Андраш-бачи верил в правое дело Советской Венгрии.
Его сыну, батраку, дали землю здесь, под Шопроном. Впервые в роду Андрашей появилась своя земля. Но красным почему-то не повезло. Сорняк забил хорошие злаки: снова понесло дурманом старых порядков. Даже хуже, чем старых. Его, Андраша-бачи, надеявшегося прожить остаток дней у сына, в своем доме, а не в казарме, насильно призвали под ружье. Землю у сына отобрали. Бросили в тюрьму. Сказали: «Отпустим, если отец снова возьмет винтовку». Пришлось взять. А для чего, в конце концов? Обожгло, как раскаленное железо: он — на стороне богачей, своих врагов, врагов тех, кто сидит сейчас в сарае. Андраш вдруг со всей остротой понял: жизнь этих узников — в его руках. Он может их спасти. Только он! А если не сделает, будет виновен в том, что сгубят хороших людей.
— Помолчи, Володь. Немного помолчи…
Ночь. Медленно текут минуты…
Щелкнул запор, дверь открылась. Лунный свет ослепил пленников. И — исчез. Его заслонила широкоплечая фигура. В дверь шагнул Андраш-бачи. Он сразу узнал Урасова.
— Володь, выходи. Все выходите. Будем бежать…
Крадучись, вышли за ворота. Скорее вперед! Через картофельное поле в кустарники, за ними — спасительный лес.
Сзади хлопнули выстрелы. Погоня! Быстрее, еще быстрее! Надо успеть скрыться, пока лежит утренний туман. Рядом с Урасовым, тяжело дыша, бежали Андраш, Ирэн и двое других.
В густом орешнике передохнули, напились из лесного ручья. Стали думать, как быть дальше.
— Знаете что, — сказал Владимир, — давайте дальше двигаться поврозь. Так будет менее опасно.
Шли на север. Время от времени Урасов внимательно оглядывался вокруг. Овраги. Рощи. Тропинки, уходящие вдаль. «Если все будет в порядке — день, ночь, а к утру — австрийская граница».
Долго лежали под одиноким стожком. Мучил голод Небесный шатер замерцал золотыми светлячками.
— Наведаюсь-ка вон в ту деревеньку.
— Опасно, — прошептала Ирэн.
— Другого выхода у нас нет.
Шел медленно, осторожно. Остановился у крайней избы. На задах огорода — густой терновник. Продрался сквозь колючки. Дом ветхий. Сараюшка под соломенной крышей. Вздрогнул. «Фу-ты, черт, овцы испугался».
Постучаться? Нет, обожду чуток. Дверь протяжно скрипнула. На пороге показался пожилой крестьянин. Заметил, что сарай не заперт, и направился к нему, что-то бормоча.
«Минута подходящая», — почувствовал Урасов.
— Добрый вечер, хозяин. Прости, если ненароком напугал.
— Здравствуй, коли ты человек хороший. Только почему с задов появился?
— Беда привела оттуда. Очень нужна помощь…
Владимир сказал, что он русский военнопленный, пробирается в Австрию, а оттуда — домой, в Россию.
— Вот только не знаю точно, где граница. Укажи, добрый человек.
Оказалось, что до рубежа совсем близко. Старик венгр рассказал, куда идти. Потом оглядел Урасова. «Да ты совсем оборвался, сынок». Старик пошел в дом и вскоре вынес чистую рубаху.
— Надевай, надевай… Видишь, впору.
— Никогда тебя не забуду. Скажи, как зовут-то?
— Я нош. А тебя?
— Владимир.
Я нош дал на дорогу буханку хлеба. Целое богатство! Крепко обнялись. Владимир вернулся к тревожно ждавшей его Ирэн.
…Все оказалось так, как объяснил старый венгр. Ни разу не сбившись с пути, они наконец оказались в пограничном лесу. Дубы, осины, густой подлесок. «Может, прошмыгнем незаметно?» На всякий случай достал из башмака справку Красного Креста о том, что он — русский военнопленный Чупин. Зажал в кулаке.
Раздался треск ветвей. Перед ними выросли два солдата с винтовками. «Влипли все-таки», — огорченно подумал Урасов.
Пограничники ввели беглецов в небольшое здание, втолкнули в комнату. Появился офицер, видимо начальник погранпоста. Владимир вытянулся. Офицер — смуглый, франтоватый, с ухоженными усами — смерил его долгим взглядом.
— Комиссар?
— Никак нет, ваше благородие. Русский военнопленный, возвращаюсь домой.
— Тэкс. Документов, конечно, нет?
— Имеются.
Владимир протянул подложное удостоверение на имя Василия Игнатовича Чупина. Решил прикинуться простачком.
— А это кто? — кивнул на Ирэн.
— Жена…
— Что же это ты именно сейчас решил ехать домой?
— Все надоело, ваше благородие, до невозможности. Когда был плен — голодал, вшей кормил, пришли к власти красные, обещали хорошую жизнь — обманули. Домой не отправили, работу дали тяжелую, жил впроголодь. Будь она проклята, такая жизнь. Хочу домой.
Офицер постукивал мундштуком по столу, бросал на Урасова испытующие взгляды. «Похоже, не врет».
По знаку начальника погранпоста солдаты тщательно обыскали Урасова.
Офицер взял какой-то список. Начал называть фамилии, венгерские и русские.
— Имре Секея знаешь?
— Секея? Как же! Только он не Имре, а Йожеф. Бригадир грузчиков.
Монархист отмахнулся. Йожеф ему не нужен.
— Урасова Владимира знаешь?
— Не, не слыхал. У нас окромя меня еще трое русских работали, но Урасова не было.
— А Тибора Самуэли? Впрочем, его вчера поймали и пристрелили.
У Владимира чуть не вырвалось: «Врешь, гад».
Офицер проворчал: «Пошла мелкая рыбешка, вот и трать на вас попусту время». И вдруг заорал:
— Проваливай! Через пятнадцать минут поезд на Вену. Поедешь в лагерь для интернированных. Адрес тебе дадут.
Солдаты повели Владимира и Ирэн на станцию. Не верилось: неужели пронесло?! Владимир не помнил, как они очутились в вагоне.
За окном проплыло желтым пятном здание пограничного поста. Замелькали австрийские надписи. Зеленый луг, рощица, речка, мост. Только теперь Урасов окончательно сбросил оцепенение.
Посмотрел на своих соседей, чинных и респектабельных.
— Ух! — вдруг выдохнул. Пассажиры даже испугались. — Вырвались! Вырвались!
Стиснул Ирэн в объятиях.
Впереди — Вена, снова трудные и тревожные дни. Снова — борьба.
Здравствуй, Теодор Нетте!
Февраль двадцатого года застал Урасова в Вене. Здесь находились венгерские коммунисты, покинувшие Будапешт после поражения революции. Среди них нет Бела Куна: его арестовали венские власти. Нужны какие-то срочные меры, чтобы спасти Куна и тех, кого реакция бросила за решетку. Ференц Мюнних отправляет Урасова в Москву.
Владимир имел в те дни испанский паспорт: испанское посольство, бывшее «попечителем» русских военнопленных в Австрии, продолжало по инерции выполнять эту миссию, правда с существенной поправкой: вербовало в белые армии. Вот Владимир и явился в посольство за визами.
Его принял русский поручик Гельмштейн.
— Зачем пожаловал?
— Хочу на родину, сражаться против большевиков. Надоело здесь сапоги тачать.
Владимир выдержал пристальный, испытующий взгляд поручика. Чтобы прервать напряженную паузу, добавил:
— Я слышал, в Праге генерал Артамонов набирает Добровольцев к Деникину…
Виза была получена. А дальше — Прага, Дрезден, Кенигсберг, Мемель, Ревель. Где поездом, где пешком, где — по людной дороге, а в иных местах — лесом… Нередко выручало то, что после войны много было беспорядка и неразберихи.
В Ревеле на вокзале взял извозчика: «К советскому посольству!»
Полпредство помещалось тогда в гостинице «Петроградская». Расплатившись с извозчиком, Урасов вошел в вестибюль. Увидел трех сотрудников. Радостно гаркнул:
— Здорово, товарищи!
— Вы к кому?
— К полпреду.
— По какому делу?
— Я не знаю, с кем разговариваю.
Трое оказались курьерами охраны. Владимир повторил, что ему нужен только полпред или заместитель.
— Полпред уехал в Министерство иностранных дел, а заместителя у него вообще нет.
Покидать полпредство, не встретившись с кем-либо из начальства, никак нельзя. А трое парней — не хотят пускать. К счастью, на шум выглянул высокий брюнет.
— Кто такой? — спросил он.
Урасов интуитивно почувствовал: начальство. Действительно, оказалось, это был советник. Услышав просьбу Урасова поговорить наедине, довольно холодно пригласил в кабинет.
— Меня послал Бела Кун…
И предъявил свой тщательно спрятанный мандат: «Владимир Урасов направляется в Москву с особым заданием…» Подпись: Ференц Мюнних.
Тон советника стал мягче, исчезла настороженность. В конце беседы советник сказал:
— Оформим ваш выезд как военнопленного. Ну, а пока дня три придется обождать. В полпредстве оставить вас не можем. Придумайте сами что-нибудь. Раз вы сумели пройти такой сложный путь до Ревеля, сделайте и последнее.
Урасов пошел наугад за город. «Конечно, им надо узнать у Москвы обо мне». Сперва думал о разговоре с советником, потом мысли переключились на практическое: «Не следит ли кто за мною?» Попетлял по улицам — слежки нет. «Ну, а где же все-таки обитать три дня? О гостиницах не может быть и речи. Знакомых нет. Вокзал? Ненадежное место, там жандармы, шпики. Днем еще, куда ни шло, можно шататься где-нибудь на окраинах или за городом, а ночью?»
С досады Владимир даже выругался. Из-за перекрестка, пересекая улицу, показалась похоронная процессия. Урасов остановился и, как многие, проводил ее взглядом, а потом пошел за процессией. Так он очутился на кладбище. Побродил по аккуратным дорожкам между ухоженных могил, добротных надгробий. В правом углу кладбища заметил две часовни. Толкнул дверь одной — не поддается. Толкнул вторую — дверь скрипнула, открылась. Заглянул внутрь, осмотрелся и снова прикрыл дверь.
В этой часовне и провел Владимир три холодные мартовские ночи, ежась от холода, от прибалтийской сырости.
Наконец в полпредстве все уладилось. И вот настал час отъезда. Вокзал. Поезд. В четырехместном купе заняли места Владимир Урасов и дипкурьеры — Теодор Нетте, Коротков, Зимин.
Как-то само собой получилось, что Урасов, Нетте и Зимин, познакомившись, сразу перешли на «ты». Узнав, где Владимир маялся три ночи, Зимин предложил:
— Выпей рюмку коньяку, согрейся. У меня есть про запас. А то ты вон как ежишься.
— От вина воздержусь, — твердо сказал Владимир. — На службе не употребляю.