С бытовой точки зрения ситуация довольно типичная. Может пациент не дожить до завтра? Может. Но совсем не обязательно. Взять же пациента с утра на свежую голову и со свежими силами – хорошая идея. Есть еще один момент, чаще всего мало что определяющий при принятии решения хирургом, но влияющий не него опосредованно. За экстренную операцию никто никакой дополнительной финансовой компенсации не получит. Наши хирурги к этому привыкли («хирургия – это не профессия, а образ жизни»), а женский персонал в лице операционной сестры или сестры-анестезистки, особенно имеющий семьи и малолетних детей, часто к этому относится совсем по-другому. И хирург при принятии решения не может этого не учитывать. Вот и в этом случае всеобщие размышления, помноженные на уверения заведующего отделением (который сам на такие вмешательства не идет), что до утра ничего не случится, возымели свое действие. Операцию отложили до следующего дня. В 6 часов утра аорта «рванула», и никто ничего не успел сделать. Пациент 40 с небольшим лет от роду перекочевал в мир иной.
Та трагическая ошибка надолго засела занозой в памяти хирурга, но у истории было продолжение. По счастью, не криминальное, а позитивное. Четыре года спустя в то же отделение той же больницы поступает родной брат умершего, примерно того же возраста, 40 с небольшим лет, с той же самой патологией – расслаивающей аневризмой грудной аорты. Памятуя о горьком предыдущем опыте, ему экстренно выполняется операция протезирования восходящей аорты клапансодержащим кондуитом, после чего он живет и здравствует уже около 10 лет.
А вот еще один рассказ того же хирурга на ту же тему, но совсем в других красках. По звонку из областного комитета здравоохранения он поехал в другую больницу, где также находился пациент с расслоением восходящей аорты. Показания к экстренной операции не вызывали сомнений, и больного с большими предосторожностями на реанимобиле доставили в кардиохирургическое отделение.
Учитывая наши отечественные порядки и получив указания от высшего начальства, главврач уже все организовал и даже подготовил к работе кардиохирургическую операционную. Операционный стол накрыт, сестра намыта. Хирурги тоже пошли переодеваться и мыться, а пациента повезли в операционную через отделение реанимации, где на его беду находился изрядно подвыпивший дежурный анестезиолог-реаниматолог. Последний решил, что центральный венозный катетер поставит именно он и не в операционной, а здесь, в отделении реанимации. Возможно, пациент почувствовал что-то неладное и стал сопротивляться. Были подтянуты несколько человек, удерживающих брыкающегося пациента, который был не хилого телосложения. Итог неравной борьбы – разрыв аорты и моментальная смерть пациента в нескольких метрах от операционной. Пришедшие через несколько минут хирурги долго не могли понять, как же так получилось. В итоге причину случившегося выяснили, но суда и следствия не было – все списали на спонтанный разрыв аорты, но это тоже реалии нашей жизни.
В связи с той историей мне вспомнилась ситуация, случившаяся у меня на глазах в период одной из двух чеченских войн, не помню, какой именно. Но это и неважно.
Я приехал во Владикавказ в отпуск навестить мать. Владикавказский госпиталь тогда обеспечивал оказание медицинской помощи раненным в Чечне (от Грозного до Владикавказа чуть более 100 км). В то время я лично знал всех хирургов, работавших там, и заходил по-дружески пообщаться. Зашел и в тот раз. Работы у них тогда в связи с обострением конфликта было много, но от предложенной мною помощи они отказались. Сказали: «Отдыхай, ты же все-таки в отпуске». Правда, начальник отделения оговорился, что у них нет сосудистого хирурга, и если возникнут проблемы, они ко мне обратятся. Так и получилось.
Как-то в воскресенье я уехал в Цей. Это горный курорт в 100 км от города. Когда же вернулся вечером, мать сказала, что из госпиталя несколько раз звонили. Мобильных телефонов еще не было. Я вызвал такси и поехал в госпиталь. Не буду описывать ситуацию со своим раненым бойцом. Речь шла о восстановлении кровотока по магистральным сосудам нижней конечности. Но это к делу не относится.
В ожидании, пока для меня готовили операционную, я прошел по госпиталю и пообщался с докторами, многие из которых были выпускниками Военно-медицинской академии и меня знали. Обратил внимание, что дежурный хирург в звании капитана медицинской службы изрядно принял на грудь. При этом он все время порывался идти делать ампутацию раненому с размозженной нижней конечностью, которую действительно сохранить было невозможно. Шокированный, я спросил у анестезиолога, действительно ли они собираются оперировать пациента при таком состоянии хирурга? На это анестезиолог ответил, что ни в коем случае. Видя агрессивный настрой хирурга, я засомневался. Но анестезиолог просто подошел и сказал ему, что операции не будет, так как нет крови, а из воинской части уже выехали сослуживцы раненого в качестве потенциальных доноров. Конфликт был подавлен в зародыше. Пациентом занимались другие хирурги. Разбирались ли с тем капитаном, не знаю. Вряд ли. К сожалению, это тоже реалии нашей жизни и реалии военного времени тоже.
Поезд ушел, или После драки кулаками не машут
Я не собираюсь классифицировать ошибки. Возможно, кто-нибудь из психологов этим займется. Но повседневные ошибки существуют точно. Одна из самых частых называется «поезд ушел». Неважно, час или минуту тому назад, но ушел.
Вспоминается один случай. У моего старшего коллеги, занимавшего довольно высокий пост в военной медицине, подрос и окончил школу единственный сын. Родители очень хотели, чтобы он пошел по стопам отца. Парень не возражал. И на семейном совете было решено, что он будет поступать в Военно-медицинскую академию. В те времена не было ЕГЭ, но и почти не было коррупции. Многое решали дружеские и деловые связи. А мой старший товарищ по этой части мог быть назван гением общения. Он имел миллион друзей благодаря своей фантастической коммуникабельности.
Парень-абитуриент приехал в Красное Село, где находится учебный центр Военно-медицинской академии и проходят вступительные экзамены. Первый экзамен – пять, второй – пять, третий – пять. Остается последний – сочинение. С ним тоже проблем не предвидится. Устраивает даже тройка. Все абитуриенты живут в летних домиках по 25–30 человек. К последнему экзамену большая часть абитуриентов уже покинула лагерь. Готовиться к сочинению в последний вечер бессмысленно. Молодые пацаны дурачатся. Кто-то начал поливать всех одеколоном, кто-то чиркнул спичкой. Вспыхнул огонь, который сразу же погасили, но один из молодых людей получил небольшой поверхностный ожог. Пошел в медпункт, где его, естественно, спросили об обстоятельствах термической травмы. Парень рассказал, как было дело.
– А кто брызгал одеколоном?
– Такой-то.
Далее следует доклад дежурному по лагерному сбору, тот – по команде – заместителю начальника академии. Реакция последнего – отчислить нашкодившего абитуриента. С поступающими в военные учебные заведения вообще не церемонятся. Утром уже был подписан приказ об отчислении, и никакого последнего экзамена уже не состоялось. Отец кинулся к заместителю начальника академии, подписавшему приказ, но поезд, как говорится, ушел. Пришел бы до подписания приказа, думаю, вопрос бы решился влет.
Более того, командиром роты абитуриентов, в которой числился отчисленный парень, был офицер, служивший ранее в подчинении у его отца и души не чаявший в своем бывшем шефе. Если бы он узнал о происшедшем вовремя, то вообще не было бы никаких докладов и, естественно, никаких последствий. Однако получилось, как получилось. Пацаны не придали значения, казалось бы, абсолютной мелочи и не сообщили своему командиру роты. Отец парня опять же, казалось бы, подстраховался на все случаи жизни, но в реальности абсолютно все предусмотреть невозможно. Обстановка меняется быстро – дежурный доложил по инстанции, начальник рубанул шашкой, приказав отчислить провинившегося. Утром приказ был подписан – и «поезд ушел».
История на этом не закончилась. Отец напомнил провинившемуся сыну договоренность, что если он не поступит, то поедет домой через пол-России в общем вагоне, как положено военному абитуриенту. Сказано – сделано. Кто помнит те времена, знает, что проблема с билетами на поезда и самолеты в летний период была колоссальная. Люди за полтора месяца выстраивались в очереди у билетных касс, чтобы получить заветный билет. Здесь же надо ехать уже завтра. Отец идет на вокзал, но не в кассу, а в отделение милиции на транспорте. Заходит в отделение с абсолютно естественной широчайшей улыбкой, здоровается. Далее происходит короткий диалог:
– Мужики, мне нужен один билет в общем вагоне до такой-то станции.
– Вы ошиблись, здесь не билетные кассы. Вам туда, – один из милиционеров указывает на входную дверь.
– Вы меня не поняли: я – доктор и принес для вас немного (достает трехлитровый баллон) медицинского спирта, чистого.
Один из милиционеров переспрашивает:
– Куда, вы говорите, нужен билет?
Мой старший товарищ ему напоминает название станции. Милиционер уходит. Минут через десять он возвращается с извинениями, что билеты в общий вагон на такие дальние расстояния не продают, есть только плацкартный. И вручает билет (документов на железнодорожные билеты тогда не требовалось). Все быстро, красиво и без ошибок.
Ситуация «поезд ушел» встречается регулярно. Она типична, например, для студентов. Во многих вузах после не сданного с первого раза экзамена разрешаются еще две переэкзаменовки, после чего следует отчисление. Я считаю, что в любом вузе простая сдача экзамена рассчитана не на вундеркиндов, а на вполне средних студентов. Поэтому никогда не ходатайствую за двоечников. Аргумент простой – я не хочу в перспективе лечиться у неграмотных врачей. Но для родителей этих неучей такой аргумент срабатывает только в отношении всех остальных студентов, но не их собственных детей. Ко мне они уже давно перестали обращаться с подобными просьбами. Однако, как правило, все начинают бить тревогу только после третьей неудачной попытки, когда поезд уже действительно ушел.