Однако в ее поиске они были заодно.
Глава двадцать вторая
Как только за спиной лязгнула дверь, Элен поняла, что зря не сбежала.
Монахиня провела их с мадам Соз в небольшую мрачную приемную, где стояли стол, два стула с прямыми спинками и продавленный диван. Сообщив, что мать-настоятельница скоро придет, монахиня вышла.
Они сели по разные стороны стола, и Элен посмотрела на мадам Соз большими перепуганными глазами.
— Мадам, не оставляйте меня здесь, пожалуйста! — взмолилась она. — Мне тут не нравится, я хочу домой.
— Я знаю, — ответила Агата. — И как только мы найдем твоих родителей, ты сразу же отправишься к ним.
А что еще она могла сказать?
Прошло почти десять минут, и наконец дверь открылась, пропуская мать-настоятельницу. Это была крупная женщина, а в черном облачении, подвязанном на поясе, в накрахмаленном белом чепце, вздымавшемся на голове как крылья большой птицы, она казалась еще выше и шире. На узком лице птичьим клювом торчал нос, к которому почти примыкали близко посаженные глаза. Остановившись в дверях, она оценивающим взглядом окинула посетительниц и только после этого вошла их приветствовать.
Мадам Соз тут же вскочила и исполнила нечто вроде полуреверанса.
— Доброе утро, матушка, — сказала она.
— Вы мадам Соз, если я не ошибаюсь? Да будет утро добрым и для вас. — Посмотрев на Элен, которая осталась сидеть, настоятельница добавила: — Встань, дитя! Что за невоспитанность!
Элен неохотно поднялась, глядя себе под ноги, и не произнесла ни звука.
Мать-настоятельница обернулась к мадам Соз:
— Кто эта девочка? И почему вы привели ее ко мне?
— Это Элен Сен-Клер, ответила Агата. — Она потеряла сознание в церкви, и отец Тома нашел ее в таком состоянии. В настоящий момент ее родных нет в городе, и ей нужно где-то жить. Отец Ленуар просит вас принять Элен на те несколько недель, которые нам понадобятся, чтобы связаться с ее родителями, и тогда они за ней приедут.
Преподобная мать оглядела Элен без всякой приязни.
— Она не похожа на тех детей, которым мы должны давать приют, — сказала она. — Наш дом — для неимущих детей, и мы не можем предоставлять стол и кров детям, которых родители просто потеряли.
— Отец Ленуар предполагает, что, когда ее родители за ней приедут, они будут более чем рады возместить любые издержки, которые вам придется понести, заботясь о ней.
Глаза монахини алчно вспыхнули, но произнесла она следующее:
— Но что, если они не приедут? А может, и вообще никогда не объявятся.
— Тогда она окажется как раз из числа тех детей, о которых вам надлежит заботиться, поскольку будет неимущей.
Преподобная мать поджала губы и обратилась к Элен:
— А ты, дитя? Что ты сама можешь сказать?
Элен посмотрела на мадам Соз с немой мольбой в глазах, но та отвернулась, и девочка лишь тихо пролепетала:
— Ничего, преподобная мать.
— Ну, тем лучше, — изрекла монахиня. — Что ж, я приняла решение: ты, Элен Сен-Клер, можешь пожить здесь, пока мадам Соз и отец Ленуар не найдут твоих родных. — Это было сказано так, будто делалось невероятное одолжение. — Но учти, тебе придется отрабатывать потраченные на твое содержание деньги, как и всем остальным.
Элен посмотрела на нее исподлобья. Она уже ненавидела эту женщину в черном платье и разлетающемся головном уборе.
— Я не хочу тут жить! — воскликнула она с вызовом. — Я хочу домой!
— А поскольку сейчас у тебя дома нет, ты должна быть благодарна за тот, который я тебе предлагаю, — отрезала монахиня, а затем повернулась к Агате Соз: — Вам пора, мадам. Сестра Габриэлла вас проводит, а этот ребенок поступает в мое распоряжение. — И она так крепко сжала Элен руку, что пальцы вдавились в кожу. — Пойдешь со мной, девочка.
Резко дернув упирающуюся Элен, она заставила ее идти с ней вместе к двери. Последнее, что успела увидела увидеть Агата, было бледное, обернувшееся к ней лицо Элен Сен-Клер и на нем — страдание, страх и обида человека, которого предали. И дверь закрылась.
В комнату вошла сестра Габриэлла и повела Агату к выходу.
— Не волнуйтесь, мадам, — сказала она. — Преподобная мать быстро приведет ее в чувство.
«Вот именно этого, — подумала Агата, направляясь обратно к дому причта, — я больше всего и боялась».
Тем временем мать-настоятельница отвела Элен к себе в кабинет и стала, как выразилась привратница, «приводить в чувство», заставив полчаса простоять в углу лицом к стене, положив руки на голову.
— Вот что, Элен, — сказала она после, — я буду говорить с тобой как с разумной девочкой. Подойди и встань передо мной.
Элен с облегчением опустила руки и встала перед большим столом, за которым сидела монахиня.
— У нас в приюте Святого Луки есть весьма определенные строгие правила, которым все подчиняются беспрекословно. Одно из них — не пререкаться. — Она сверлила Элен немигающим взглядом, будто провоцируя нарушить это правило прямо сейчас. — Всем приказам ты будешь подчиняться немедленно и без обсуждений или споров. Дети, нарушающие правила, подвергаются суровым наказаниям, запомни это. Надеюсь, ты меня понимаешь.
Элен не ответила, и монахиня, взяв со стола указку, стукнула ею по столешнице.
— Понимаешь?!
Элен кивнула.
— Когда я к тебе обращаюсь, ты должна ответить: «Да, преподобная мать». — Монахиня подняла брови: — Ты понимаешь меня, Элен?
Элен, сглотнув слюну, с трудом выговорила:
— Да, преподобная мать.
— Хорошо, — бросила настоятельница и позвонила в медный колокольчик, стоящий на столе.
Тут же в дверь постучали, и на пороге появилась еще одна монахиня.
— Это сестра Маргарита, — сказала преподобная мать. — Она отведет тебя туда, где ты будешь есть, спать и работать.
Сестра Маргарита вывела Элен из кабинета, и они пошли по длинному коридору, в конце которого располагалась какая-то дверь.
— Коридор ведет непосредственно в приют. Из-за этой двери ты будешь выходить только тогда, когда за тобой пошлют. Поняла?
— Да, сестра, — тихо пробормотала Элен.
— Молодец.
Монахиня открыла дверь и подтолкнула девочку к новой жизни, если это можно было назвать жизнью.
Первое, что почувствовала Элен, войдя, был сильный и неприятный запах: смесь вареной капусты, сырого белья и чего-то еще, что только предстояло узнать. Элен шла за монахиней по новому коридору, потом вверх по лестнице.
— Спальня девочек здесь, — сказала сестра Маргарита, заходя в длинное и узкое помещение, — а спальня мальчиков этажом выше.
Вдоль тускло-коричневых крашеных стен стояли железные кровати, пятнадцать штук. На каждой лежал тонкий соломенный матрас, а в ногах на табуретке — сложенное серое одеяло. Простыней и подушек не было.
— Вот твоя кровать. — Монахиня указала на ближайшую к двери.
— Почему она без одеяла? — спросила Элен.
— Это была кровать Эллы, которая вчера умерла, — небрежно объяснила сестра. — Из одеяла ей сделали саван. Я тебе другое найду.
Элен, сжавшись, отпрянула от кровати, и сестра Маргарита хмыкнула:
— Не будь дурой, девочка. Люди то и дело умирают в кроватях. А теперь вот что: мы тут все работаем, на кров и пишу зарабатываем. Пора и тебе потрудиться.
Остаток дня прошел как в тумане. Сестра Маргарита отвела Элен вниз, в просторную кухню, где готовилась еда для приюта и монастыря. Она представила девочку сестре Барбаре в качестве замены усопшей Эллы, и Элен было поручено начистить ведро картошки. Дома Элен приходилось видеть, как картошку чистит Арлет-та, но девочка не понимала, насколько эта работа тяжела. Картошка в ведре никак не убывала, как ни скребла ее Элен тупым ножом, и вскоре ее руки покраснели и саднили от холодной воды и непривычных движений.
— Девонька, веселее! — подгоняла ее сестра Барбара. — Можно подумать, ты никогда раньше картошки не чистила!
Обед, состоящий из водянистого супа с редкими кусочками неопределимого мяса, куска хлеба и маленького квадратика твердого сыра, проходил в трапезной, и дети ели вместе с сестрами. Разговоры никакие не велись, все слушали послушницу в сером облачении и скромном чепце, которая, стоя у кафедры, читала вслух отрывки из Библии.
Элен, хлебая суп и заедая его хлебом с сыром, воспользовалась возможностью рассмотреть коллектив, частью которого теперь стала. Монахини сидели с одного края комнаты, мать-настоятельница — в центре, за столом, установленным на возвышении. Детей усадили по двенадцать человек за стол с противоположной стороны.
На всех девочках были мышиного цвета платья, волосы собраны в хвост на затылке и перевязаны лоскутом серой ткани. Немногочисленные мальчики одеты в куртки и мешковатые брюки. На лицах тех и других, бледных и осунувшихся, оставила свой след тяжелая и трудная жизнь.
Элен заметила, что ребята пьют суп из мисок, не ставя их на стол, пока не осушат. Она видела, как они жадно поедают хлеб, иногда макая его в суп, чтобы он стал мягче, как заталкивают в рот сыр, будто он может исчезнуть раньше, чем они его проглотят. И тут Элен совершила ошибку: она положила остаток своего хлеба на стол, чтобы двумя руками поднять суповую миску. А когда захотела снова взять хлеб, его уже не было — он исчез во рту сидевшей рядом девочки.
— Эй! — крикнула Элен, и в трапезной мгновенно повисла мертвая тишина, все обернулись посмотреть, кому это хватило дерзости здесь кричать. Краска бросилась Элен в лицо, она опустила голову, уставившись в стол.
Произнеся в конце трапезы благодарственную молитву, мать-настоятельница, не вставая с кресла, подозвала к себе сестру Барбару.
— Сестра, будьте добры приструнить ребенка, нарушившего нашу трапезу, — велела она ей.
В кухне сестра Барбара схватила Элен за плечи и крепко встряхнула.
— Дура! — взвизгнула она. — Дура ты! Ешь и молчи! Первый день, а ты уже устраиваешь дебош! Еще раз посмеешь — выпорю! Попробуешь у меня ивняка.
— Поняла, бестолковая, или нет? — злобно глядя на Элен, спросила монахиня.