Я очень радовался, что не хожу туда, потому что, когда мы проходили мимо детского сада, оттуда доносился противный запах. И еще я боялся множества незнакомых, шумных детей, которые там резвились. Я считал очень неуютными неоновые лампы, горящие там. Моя мама была домохозяйкой, что было нетипично для того времени. Благодаря этому у меня была возможность целый день проводить рядом с ней.
Так как мы не должны были надолго оставаться дома одни, она брала нас во все свои походы, и я очень любил каждый день ходить с ней по магазинам. Когда я шел, держа ее за руку, то со всей силы тянул назад, поэтому маме приходилось тащить меня по улице, чтобы идти вперед. Таким образом она получила воспаление плечевого сустава, так что потом мне приходилось самому бежать по улице вслед за ней.
Улицы в Пренцлауэр-Берг выглядели завораживающе разрушенными. От некоторых домов почти ничего не осталось, и повсюду росли трава и маленькие цветы. Время от времени вверх по улице поднимались маленькие тарахтящие машины угольщиков, которые называли «муравьями». Обветшалые рекламные вывески показывали, где раньше находились пивные и магазины, хотя на некоторых других улицах они все же были открыты. На подоконниках закрытых магазинов сидели одетые в черное бабушки и беседовали друг с другом о болезнях. Вдоль улицы медленно, молча ковыляли на костылях пожилые люди, получившие травмы на войне. Мне казалось, что они пожилые, но тогда это значило, что им было около сорока. Я никогда не видел, чтобы кто-то из них смеялся. Когда я встречал их, они всегда выглядели совершенно подавленными.
Иногда мимо проезжал мужчина в инвалидной коляске. Они были трехколесные, деревянные и очень длинные, примерно как автомобиль. Мне казалось, что на такой штуке очень приятно ездить, правда, я не мог понять, как инвалиды должны были залезать и вылезать из нее. Почти каждый день я встречал на нашей улице слепую женщину. Медленно, с невозмутимым лицом она шла по дороге со своей собакой и большой коричневой сумкой. Я не мог определить ее возраст. Я очень удивился, когда встретил ее снова спустя много лет, уже после объединения Германии. Женщина совершенно не изменилась. Только ее собака ослепла, а потом умерла. Я подумал, что, может быть, она не стареет, потому что не может увидеть себя в зеркале.
Другая женщина на нашей улице проводила целые дни, высунувшись из окна и выкрикивая ругательства в адрес прохожих. Я смущался, потому что она оскорбляла в том числе и меня, хотя я ничего плохого ей не сделал.
Я предпочитал не вмешиваться, несмотря на то что мои друзья провоцировали ее на еще более дикие ругательства. Никто не объяснил нам тогда, что эта женщина просто была больна.
Проще было с пьяными. Особенно угольщики с нашей улицы действительно часто напивались так, как пьяницы на карикатурах. Они пели и орали во все горло. Время от времени они падали на землю. Когда мы были маленькими, мы с интересом и некоторым отвращением наблюдали за ними до тех пор, пока они не отыскивали двери своих домов.
Нынешние жители нашего района уже не напиваются в пивных. Сейчас улицы свободные и чистые. И не так много вокруг собачьих испражнений. Во времена моего детства на улице было невероятно много собачьего дерьма: не проходило и дня, чтобы я не наступил в кучу. Приходя домой, я пытался отскрести фекалии с помощью палки, которую приходилось часто отламывать, потому что она сильно воняла. После этого мне совсем не хотелось снова надевать ботинки, они вызывали отвращение. Думаю, что Берлин был самым загаженным городом в мире, во всяком случае, я и по сей день нигде не видел такого количества собачьего дерьма.
Конечно же, я настоящий житель Берлина. Думаю, это хорошо, хотя никто не может повлиять на то, где ему рождаться. Ведь я мог бы появиться на свет во вьетнамской деревне. Был бы я тогда так же счастлив, как сейчас? Мне бы нравилась на вкус их еда. И там тоже есть музыканты. Счастье – это внутренний настрой. Наверно, там меня застрелили бы американцы. Но сейчас я житель Берлина, Восточного Берлина, если быть более точным. Однако я долго не знал об этом. До тех пор, пока у меня не было возможности добежать до границы. Но с соседскими детьми я мог спокойно играть на улице в футбол, потому что там вряд ли мог проехать автомобиль. На всей улице стояло, пожалуй, десять машин, и раз в полчаса проезжал грузовик или конная повозка. На конной повозке в нашу овощную лавку доставляли лед. Он представлял собой огромный ледяной блок. Человек, который привозил его, дарил нам, детям, обломки льда. Их можно было долго и с удовольствием обсасывать. Мы играли с детьми с соседней улицы. Нам всем разрешалось ходить во Фридрихсхайн[5], но при условии, что ровно в пять часов мы должны быть дома. Именно по этой причине мы заучили фразу: «Извините, скажите, пожалуйста, который сейчас час?»
Но когда мы погружались в игру, нам очень трудно было прийти домой вовремя. Снова и снова возвращаясь позже положенного срока, мы всю обратную дорогу думали, как оправдаться. Мы не понимали, что родители ругали нас только потому, что беспокоились. Им не было никакого дела до наших оправданий.
Когда брат приходил из школы, мы играли с нашими индейцами. А еще у нас были самодельные деревянные солдатики. Мы делали их так: выламывали крючки из гардеробной планки и приклеивали к ним картонные ножки. Затем мы их раскрашивали. Таким образом, у нас получалась небольшая армия. Солдаты брата были красными, а мои – в синих кляксах. Но каждый раз во время игры клей быстро трескался, в результате солдаты могли только лежать. Это снижало их боеспособность. Тогда мы срочно пополняли свои войска индейцами, которых получили в подарок от бабушек. Так что индейцы помогали деревянным солдатам, которые уже лежали на полу с оторванными ногами. Позже мы выменяли еще парочку индейцев, которые были сделаны на Западе: они были разборными и приятно пахли. К тому же у нас появилось несколько рыцарей, так что получалось уже четыре армии. Отец принес для нас с работы причудливые пластиковые ящики, из которых мы построили дома и крепости для индейцев и солдат.
А еще у нас было пять или шесть разных машинок из спичечных коробков, которые, однако, не очень хорошо ездили, потому что на их оси наматывались волосы. Волосы либо валялись на полу, где мы их не замечали, либо это были нитки от ковра, о который наши автомобили тормозили. Мы много играли с машинками и с удовольствием позволяли им сталкиваться, вместо того чтобы аккуратно и заботливо ставить их на полку, за стекло, ведь они так быстро ломались. Такое бережное отношение я развил позже, когда у меня появились настоящие, правдоподобные модели автомобилей. У отца было четыре модели старых авто, с которыми мне разрешали очень осторожно играть. Когда мама гладила белье, я возил машинку по шнуру от утюга. Так круто автомобиль сам подняться не мог.
У меня была любимая кукла, которая однажды утром упала в унитаз, когда я туда писал. Мне стало так противно, что я сразу выбросил ее в мусорное ведро. Тогда на свои карманные деньги – две марки и восемьдесят пфеннигов – я купил в магазине игрушек новую куклу. И хотя я был мальчиком, она показалась мне совершенно очаровательной. А еще я как-то купил себе копилку, у которой была специальная прорезь для монет, похожая на те, что раньше были у кондукторов трамваев.
Но сама копилка уже стоила пять марок, и мне в тот раз не хватило денег, чтобы в нее положить.
У меня не получалось ничего в ней накопить, потому что всегда было видно, сколько денег находится внутри, и сразу хотелось их достать и потратить. Дело было еще в том, что на Грайфсвальдер-штрассе мы обнаружили волшебный магазин. Там можно было купить магические фокусы. Кое-кто из продавцов сам мастерил их, и поэтому руководства по использованию были написаны вручную. Мы старались превзойти друг друга в хитростях и покупали все, что находили и что могли себе позволить. Мой брат с удовольствием развлекал представлениями нашу семью и гостей. У меня же фокусы не получались, потому что для этого требовалось некоторое мастерство. И я снова отдавал предпочтение покупке обычной игрушки.
Иногда мы получали посылки от родственников моего отца, живших в Западной Германии. Если в посылках была одежда, я с удовольствием ее надевал, потому что эти вещи очень хорошо пахли. До меня даже не доходило, что вся эта одежда была для девочек, потому что на Западе у нас были только две сестры. Они были немного старше, чем мы, и нам отправляли вещи, из которых они уже выросли. Особенно полезными я находил платья. Их можно было заправить в трусы, и они не выскакивали оттуда. А еще их было очень приятно использовать в качестве ночных рубашек. Впрочем, много лет спустя моя группа была по-настоящему недовольна, когда однажды утром я совершенно невозмутимо явился к завтраку в платье.
Помимо нескольких конфет, которые отец немедленно распределял в строгом порядке, иногда в посылке было что-то из игрушек. Однажды мы получили в подарок небольшой резиновый мяч. Я повсюду брал его с собой, чтобы играть с ним. Как-то раз на улице мне повстречалось несколько старших мальчиков, которые без лишних слов забрали у меня мяч и забросили его в открытое окно моей школы. После занятий мне пришлось пройти через все классные комнаты и расспросить, куда делся мой мячик. Я получил его обратно в кабинете химии, после того как учитель долго уговаривал учеников отдать мне мяч. Я был потрясен, когда понял, насколько мала у учителей способность настоять на своем. Когда я встретил этих ребят в следующий раз, они снова отобрали мяч. И чего я постоянно брал его с собой на улицу?
Прямо напротив нашего дома начиналось большое кладбище. Из своего окна мы увлеченно смотрели на похороны, некоторые из них даже проходили под музыку. Иногда я стоял у окна и произносил речь, адресованную покойным, в которой просил их со снисхождением отнестись к моему прибытию к ним в будущем. Я не сомневался, что когда-нибудь буду там похоронен, так как в то время не знал ни одного другого кладбища. Это кладбище было для меня совершенно идиллическим местом, где еще лежал снег, когда повсюду в городе