— Мы и пришли сюда потому, что полностью вам доверяем. А награду носить нужно, пусть все видят, какой вы заслуженный человек.
Иван Егорович приосанился, улыбнулся и стукнул Качалова по плечу.
— Будь спокоен, сцапаем. Это я говорю!
Настасья приехала на рынок в воскресенье. Иван Егорович издали увидел ее и показал Качалову. Сергей Владимирович и сам уже заметил ту, которую «втроем не обхватишь». Ее мощная фигура резко выделялась среди других покупательниц.
Настасья усталой походкой подошла к Ивану Егоровичу и поздоровалась.
— С почтеньем, Лизавета Михайловна, — низко поклонился Иван Егорович и снял шапку. — Любопытствовал я. Пока не продали, наведайтесь во вторничек.
— Ничего не поделаешь, придется во вторник, — недовольно проговорила Настасья. — Вы здесь будете?
— Само собой.
Качалов «проводил» женщину до дома и отправился в местное отделение милиции.
— Никакая она не Елизавета Михайловна, а Анастасия Филимоновна Ступак, — сказал начальник отделения. — На нее уже готовился материал как на тунеядку, но она предъявила справку о болезни сердца и устроилась на работу. Дважды привлекалась за мелкую спекуляцию, правда, давно.
Сергей Владимирович заторопился.
— Спасибо за информацию, товарищ майор, теперь пора к ней наведаться.
— Сюда ее доставите или сразу к себе?
— Зачем же вас зря беспокоить? К себе.
— Ну, счастливо, — майор проводил Качалова до двери.
...Сергей Владимирович поднялся на третий этаж и надавил на кнопку звонка. Двое его помощников прошли на этаж выше и остановились на лестничной площадке.
— Кто там? — послышался настороженный голос за дверью.
— Я, Настасья, или своих не узнаешь? — вступил в роль Качалов.
Дверь приоткрылась, но удерживалась на цепочке. Настасья выглянула и тут же отпрянула, увидев незнакомого человека.
— Чего надо? Уходи, соседей позову.
— Не блажи, дура! От Сереги я, а ты вой поднимаешь. Открывай, чего зенки вылупила? Хошь, чтоб засекли?
Видя замешательство Настасьи, Сергей Владимирович требовал все настойчивее.
— Если прихватят из-за тебя... Смотри!
— Не ори, пуганая, — цепочка наконец загремела, и Сергей Владимирович вошел в квартиру.
— Куда прешь! — остановила его Настасья. — Ноги сначала вытри.
Гость повиновался.
Настасья рассматривала его с откровенным любопытством.
— Что скажешь, добрый молодец?
— Серега денег просил, жрать не на что, — зевнул Сергей Владимирович.
— Дружка прислал. А сам что же, брезгует поклониться? — подбоченилась Настасья.
— Побрезгуешь, когда Ванька завалился.
— Какой малый был! — мечтательно вздохнула Настасья. — А этот, Геночка! Я на похоронах все глаза проплакала. Говорила ему — не пей много. Не сел, так под машиной жизнь кончил.
— Так как же насчет денег? — перебил ее Качалов.
— Все к Настасье. А чуть что — все отмахиваются. Аким Акимович, почитай, уже месяц глаз не кажет. Просила адресок, да где там...
Сергей Владимирович насторожился: «Да здесь, кажется, осиное гнездо. Повезло». Спросил:
— Как Ивана взяли, так и не звонил?
— Да нет, забегал на минутку, — ответила Настасья и подсела поближе к Качалову. — Ночевать будешь или предложить что хочешь?
— Могу и предложить, пустыми не ходим, — Сергей Владимирович долго рылся в карманах.
Настасья с нетерпением следила за ним.
— Вот, — капитан достал удостоверение и положил его перед ней.
Лицо ее перекосилось, как от острой зубной боли. Жадно глотая воздух, она рванула ворот кофты, упала Качалову в ноги и заревела:
— Милый, голубчик, не губи! Сколько хочешь — все отда-а-ам!
Сергей Владимирович стиснул зубы. Ему захотелось ударить эту женщину. Ища разрядки расходившимся нервам, он крикнул:
— Встать!
Настасья заревела еще сильнее.
Качалов выбежал из квартиры и позвал помощников.
Белугой ревела Настасья и на допросах, да так голосисто причитала, что ее было слышно во многих кабинетах управления. Всю вину она валила на Ковалева и Сергеева, но особенно досталось Акиму Акимовичу.
— Кровопивец! — рыдала Настасья. — Я на побегушках была, я и срок получаю. Ищите ирода, я ему зенки повыдеру!
На каждом допросе она спрашивала, какое ее ждет наказание. А на напоминания следователя о чистосердечном признании отвечала: «Уж куда еще чистосердечнее признаваться? Сказала все, как на духу». Действительно, она ничего не таила. Обладая хорошей памятью, Настасья во всех подробностях описывала все свои сделки с преступниками, мельчайшие приметы каждой вещи, прошедшей через ее руки, и лиц, которым сбывала краденое. Только об Акиме Акимовиче она сказала очень мало, так как сама толком ничего не знала. Но и то, что она смогла сообщить о нем, было хорошей зацепкой для МУРа. Теперь сотрудники имели ясное представление о внешности Акима Акимовича. Серый «Москвич» — тоже не иголка. Важными оказались сведения и о молодой особе, приходившей к спекулянтке.
Лейтенант Абрамова внимательно слушала объяснения полковника Батурина.
— ...Вот, собственно, и все, Вера. Повадки этой женщины тебе хорошо известны.
— Понятно, Павел Михайлович.
— Тогда за дело. Ночью вас отвезут.
Группе, в которую входила лейтенант Абрамова, было поручено организовать наблюдение за квартирой Настасьи. Вера находилась в самой квартире. Она даже на ночь устраивалась рядом с телефоном, чтобы в любую минуту ответить на звонок. Остальные вели наблюдение на улице. В это же время сотрудники ГАИ просматривали документы всех владельцев серых «Москвичей» и выписывали адреса тех, кто носил имя и отчество «Аким Акимович» или схожее с ним по звучанию. Инспектора отделений милиции и МУРа разыскивали неизвестного по приметам.
А Овеченский собирался в дорогу. Золото он упаковал в кожаный футляр несессера, большую сумму денег перевел на аккредитивы, остальные припрятал в книги-тайники и попросил Марину, чтобы она отнесла чемодан с этими книгами к себе домой.
Мысль исчезнуть из Москвы созрела у него не сразу. Сначала он обрадовался, когда узнал от Настасьи о гибели Маркина, но потом прикинул, как может обернуться дело, и забеспокоился. С тех пор его постоянно преследовал страх. Даже Марина, которая, кроме нарядов, ничего не замечала, и та увидела резкую перемену в поступках и характере любовника. Он все чаще уединялся, ночами подолгу ворочался в постели, а за ужином, как правило, напивался.
В субботу Марина не приехала на дачу. Аким Акимович до утра не ложился спать и все ходил и ходил по комнате. Он чутко прислушивался к каждому шороху. То ему казалось, что кто-то притаился за дверью, то слышалось чье-то дыхание под окнами, то чудился скрип половиц на веранде. Овеченский заранее наметил себе путь бегства с дачи и, как только его ухо улавливало посторонний шум, сразу же бросался к двери ванной комнаты и взводил курок крохотного «маузера».
Бессонная ночь дала себя знать. Как только сквозь оголенные ветви деревьев в комнату пробился первый слабый луч осеннего солнца, Аким Акимович обессиленно упал на кровать. Разбудила его Марина, которая метеором влетела в комнату и опустилась перед ним на колени. Овеченский вздрогнул.
— Ну и смехота получилась, — щебетала Марина. Потом оглянулась, встала, прикрыла поплотней дверь и, придав своему голосу таинственность, зашептала: — Дай честное слово, что все останется между нами.
У Акима Акимовича по спине пробежал холодок, но он старался казаться спокойным. Деланно зевнув, спросил:
— Опять какие-нибудь нелепости?
— Нелепости?! Ты знаешь, где я была? В самой главной милиции!
Аким Акимович хотел что-то сказать, но слова застряли у него в горле. Он кивнул и еле-еле выдавил из себя:
— К-какой милиции, за-ач-чем?
Марина, не заметив его испуг, продолжала:
— Собралась я уже ехать на вокзал, вышла из дому, и вдруг ко мне подходит молодой мужчина и называет меня по имени и отчеству. (У Овеченского начали подрагивать колени.) «Есть, — говорит, — необходимость побеседовать с вами». Я смотрю в его карие глаза и отвечаю: «А вы не боитесь моего жениха? Он у меня очень сильный». Мужчина отвечает: «На любовь вашего жениха никто не посягает». Ну, в общем, показывает он мне такую маленькую красную книжечку. Я читаю: «Московский уголовный розыск», — и сажусь в «Волгу». (Зубы Овеченского уже выбивали дробь.) В главной милиции со мной разговаривал такой симпатичный старикан. Умора. И, ты думаешь, о чем? Помнишь, я тебе рассказывала, что была в ресторане с приятельницей и у меня ночевал сын генерала Николай? (Овеченский уже проклинал себя за то, что его угораздило познакомиться с этой пустой девчонкой.) Так вот, этот старикан показал мне фотографию Николая и подробно о нем расспрашивал. Просил даже ни тебе, ни Элле ни о чем не говорить. А люди они хорошие, такие вежливые и деликатные. Даже не поинтересовались, кто я, чем занимаюсь, кто мой жених, что это за Элла Викентьевна.
«Пуста как пробка, — думал Овеченский. — Прежде чем тебя, дорогуша, вызвать, они всю твою подноготную изучили. Как бы ты на хвосте кого не принесла... Пора кончать дачный сезон и сматывать удочки. Что им стоит докопаться...»
— Я вижу, тебе неинтересно, — надула губки Марина, вскочила и закружилась по комнате. — А я есть хочу. Будем завтракать, — она поцеловала любовника и убежала на кухню.
После этого разговора у Овеченского созрел окончательный план. Марину уговаривать не пришлось: она еще не потеряла надежду женить на себе Акима Акимовича, поэтому сразу согласилась отправиться путешествовать. Овеченский уже месяц назад уволился по собственному желанию, и теперь ничто не связывало его с Москвой.
Но тут случилось непредвиденное: умер сосед. Старушка-вдова пришла к Акиму Акимовичу и со слезами на глазах просила отдать ее старику последний долг и помочь с похоронами. Скрепя сердце взялся Овеченский за хлопоты. Но сам с места не сдвинулся. Каждый жилец получал от него поручение и выполнял с особым старанием: авторитет Овеченского в доме был непоколебим. Наконец наступил день похорон. Аким Акимович радовался, что свалил с плеч эту гору и теперь может трогаться в путь. Он смотрел в окно и мыслен