Лошадь тоже в течение продолжительного времени присутствовала в нашей семье. Собственно, я не имею никакого отношения к лошадям. В детстве я знал только пластиковых лошадей своих индейцев. Их подставки часто оказывались сломанными, поэтому они могли только лежать на боку. Как-то раз на рождественской ярмарке на такой же полудохлой лошади я несколько раз прокатился по кругу. В то время я не понимал, что это не очень-то хорошо. Мне кажется, что девочкам лошади нравятся больше, и поэтому позже я водил свою дочь на разные конные фермы, однако так и не понял, в чем именно заключается прелесть катания на лошадях.
Я был ошеломлен, когда в один прекрасный день мне позвонила приятельница, которая буквально умоляла спасти лошадь. У нее было травмировано копыто, и теперь ее собирались уничтожить, чтобы она больше без толку не занимала место в конюшне. Чтобы спасти лошадь, я должен был ее выкупить. Мне совсем не хотелось становиться убийцей лошади, и я пообещал, что посмотрю на нее. Оказалось, что нужно было попасть туда уже на следующий день, иначе для лошади было бы уже слишком поздно.
Лошадь была темно-коричневой, высокой и худой. Мне потребовалось лишь раз взглянуть на нее, чтобы понять, что я заберу ее с собой. Я заплатил живодеру деньги согласно реальным ценам на мясо, за вычетом суммы за внутренние органы и кости. Из бумаг я узнал, что лошадь была мерином. Эти бумаги выглядели так же, как документы на мои автомобили. Днем его рождения было 1 апреля, и в пересчете с моего возраста на лошадиные годы он оказался немногим старше меня.
Но я должен был забрать коня очень быстро, а лучше сразу же забрать его с собой. Любезный таксист, похожий на Ахима Ментцеля[34], с которым я случайно познакомился, предложил взять коня в свой табун. Так что я организовал фургон и доставил коня на приусадебный участок по соседству с моим. По крайней мере, дважды в неделю я мог ходить туда и прогуливался с ним, чтобы он познакомился с окрестностями. Потом моя дочь начала ездить на нем верхом. Ведь она посещала уроки верховой езды, поэтому прекрасно умела это делать.
Зимой конь стал худеть еще больше, потому что остальным лошадям не нравился новичок и они отталкивали его от корма. Оказывается, лошади тоже могут быть подлыми. Помимо этого, в огороженном выгоне было сыро, и копыто снова воспалилось. Так что я начал искать для коня новую ферму, где у него было бы свое стойло.
Чтобы при транспортировке ему не пришлось испытать еще один стресс, я подумал, что мог бы вместе с ним дойти до его новой конной фермы. Перед этим я попробовал пройти по этому же маршруту один, чтобы проверить, не попадутся ли на нашем пути препятствия. В итоге потребовался почти целый день, чтобы довести коня до новой фермы. На пути нам попалась железная дорога с паровозом, и я с трудом смог удержать коня. Паровоз проходит там четко два раза в год, и я действительно не мог предположить, что это будет один из этих дней. Конь никогда еще не видел ничего подобного и был напуган не менее чем я. Он начал шарахаться и чуть от меня не сбежал. Тогда для начала я привязал его к дереву, а затем мы с ним прилегли на траву, чтобы перевести дух.
В конце концов мы благополучно прибыли на новую ферму. Попав туда, он с любопытством ее рассматривал, был очень доволен своим стойлом, после чего любезный водитель такси отвез меня домой, без коня.
Потом всякий раз, когда мы с дочерью приезжали на эту ферму, мы разговаривали с конем и что-то пробовали в новом манеже. Но как-то раз к нам подошла инструктор по верховой езде и испуганно спросила, что мы делаем с животным. Это оказалось опасным для жизни и граничило с истязанием. Однако она вызвалась заботится о лошади, прежде всего подразумевая, что она готова позаботиться и о нас. Мы должны были с нуля научиться всему, что касается лошадей и обращения с ними.
Теперь я уже регулярно посещал занятия и узнал очень много о таких вещах, как скелет лошади и состав корма. Я научился истолковывать различные реакции лошадей и уже довольно скоро понял, что мой мерин тракененской породы и обучался как конкурная лошадь. Тогда моя дочь научилась настоящему конкуру и вскоре уже могла участвовать в соревнованиях. В отличие от нее, у других наездниц были очень серьезные лица, они выглядели так, будто родились сразу в седле, и, конечно же, ее шансы были невелики. Но все же мы проводили время вместе, и от этого конь приходил в полный восторг.
Я даже смотреть не мог на то, как они перепрыгивали через эти высокие препятствия. Я предпочитал с конем прогуливаться или очень осторожно садился на него и тихо разговаривал с ним. Невероятно трудно ездить верхом на лошади по-настоящему правильно. В самом деле во время уроков верховой езды я выгляжу несколько комично.
В то же время, сидя на такой славной лошади, чувствуя ее тепло, испытываешь восхитительный душевный подъем. Когда моя дочь верхом на коне знакомилась с окрестностями, я любил пешком пройти коротким путем чтобы снова встретиться с ними.
Но с нашей лошадью всегда что-то происходило. То приходилось делать дегельминтизацию, то приглашать кузнеца. Самым драматичным был визит зубного врача, который ручным напильником шлифовал ей зубы. Временами лошадь заболевала и жутко кашляла. Или же ей не хватало корма, потому что он был слишком сухим или слишком влажным. Сено могло вызывать у нее аллергическую реакцию, тогда приходилось делать уколы. Все это стоило очень дорого. В конце концов содержание лошади стало обходиться мне гораздо дороже, чем любой из моих старых моделей автомобилей. Но мы даже не помышляли о том, чтобы экономить на коне, ведь мы полюбили его. В результате конь все-таки расцветал, а иногда даже становился задорным и резвым. Он завоевал мою любовь, и я всегда думал о нем, например, когда ухудшалась погода. Он был очень похожим на меня существом. Я ездил верхом крайне бережно, так как знал, насколько неуверенно держусь на его спине. В одну из ноябрьских ночей, когда прямо над загоном пролетел вертолет, он, вероятно, так сильно испугался, что умер.
Сейчас у вас может создаться впечатление, что пешие прогулки, лошади, старые автомобили и прочий хлам меня интересуют больше, чем музыка, но это абсолютно не так. Ведь я пытаюсь через музыку выразить себя, передать музыкой свои чувства. Поэтому для начала я должен ощутить нечто и узнать, о чем хочу высказаться. И к соответствующим ощущениям я прихожу не через занятия музыкой, а благодаря повседневной жизни и переживаниям, которые воспроизвожу, улавливая повсюду. В конце концов, как музыкант я не хочу петь о том, как я создаю музыку. Ведь уже существуют некоторые другие рок-группы, в текстах которых постоянно звучит слово «рок-н-ролл».
Для начала я должен что-либо пережить и составить о пережитом свое мнение, чтобы затем иметь возможность воплотить это в музыке.
Иногда я читаю стихотворение или слышу песню, в которых, как мне кажется, выражены мои собственные мысли. Тогда я задаюсь вопросом, почему я никогда так понятно сам не говорил об этом. Я до сих пор не могу самостоятельно сформулировать эти мысли для себя.
Когда я слышу, как они выражены в какой-нибудь песне, я совершенно точно знаю, что имеется в виду. Довольно часто я ощущал, какие сильные импульсы дает мне музыка, насколько она важна в моей жизни и что она уже дала мне все, что у меня есть.
Хоть я и не умею безупречно играть или писать хорошие тексты, но могу предложить музыкальную тему и попытаться помочь уже существующему тексту через музыку. Если хочешь дотянуться до большого количества молодых людей, то это должна быть современная и мощная музыка. Чем жестче музыка, тем лучше, потому что молодежь хочет освободиться от своих родителей. Молодежь хочет иметь собственную музыку и не делиться ею с родителями. И, конечно же, это может произойти только с той музыкой, которую родители не переносят.
Довольно часто я испытывал это на себе. Когда я открыл для себя Rolling Stones, я слушал их у себя в комнате, ко мне зашла мама и стала танцевать – она была в полном восторге от музыки. Она радостно объявила мне, что мой Мик Джаггер того же возраста, что и она. Мне совсем не хотелось считаться с этим, ведь теперь, когда я слушал Stones, я всегда был вынужден вспоминать о своих родителях. Честно говоря, после этого Rolling Stones стали нравиться мне несколько меньше.
В то время я остановился на Dead Kennedys, потому что они играли очень быстро и жестко. И вот что я должен сказать. На мою маму это тоже произвело сильное впечатление, к тому же она объяснила мне, что Джелло Биафра – это общественный активист левого толка, и по этой причине она считает, что и его музыка отличная. Таким образом их музыка была для меня тоже испорчена.
Но самое страшное – это когда родители заявляются на концерт.
Само по себе знание того, что моя мама находится среди публики, меня полностью парализует. Когда однажды я увидел, как она возбужденно раскачивается в такт нашей композиции, до меня дошло, что наша музыка неправильная. Ведь мы, наоборот, делали все, чтобы отпугнуть таких людей, как наши родители. Конечно, я причинял своим родителям сильные страдания, и для меня было бесконечно мучительным, когда они видели меня таким, входящим в образ сумасшедшего панк-музыканта. Ведь они знали, что на самом деле я скорее робкий и скромный. Мне казалось, что иногда я предстаю перед ними обманщиком.
Тогда дома я очень громко проигрывал сольный диск Сида Вишеса[35], потому что взрослые не считали его потрясающим, его музыка была гораздо хуже, чем у других панк-групп, и мне самому она тоже не нравилась.
Раньше мы считали некоторые группы хорошими только потому, что они умели шокировать людей. Так было с Laibach[36]. Когда мы услышали их, то сразу пришли в полный восторг. Тогда мы живо представили себе, как было бы, если бы эту музыку могли исполнять и другие. Мы торжествующе ездили повсюду с их кассетой, но уже после двух песен даже нашей группе это начинало действовать на нервы. Зато этот грохот не нравился нашим родителям.