Когда на Димитрофф-штрассе я увидел кооператив с вывеской «Ищем трудолюбивых пчелок!», то остановился. Еще там была нарисована веселая пчела, и я принял решение подать туда заявление. Постоянная работа устроила меня.
В магазине работали двенадцать женщин, которые жутко обрадовались, когда я пришел туда. Мне нужно было всего лишь быстро получить несколько медицинских справок, потому что мне предстояло иметь дело с продуктами питания. Поэтому я позволил себя обследовать и покакал в пробирки. В приемной у одной из этих пробирок отошла крышечка, но я не заметил этого. Только удивлялся, почему у врача так воняет. После рентгена мои снимки перепутали со снимками другого человека, которого звали так же, как меня, только он был гораздо старше. Его легкие выглядели не очень хорошо. К сожалению, пока эта ошибка не прояснилась, я упустил работу трудолюбивой пчелкой. Тогда у меня появилась возможность найти работу на короткое время в рамках программы по трудоустройству. После воссоединения страны эту тему активно продвигали. Таким образом, мы устроили свои рабочие места практически самостоятельно, учредив с несколькими друзьями некоммерческое объединение, некую галерею и фирму по производству фильмов. В этой компании мы сами выступали в качестве сотрудников. Еще в детстве я с удовольствием рисовал, и родители часто брали меня в музеи и на выставки. Как-то раз мы с отцом посетили в Дрездене IX Художественную выставку, и хотя по дороге мы перевернулись на микроавтобусе «Баркас», на меня все же произвели большое впечатление картины художников ГДР. Особенно мне понравились Немер, Тюбке, Цандер и Маттхойер.
Поэтому рисовать для меня было удовольствием. Двое моих друзей арендовали небольшую квартиру в качестве студии. Мне очень нравилась атмосфера там, я принимал участие и в оплате аренды, и в рисовании. Это было великолепное жаркое лето, и мы совмещали живопись с прослушиванием очень громкой музыки – Элвиса Пресли и Velvet Underground. По поводу рисунков мне не выдвигалось никаких требований, и я предпочитал рисовать или корабли, или голых женщин. Потом мне пришла идея работать над несколькими картинами одновременно. Придя утром, я дорисовывал нюансы почти готовой картины. Затем я переходил к той, для которой у меня пока был только замысел. В конце дня, когда я был уже немного подвыпивший, я марал весь картон, на котором всегда размазывал кисти, и надеялся, что в этом можно разглядеть нарисованную мной картину. Таким образом, сюжеты получались совершенно случайно: иногда это был пейзаж, иногда рыцарь на лошади. Впрочем, лошадей рисовать очень сложно, лошади часто получались у меня похожими на больших собак. Про один сюжет с женщиной, нарисованный скорее из воображения, мой друг спросил меня, правильно ли он понял, что это самка шимпанзе. Я предпочел не говорить, какую именно женщину я на самом деле имел в виду.
Позже я все чаще стал оказываться в студии один и понял, что мои друзья арендовали студию в основном для того, чтобы спокойно встречаться там с женщинами, чтобы об этом никто не узнал. Поэтому они бывали там преимущественно в ночное время. Однажды ночью там побывали люди, которые, коротко говоря, там всё разгромили. Они взяли наши краски и испачкали ими все картины, которые все еще висели на стене и высыхали. Я не знал, были ли это приятели тех женщин, которые посещали нас по ночам, или это были скинхеды, но принял решение очень быстро уйти оттуда. По счастливой случайности мне тогда удалось снять мастерскую в одном жилом доме, где, кстати, уже жил мой брат. Я взял с собой и свои музыкальные инструменты тоже, потому что в моей квартире мне было сложно сосредотачиваться. Теперь я мог попеременно рисовать и писать музыку, что, несмотря на уединение, доставляло мне огромное удовольствие. Если бы не бар, находившийся на первом этаже, я бы создал немного больше. Обычно я хотел быстро что-нибудь выпить, после чего сразу же продолжить рисовать. Но там, внизу, было так уютно, что я брал еще один бокал с собой наверх. Тогда снова и снова, поздними вечерами, я промахивался и макал кисть в бокал с красным вином или по ошибке пытался выпить скипидар.
Тем не менее мне удалось нарисовать серию безумных картин. Одна посетительница назвала их «психокитч», а мои друзья называли их просто дерьмом. Поэтому для меня было крайне удивительным, что в галерее я был способен произвести впечатление человека, рабочее место которого было создано в рамках программы трудоустройства. Однако мне удалось повесить там свои собственные картины и картины моих друзей, и в рабочие часы кто-то из нас сидел там и пил пиво. Посетителей не было.
Остальные мои друзья были вынуждены больше времени находиться на своих рабочих местах, предоставленных государством, таким образом, у них оставалось гораздо меньше времени на занятия музыкой. С оставшимися я снова шел в помещение для репетиций и пытался записать кое-какие песни на свою деку. При этом состав исполнителей менялся, так же как и стили музыки. Когда нам удавалось сделать что-то успешно, мы с временным составом выступали в разных клубах. Но составы менялись быстрее, чем кто-то успевал запомнить название группы. Спонтанно созданная группа могла продержаться не более десяти концертов. К счастью, у меня по-прежнему всегда был с собой мой маленький Casio, который я мог брать с собой повсюду. Только у меня не было возможности играть на нем как положено. Я всегда испытывал зависть, когда настоящие клавишники во время настройки аппаратуры и звука могли свободно наяривать по клавишам. Тогда они звучали так, как по радио. Однако в большинстве случаев этим людям не особо нравились те вещи, которые нравились мне.
Однако наша группа Feeling B все еще существовала. Только мы немного распылялись. Мы пробовали репетировать программу с тремя музыкантами, играющими средневековую музыку, причем пробуя с новой энергией исполнять песни, которым было по четыреста лет. Но это получилось, как говорится, ни рыба ни мясо и было не очень удачно с музыкальной точки зрения. Однако концерты проходили с огромным удовольствием, потому что мы впервые устроили что-то вроде шоу. Тогда поднялась большая шумиха. Кстати, у нас был «пожиратель огня» и забавная аппаратура, которую мы называли «Slammer-машина». С точки зрения профессионализма, если сравнивать со всем предыдущим, это были лучшие наши выступления. «Среднячки», как мы нежно называли музыкантов, исполнявших средневековую музыку, умели играть очень грамотно, и это колоссально поднимало оценку нашей группе. Впрочем, теперь уже нам не могли запретить выступать, как это было в ГДР, поэтому можно было быть плохой группой среди многих. И было так много новой и увлекательной музыки, которую нам хотелось бы играть.
Потом мы пытались отойти от старых привычек и делать более современную музыку, но наш вокалист на длительное время уехал в Индию, чтобы танцевать там на рейвах.
Когда он вернулся, то никак не мог подступиться к нашим идеям. Мы уже сочинили несколько песен с текстами, и в качестве эксперимента я спел их, чтобы увидеть, насколько это совместимо. Но нашему вокалисту это не понравилось, потому что он был не в состоянии воспринимать песню, если ее пел я. Теперь для него ближе стал стиль техно. Но мы уже не хотели играть старую панк-музыку. К тому же у нас не было ни малейшего представления о техно. Хотя мы все еще хорошо понимали друг друга, мы почувствовали, что больше не сможем создавать вместе новые песни, и решили дать концерт лишь для того, чтобы заработать немного денег.
Если вы не можете вместе писать новые песни, то вы практически умерли как группа. Это прискорбно, но по-другому не бывает. Поэтому у меня появилось немного больше времени для других увлечений. Безусловно, это касалось автомобилей. Есть люди, для которых автомобиль является лишь средством передвижения. Главное, чтобы он работал. Я не могу понять такого, для меня автомобиль – это чистейшие эмоции, заключенные в платье из металла. Это в своем роде полное жизни существо, у каждого из них есть присущий только ему запах и своя история. Меня не интересует футбол, хотя это чисто мужская штука. Так что я могу понять людей, которые не любят автомобили так, как люблю их я. Каждый находит что-то свое.
Моя слабость к автомобилям, безусловно, берет начало в детстве. Ведь интерес к автомобилям охватил меня в очень раннем возрасте. У моего отца был Dixi DA1[29], который выглядел как старая машина из детской книги, и в то время он был как сейчас новый или старый Golf I. Trabant тогда еще не изобрели, а позже он стал так же хорош, как и недоступен по цене. Так что мой отец купил довоенный автомобиль за 800 марок. На нём мы всей семьей поехали из Берлина в Геру[30]. Это была безупречная машина. А еще это был кабриолет, и когда нам становилось холодно, отец раскладывал оконные стекла в сторону и поднимал крышу. Стекла были обычные, невыпуклые. Когда одно из них разбилось, отец стеклорезом вырезал другое. Я уже не помню, как мы тогда вернулись, вероятно, я уже спал, но до того как я заснул, путешествие было великолепным и захватывающим.
В то время по шоссе ездили лишь единичные автомобили, и я ужасно радовался, если они нам встречались. А еще у нас были приготовленные заранее бутерброды.
У моего дяди в Гере был IFA F8[31], который мне тоже очень нравился. На заднем сиденье было уютно, как на диване. В один прекрасный день мой отец оставил Dixi, и он потом только стоял в гараже. Так что с тех пор у нас не было машины. В отпуск мы ехали на поезде, а к огороду – на электричке.
В выходные дни электричка зачастую была настолько переполнена людьми, что мы едва в нее влезали. Когда мы ехали к нашему огороду, маршрут проходил через коммунальные поля аэрации под Берлином, и если в летнее время поезд там еще и останавливался, то в купе так зверски пахло испражнениями, что нам становилось плохо от этого зловония. Отец всегда брал с собой кастрюлю с крышкой на тот случай, если кого-то из нас начнет рвать. Тогда я ничего не желал более страстно, чем автомобиль. Нам, детям, говорили, что мы не должны так себя вести, потому что это драгоценное дерьмо жителей Западного Берлина. По-видимому, в Западном Берлине не было места для полей аэрации, а ГДР нуждалась в иностранной валюте.