это было благородно со стороны всех твоих спутников, которые имели не меньше права оставить свое имя на астрономической карте. Но планета принесла всем неожиданное разочарование. На ней, правда, оказалась жизнь, но жизнь совсем не предусмотренная наукой и разумом. Эта жизнь, как помнишь, оказалась не дискретной[1]. Она не знала никаких форм и была похожа на студень. Оказалось, что на этой планете не было нуклеиновых кислот, без которых мыслима только бесформенная жизнь, – кислот, хранящих в своей «памяти» нечто весьма существенное и передающих его по наследству бесчисленным поколениям. Жизнь на этой планете оказалась без памяти, а следовательно, и без истории… Все участники экспедиции чувствовали себя неловко. А особенно ты. За год или за два до начала экспедиции ты высказал гипотезу, что жизнь не может быть не дискретной… Это, мол, закон. Да, ты немножко поспешил со своими выводами. И, знаешь, твои спутники не без умысла дали твое имя этой планете, не без иронии по отношению к тебе… И к твоей гипотезе.
П у т е ш е с т в е н н и к. Замолчи! Ты лжешь. Это было не так!
Р о б о т Уже просишь меня молчать? Не слишком ли скоро? Ну что ж, останься снова наедине со скукой и одиночеством. Я молчу.
Он замолчал.
Молчал и Путешественник. Он лежал в изнеможении. И сердце его билось аритмично, словно он ходил по дну глубокой реки.
Где-то в ночной дали ухал филин и выл голодный волк. Путешественник вышел из жилища. Огромное небо было полно ярких звезд. Это были чужие звезды, далекие от этой планеты и от той, с которой он прилетел сюда.
2
История эта началась давно, но у нее пока еще нет продолжения, и никто не знает, чем она кончится. Казалось бы, людям действительно удалось заглянуть в даль времени, но фильм (если можно сравнить подлинные события с фильмом) оборвался на самом интересном месте, и в зале снова горит будничный свет.
Историей этой интересовались писатели и журналисты. Но жизнь, наверное, сама допишет ее, если сочтет нужным.
Вернемся же к началу ее.
В блокадную зиму 1942 года Арбузов спас рукописи Ветрова, говорят, вынул их из горящей буржуйки у ветровских соседей и при этом даже обжег себе руки. Спас рукописи, а затем их опубликовал, снабдив своим отлично написанным предисловием.
Ведь тогда все считали Ветрова погибшим в боях под Новгородом. И никто не предполагал, что Ветров вернется из небытия сразу же после войны.
Если бы Ветрова не считали погибшим, едва ли удалось бы опубликовать его рукописи. Во-первых, это были незаконченные, наспех набросанные черновики, во-вторых, в них было слишком много спорного, непривычного, стоящего на грани фантастики.
Благодаря Арбузову имя Ветрова стало известным. Но ведь Ветров не просил Арбузова торопиться с публикацией рукописей, с обнародованием гипотез, которые нуждались в проверке.
Прошло несколько лет, и специалисты забыли, при каких обстоятельствах были опубликованы рукописи Ветрова. Ведь Ветров был жив, здоров, невредим. Он ходил по улицам. Присутствовал на заседаниях, как будто ничего и не зная о своей незаслуженной славе.
И вот ученые начали его упрекать, что он поторопился, поспешил.
Мать Ветрова Вера Исаевна приняла эти упреки ближе к сердцу, чем ее сын.
– Гражданин Арбузов, – говорила она, чуточку картавя, – оказал моему сыну медвежью услугу. Но при чем здесь я? Я ведь за всю жизнь не выдвинула ни одной гипотезы. А все смотрят на меня с таким видом, словно не мой сын поторопился, а я сама.
Гипотезы Ветрова были дерзки и парадоксальны. И не только гипотезы, но и факты. Но беда в том, что никто не хотел признать эти факты. Почти никто.
Накануне войны Ветров с тремя помощниками, студентами исторического факультета, производил археологические раскопки недалеко от западной границы. То, что ему удалось произвести ошеломляющее научное открытие, до сих пор подтверждает только единственный уцелевший фотографический снимок, воспроизведенный в его книге, опубликованной Арбузовым. Снимок к тому же далеко не безупречный. Все остальное вместе с палаткой погибло от разрыва фугасной бомбы, сброшенной в ту ночь немецким летчиком. Погибли и три студента. И ни один человек не мог подтвердить, что тогда было сделано необыкновенное археологическое открытие. А ведь от этого открытия могло измениться само существо археологической науки, как если бы эта историческая наука повернула свое острие в противоположном направлении и стала изучать не прошлое, а будущее. Да ведь и книга Ветрова называлась странно: «Будущее человека на основании антропологических и археологических данных».
Название ее придумал Арбузов и сумел даже защитить его от сомневавшегося и несоглашавшегося редактора.
Редактор сомневался долго. Потом перестал сомневаться. И книга вышла в свет. Но потом стали сомневаться читатели. И стали писать письма в издательство. И они были очень удивлены, когда получили ответ от самого автора, про которого было сказано в предисловии, что он погиб, отражая атаку фашистских танков.
Завязался спор между научно-популярным журналом, ставшим на сторону Ветрова, и известным специалистом-морфологом профессором Апугиным, доктором двух или даже трех наук.
Профессор Апугин давно пришел к убеждению, что человек за несколько десятков тысяч лет своего существования анатомически не изменился и не будет меняться в дальнейшем.