Хонсу ехал в открытом люке своего лендрейдера, свободно удерживая рукоятку тяжёлого болтера латной перчаткой. Он ловил каждое движение танка, и наслаждался ощущением силы, которая была заключена в этой бронемашине. Он уже сокрушал ультрамаринов своими гусеницами задолго до того, как этот военный конфликт был начат, и теперь томился в ожидании новых смертей. Этот транспорт был частью бронированной колонны Рождённых Кровью, которая представляла собой хаотическую смесь боевых танков, десантных машин и гротескных механических чудовищ, созданных Вотииром Тарком и другими безумными магосами из его приближённого круга.
Но как бы ни был внушителен танк, в котором ехал Хонсу, он был словно муравей перед гроксом по сравнению с машиной, медленно дробившей своим весом гранит Калтской пустыни позади него. Огромный гусеничный левиафан из стали и тёмного железа; его облик нёс черты сходства с сооружениями расы, некогда считавшей Империум своим союзником, а ныне преданной и обречённой на вымирание. Было время, когда эта крепость вела войны во имя презренного Трупа-на-троне, но теперь она стала тёмным храмом разрушения на службе воинства Тёмных Богов.
Это была Чёрная Базилика, в тяжело бронированном и пропитанном маслом чреве которой Рождённые Кровью могли передвигаться без ребризеров, необходимых снаружи. Главное орудие невероятных размеров выступало над крутым гласисом, основание которого было покрыто грубо сработанными шипами и переплетениями колючей проволоки под напряжением. Это сооружение было неотвратимым предвестником кровавых бедствий, являвшихся итогом любой войны. Оно одновременно было и местом поклонения Гибельным Силам, и орудием разрушения.
Чёрная Базилика стала новой обителью для Адепта Цицерина. Источающий вонь бассейн с амниотической жидкостью, находившийся до этого в статегиуме Поколения Войны, теперь разместился посреди переоборудованного командного зала, где извивающиеся механодендриты бывшего магоса слились со всеми системами, делая его тело неотъемлемой частью гигантской подвижной крепости.
Десять тысяч Рождённых Кровью следовали за Чёрной Базиликой, войско под командованием Хонсу, каким со времён поражения Хоруса Луперкаля, не мог похвастаться никто из легиона Железных Воинов. Тысячи мутантов, ксеносов-наёмников, пиратов, предателей из числа Астартес, изгоев, монстров, падших преступников готовы были по его приказу обрушить ад на величайший символ Империума, который отверг их.
Даже когда Абаддон вывел своё воинство из Великого Ока, Железные воины продолжали сражаться отдельными группировками, опасаясь быть втянутыми в очередной разрушительный конфликт, результатом которого станет распятие на колесе Имперского возмездия.
Теперь Хонсу прибыл сюда, чтобы увидеть, как один из столпов того Империума будет разрушен.
Уриэль лежал на серебряной каталке в медицинском отсеке «Лекс Тредецим»[2] и смотрел на неподвижные потолочные светильники, пока Магос Локард был занят наладкой множества неведомых приборов, через открытые корпуса которых были видны детали, выглядевшие так, будто они принадлежат дюжине различных ветвей ксенотехнологий. Длинный ребристый кабель вёл из одной коробки, и механодендриты Магоса Локарда обработали его конец, чтобы он мог присоединяться ко входному разъёму на задней стороне шеи Уриэля.
Обычно этот разъём позволял системе авточувств доспеха подключаться к генетически усовершенствованному телу космодесантника, предоставляя Уриэлю возможность напрямую ощущать изменения внешней обстановки и мгновенно реагировать на них.
– Ты уверен насчёт этого? – спросил Пазаний, наклонившись над столом.
– Враг у ворот, – решительно сказал Уриэль. – Столкнувшись с любым другим противником, я бы не опасался, но Железные Воины – мастера осады, а Хонсу движим ненавистью и жаждой мести. Так что да, я уверен.
Пазаний взглянул на Леарха, и Уриэль был тронут их заботой, но то, что он сказал, было правдой. Если эта рискованная манипуляция каким-то образом поможет в предстоящем бою, то он готов позволить Локарду попытаться найти любое унаследованное воспоминание, похороненное в его мозгу.
– Мне это не нравится, – сказал Пазаний. – Это не нормально.
– Я буду в порядке, – ответил Уриэль, стараясь, чтобы слова звучали как можно более непринуждённо.
– А что если нет? – возразил Пазаний. – Кто тогда будет командовать Четвёртой?
Уриэль повернул голову и посмотрел на второго сержанта, – Однажды Леаркус уже принимал командование, и если будет нужно, он сделает это вновь.
Леаркус покачал головой.
– Я бы хотел принять командование ротой, – сказал он. – Но не при таких обстоятельствах.
– Я сказал то же самое, когда умер Айдеус, и тогда же я уяснил, что жизнь редко заботится о том, чего мы хотим или о том, чего заслуживаем.
Пазаний хмыкнул и ткнул большим пальцем в сторону гудящих коробок с электроникой.
– Как по мне, это выглядит не безопасно.
– Так и есть, – подтвердил Магос Локард, не оборачиваясь. – Во многом это технологические образцы, извлечённые из руин Голгофы после разгрома зеленокожих.
– Так это технологии зеленокожих! – прошипел Пазаний. – Видишь, я говорил, что это безумие!
– Нет, сержант Пазаний, – парировал Локард. – Это технологии расы, жившей задолго до того, как на Голгофу пришли орки и присвоили себе планету. Успокойся, твой капитан в надёжных руках.
Уриэль надеялся, что Локард всё же был прав, потому что механодендриты закончили свою работу, и магос подошёл к столу, держа готовый кабель.
– Вы готовы, капитан Вентрис? – спросил Локард.
– Более чем, – ответил Уриэль. – Как много времени это займёт?
– Предположительно: не долго. – Ответил Локард. Когда кабель аккуратно присоединился к разъёму на шее космодесантника. – Другие испытуемые вспоминали всё за секунды. Полагаю, в этот раз будет несколько иначе.
Кабель холодной иглой проник в шею капитана, и слабый электрический ток устремился в его тело. В этот момент он ощутил металлический привкус во рту и услышал, как фиксатор разъёма завинчивается по резьбе, нарезанной прямо в кости. Онемение разлилось по телу, когда инвазивные волокна кабеля нащупали ствол мозга и продвинулись внутрь черепа.
Инквизитор Судзаку появилась поле зрения капитана, хотя он не слышал, как та вошла в медицинский отсек.
– Я буду наблюдать, – сказала она. – На случай если что-то возникнет из памяти того существа.
– Понимаю, – согласился Уриэль, видя решительный настрой в глазах инквизитора.
Локард наклонился над космодесантником, и стало заметно, как малая органическая составляющая его тела изо всех сил пытается скрыть волнение от использования технологии в таком необычном качестве.
– Мы можем приступать? – удостоверился он напоследок.
– Приступайте, – подтвердил Уриэль.
Он услышал слабый щелчок, и в тот же миг жгучая боль пронзила изнутри его череп, а скрытый от сознания ужас заполнил всё пространство его разума.
Невыносимая боль, пронзающая и доводящая до исступления. Он закрывает глаза и пытается вспомнить что-то хорошее, что-то приятное, но не осталось ничего. Всё воспоминания сейчас это лишь боль и унижение. Он помнит клетки, кнуты и постоянную жестокость, обесценивающую саму жизнь, на столько, что те, с кем он делил своё заключение, бросаться друг на друга словно звери.
Всё, что он знаёт это боль, голод и болезни.
Звездолет был металлическим гробом, который скитался, влекомый течениями варпа без какой либо защиты от его скверны, и кошмары довели десятки пленников до безумия и самоубийства. Едва ли останется хотя бы горстка, хотя теперь он уже и не может вспомнить, скольких отправили в это ужасное путешествие. Они живут во тьме, питаются мусором и слизывают с холодных железных стен конденсат, чтобы не умереть от жажды.
И все же, несмотря на все ужасы, звездный корабль был раем по сравнению с душным адом пещеры. Он день и ночь трудится в плену, в этом склепе из трупов, скармливая изуродованные конечности и раздутые обезображенные тела машинам, которые отделяют пригодные куски от вязкой мешанины мяса и костей и вечно алчут крови. Его хозяева секут его плетями и режут живьём, сдирая кожу со спины и слизывая кровь с лезвий.
Они возвышаются над ним: отвратительно искривленные существа с костлявыми телами, на столько изуродованными хирургически, что те представляют собой едва ли не сплошное лоскутное месиво. Они пересекают пещеру, опираясь на тонкие ходули, похожие на лезвия, их головы заключены в клети с латунными прутьями, а переговариваются они на смеси машинного кода и грубого диалекта готика.
От их взглядов веет холодом, и привлечь их внимание означает смерть. Они называют себя Дикими Мортициями.
Он знает, что скоро его убьют, и ещё: что он будет рад этому дню. Он толкает тяжелую каталку, нагруженную телами, к машинам, и те превращают трупы в кровавую пену.
Многие пленники были затянуты в эти машины и мгновенно лишились жизни. Он думает, что некоторые прыгнули туда по собственной воле. Ему кажется, что это не такой уж плохой выход. Что угодно будет лучше, чем этот непрекращающийся кошмар…
Другой мальчик толкает каталку рядом с ним, но он не помнит его имени. Наверное раньше он его знал, но теперь от его памяти не осталось ни чего: всё лишь насквозь пропитано кровью. Они толкают свою каталку к желобу над клокочущим провалом дробилки и поднимают её, пока куски валятся внутрь, исчезая в ревущем и хлюпающем жерле среди лезвий и молотов. Плоть взрывается, осколки костей и влажное чавканье наполняют воздух.
Второй мальчик поворачивается, смотрит на него и что-то говорит, но он слишком оцепенел, чтобы хоть что-то расслышать.
– Самукван, – зовёт его мальчик.
Самукван? Это его имя? Должно быть… Он поворачивается и, будто глядя в зеркало, натыкается на взгляд полный отчаяния.