— Ты что это расходился? Хочешь, чтобы на нас зенки пялили?
Пили за здоровье Эллы Викентьевны до закрытия ресторана. Потом Овеченский велел Генке взять все необходимое для того, чтобы не с пустыми руками заявиться к Настасье, и они поехали.
Через час Генка уже храпел у Настасьи на диване, а пьяный Аким, обхватив ее жирное тело, плакал навзрыд:
— Годы уходят, Натка, летят псу под хвост. А я все как перст один. Ты знаешь, что я могу? Я все могу. Любого с потрохами куплю...
— Понимаю, милый Аким Акимыч, — гладила ему голову Настасья, — вы для нас...
— Не лай, — оттолкнул ее Овеченский. — Много ты смыслишь. Вот Генка мне девочку покажет, — Овеченский причмокнул губами, — роза, бутон. А я чем плох? — он выпятил грудь. — Гожусь, Настасья?
— Аким Акимыч!..
— То-то же, — Овеченский покачнулся и ухватился за шею женщины. — Спать...
На следующий вечер, устроив в «Москвиче» Акима Акимовича наблюдательный пункт, Генка с Овеченским караулили Марину.
— Идет, — указал на нее рукой Генка.
Марина села в автобус. «Москвич» последовал за ним. У парка имени Горького Марина вышла.
— Ты побудь здесь, — наказал Овеченский Генке, — покарауль машину.
Долго Аким Акимович ходил следом за Мариной, рассматривая ее со всех сторон, и убедился: Генка не преувеличивал. Наоборот, она была гораздо лучше, чем он представил ее себе после Генкиного рассказа.
Несколько раз Марина присаживалась на скамейку и незаметными движениями ступней снимала туфли. Овеченский догадался: новые, жмут. Решил сыграть на этом.
Туфли действительно испортили Марине настроение. Пробыв в парке около часа, она, чуть прихрамывая, пошла к выходу. Вдруг сзади послышался приятный баритон:
— Ну что делает промышленность с нашими прекрасными девушками! Наказание, да и только.
Марина нахмурилась. С языка у нее уже готово было сорваться обычное: «А вам-то какое дело?» Но, обернувшись, она увидела элегантно одетого мужчину, и слова застряли у нее в горле.
Генка, убедившись в том, что Овеченский уже разговаривает с Мариной, поспешил ретироваться. Оставшись один, он шел и раздумывал, как убить время, но тут, словно из-под земли, перед ним вырос Серега-Хмырь.
— Гена, где это ты обитаешь? Во как нужен, — Хмырь резанул себя ладонью по горлу. — Ты что, куш хороший сорвал? Гляди, как фраер, напетушился.
— Завязал я, Серега!
— Завязал? — набычился Хмырь. — А с Акимом гужевался на какие шиши? Настасье деньжатами кто хвалился? Бабушкино наследство из сундука достал? Забыл, как я тебя после отсидки выхаживал?
Прохожие оглядывались. Маркин заметил это и толкнул дружка в бок:
— Ты б еще у милиции встал под окнами и орал. Псих...
Зашли в сквер, сели на пустую скамейку, закурили.
— Гундосого помнишь? — спросил Хмырь.
— Вместе срок тянули, — рассматривая мыски туфель, ответил Генка.
— Наводку классную дал, — оживился Хмырь и еще долго что-то говорил шепотом.
В воскресенье Овеченский встал рано, доверху заправил бензином топливный бак и ровно в десять был на нужной улице. Марину он заметил издалека. В легком белом платье она стояла около дома и поглядывала на проезжавшие мимо автомашины. Круто развернув «Москвич», Овеченский подрулил к тротуару. Марина не спеша подошла к открытой дверце и протянула руку. Овеченский чмокнул ее в запястье и помог сесть. Дверца захлопнулась. Кабина наполнилась резким запахом «Красной Москвы». Аким Акимович поморщился: он не выносил запахов косметики, но тут же, одернув себя, улыбнулся.
До поселка добрались к обеду. Поели, не выходя из машины, и отправились к владелице дачи. Их встретила не по годам шустрая женщина с острым птичьим носом, остреньким, как морда у хорька, лицом и маслянисто-подобострастными глазами. С малых лет она только тем и занималась, что прислуживала другим, с полуслова угадывая их желания. И на этот раз старушка быстро смекнула, в чем дело, и стала думать, как бы не продешевить. Она в пояс поклонилась гостям и широко распахнула калитку.
— Милости просим!
Овеченский с Мариной начали осматривать дачу. Старушка, забегая вперед, показывала им комнаты. Особенно расхваливала она достоинства «супружеской пары».
Вечером Овеченский отвез Марину домой. Весь следующий день он пробыл на даче. С помощью хозяйки привел в порядок спальную комнату и веранду, а когда стало темнеть, снова поехал к Марине. Та решила окончательно вскружить Акиму Акимовичу голову. По ее расчетам выходило, что он как раз тот человек, о котором она столько лет мечтала. На каждую встречу он приходил в новом костюме. Марина даже сбилась со счету, сколько их у него, не то десять, не то двенадцать. А как он щедро угощает! И при этом даже ни разу не позволил себе поцеловать ее. Правда, Марине не нравилось, что у него «Москвич», а не «Волга», но она верила, что это дело легко поправимое. Она уже подумывала о том, в каком ресторане лучше отпраздновать свадьбу, кого пригласить, поэтому и решила сегодня очаровать Овеченского. Она предстала перед ним в узком темно-бордовом платье, изящная и одухотворенная. Аким даже зажмурил глаза и крякнул от удовольствия.
Итак, Марина рассчитывала связать свою судьбу с Овеченским на всю жизнь, а Аким Акимович имел в виду только очередной «сезон любви». Женитьба не входила в его планы. Вот поразвлечься с молоденькими — это была его страсть, да, пожалуй, и цель жизни.
Марина очень хитро расставляла сети Овеченскому. Она то «случайно» переодевалась при его внезапном появлении, то «забывала» плотно закрыть дверь душевой комнаты, то просила помочь ей застегнуть бюстгальтер. Аким терял всякое терпение, но Марина поставила твердые условия: близкие отношения — только после ЗАГСа. Овеченский выдвигал различные причины невозможности им вступить в брак немедленно, клялся, что он без нее и часа жить не может, но Марина была непреклонна и доводила Овеченского до белого каления.
В субботу утром, уезжая с дачи в город, Овеченский предупредил Марину, что задержится.
— Хорошо. Я целый день буду валяться в гамаке, — ответила она.
Сделав все свои дела, Овеченский побывал у Настасьи, справился о Генке и в половине двенадцатого вечера подъехал к даче.
Заслышав шум автомашины, Марина придирчиво осмотрела свой наряд и уселась в кресло-качалку. Она была в шортах и нейлоновой блузке. Аким Акимович поцеловал ей руку, украдкой впился взглядом в стройные ноги. Кровь прилила ему к вискам. Он готов был уже подхватить Марину на руки и отнести в спальню. Но опять остановила мысль: «Поднимет шум, да еще заявит, что изнасиловал... и поплыл Аким». Он спросил только:
— Ужинала, Мариночка?
— Тебя ждала, — ответила Марина, встала, набросила на плечи халат и вышла на кухню.
Ели молча. Марина смаковала осетрину, запивая ее маленькими глотками портвейна. Овеченский налил себе полный стакан коньяку — хотел успокоить расходившиеся нервы. Но Марина отодвинула стакан:
— Холостяцкие привычки пора бросать, — и плеснула коньяк в рюмку.
— Как угодно, — пожал плечами Аким Акимович.
После ужина Марина снова уселась в качалку и открыла книгу. А Овеченский вышел на кухню, достал из шкафа бутылку, налил в кружку, выпил, сам себе подмигнул: «Держись, Аким», — и вернулся в комнату.
— Я уж и не знаю, куда мне сесть, — сказал он Марине и озадаченно развел руками.
Она пододвинула пуф. Аким Акимович сел и оказался у ее ног. Марина украдкой поглядывала на него из-за книги. Произошло то, к чему она и вела: Овеченский обхватил ее ноги и стал жадно целовать их. Марина выждала некоторое время и встала. Поглаживая Овеченскому голову, она проговорила шепотом:
— Ну, хватит. Я же сказала, все зависит от тебя. Тебе где стелить — здесь или на веранде?
Аким Акимович распахнул окно.
— Где хочешь.
Плохо спал Овеченский и встал утром с больной головой. Умылся, раскрыл заветный шкафчик — полегчало.
Когда Марина проснулась, солнце уже светило вовсю. Она выглянула в окно: Аким Акимович возился у автомобиля. Вспомнила, что вчера они условились ехать в город.
...Марина осталась в «Москвиче», а Овеченский ушел в скорняжную мастерскую. Вернулся он с новенькой пыжиковой шапкой. Марина похвалила обнову, сказала, что и сама давно мечтала о такой. Овеченский молча подрулил к «Гастроному». Потом поехали в магазин «Меха». Увидев шубы из колонка, Марина сразу же начала мерить одну за другой. Она то выставляла стройную ногу, то поворачивалась кругом. Покупательницы обступили ее, восклицая: «Какая прелестная вещь! А как она идет вам! Только уж очень дорого». Все это время Марина долгим и умоляющим взглядом смотрела на Овеченского. А он, будто не замечая, облокотился на прилавок и со скучающим видом изучал плакат о культуре торговли. Марина не выдержала, подошла к нему, запахнула шубу и спросила:
— Как ты находишь?
В ее взгляде Овеченский прочел и желание утереть нос этим женщинам, и мольбу, и готовность покориться. «Ну что ж, пойдем ва-банк», — подумал он и небрежным тоном сказал продавщице:
— Выпишите.
Только сели в автомашину, Марина обвила его шею руками и крепко поцеловала в губы. «Лед тронулся», — улыбнулся Овеченский и включил вторую скорость. «Москвич» рванулся с места.
С того дня их взаимоотношения в корне изменились. Теперь Марина старалась предупредить каждое желание своего любовника, но делала это с расчетливой скупостью, надеясь, что в ее паспорте все-таки появится заветный штамп. Овеченский же, насытившись ею, начал подумывать, как бы подготовить из нее смену Настасье. Та за последнее время совсем отбилась от рук, к ней частенько стали захаживать Хмырь с Гундосым, а Овеченский не хотел водить с ними компанию.
Заученным движением Настасья рассыпала карты веером по столу. Она отыскала бубнового короля и только начала гадать, как зазвонил телефон. Настасья подняла трубку:
— Да... Никакого настроения... Ну, уж если очень нужно... Через полчасика...
У кинотеатра ее встретил Серега-Хмырь и передал билет на ближайший сеанс. Настасья сунула ему в карман ключ.