Он выложил главный козырь и многозначительно зыркнул в сторону Минка, потому что чутьем улавливал его сопротивление. Вот, мол, – осиное гнездо у вас под носом свили. Ему во что бы то ни стало нужно было перетянуть Главного на свою сторону.
В свою очередь, Главный уставился на Лапина.
– Да он просто ничего не знает об этих фактах, – смущенно объяснил руководитель полетов.
– Ах, не знает?! – это для особиста было уже через край. – Что же, теперь узнает…
Тарасенко не спеша поднялся, забрал со стола свою папочку и с достоинством покинул кабинет.
Некоторое время длилось тягостное молчание. Наконец Главный снял очки в тонкой золотой оправе и подошел к Лапину.
– Сам я никогда не понимал смысла этого вдохновенного копания в чужих биографиях, но, согласитесь, Николай Сергеевич, все выглядит весьма странно. Сын ничего не знает о жизни собственной матери… Еще раз простите великодушно, – Минк слегка щурился без очков, – вы в самом деле давно знаете этого летчика?
– С горшка, – не задумываясь, ответил Лапин, – и он действительно ни сном ни духом… Но, впрочем, довольно непростая у него история, и вам, наверное, ни к чему в нее вникать…
Лапин с сожалением вздохнул и отвел глаза от сосредоточенного, настороженного лица Главного.
– Может, и вправду проще будет взять на место Банги другого пилота, – проговорил он.
В свой кабинет Тарасенко не вошел, а ворвался. В сердцах хлопнул дверью и с ходу схватился за телефон.
– Зина, ты? Тарасенко беспокоит. Значит, так: сделай мне запрос в Ригу, в Комитет, на одного ихнего земляка. Да, записывай – Банга Эдгар Артурович… Что нужно?
Вперившись в диск аппарата, темно-карие живые глаза особиста застыли.
– Все! – жестко заявил он. – Ты поняла – все! До седьмого колена. А особенно пусть копнут родителей. Ну и самого, конечно, тщательнейшим образом. И не тяни! Чтобы завтра уже все ушло в Ригу.
Глухой лес, обступивший завод и аэродром, по опушкам был превращен в парк. На асфальтированных дорожках шуршали палые листья сентября.
– Был во время войны такой разведчик, Александр Ефимов, – рассказывал Лапин. – Герой Советского Союза… А мой единственный и настоящий друг. Знаете, как бывает, – учились в одном классе, росли в одном дворе. Казалось, и жизнь у нас на двоих одна. Только недолго он после войны прожил. В Иркутске и схоронили его.
Они медленно брели вдоль пруда. То нараставший, то утихавший гул полигона не мешал разговору – так же неназойливо и привычно гудит работящая пчела. Аэродром работал в обычном режиме: взлетали и садились вертолеты, и только рев двигателей иногда перекрывал шум ветра в вершинах деревьев.
Лишь взволнованное, с ярким сухим румянцем на скулах лицо Лапина подсказывало, что прошлое никуда не ушло и сейчас встает из забвения в его неторопливом рассказе. Налетел ветер, закружил желто-бурые листья под ногами, дернул за поднятый воротник плаща Минка.
– М-да… – ни разу не прервавший до этого Лапина, Главный был слегка обескуражен неожиданно романтическим повествованием. – М-да… Необычная история… Пожалуй, на месте той женщины я тоже не стал бы посвящать сына в семейные тайны, – он сделал паузу и закончил: – До определенного возраста, конечно.
– Вы правы, и вышло так, что мать его подвела, – вздохнул Лапин.
– А на Тарасенко вы зря обижаетесь, – Минк поправил очки каким-то извиняющимся жестом. – Он выполняет свою работу, и она у него не сахар. Осторожность в наших делах необходима.
Они стояли друг против друга и молчали. Далеко раздвинутые субординацией, положением и тем не менее близкие по духу, понимающие один другого люди. Лапину стало неловко дожидаться последнего слова Главного, и он поставил точку сам:
– Собственно, я все это рассказывал не для того, чтобы вас… А в общем, просьба у меня одна, Игорь Евгеньевич: если вам в итоге мои речи покажутся неубедительными…
– Я вам верю, – сухо перебил Главный.
– Спасибо, но я понимаю, что в сложившейся ситуации даже вы не всесильны. Одним словом, – Лапин проводил глазами пролетевший над ними вертолет, – одним словом, без Банги мне у вас делать нечего…
Марта стояла неподвижно, уткнувшись лбом в холодное оконное стекло. Оно слегка затуманилось от ее горячего дыхания. Артур подошел сзади, легонько обнял, прижался щекой к мягкому льну волос.
– Марта, ну что ты? Чего испугалась, глупышка? Я же тебе все рассказал. Сама теперь видишь – винить меня не в чем… Я не преступник и сумею это доказать. Бояться нужно им, круминьшам…
– Боже мой, – прошептала она, – неужели все впустую? Вся жизнь… Все эти долгие годы, что мы искали друг друга? Неужели мы встретились для того, чтобы снова потерять…
– Ну-ну, перестань… Не выдумывай лишнего.
Артур повернул жену к себе и увидел дрожавшие в ее глазах слезы. Нежно, обеими руками притянул он к себе ее голову и начал легонько касаться губами мокрых щек.
Но Марта резко оттолкнула его.
– Как ты посмел?! Как ты мог! – в отчаянии выкрикнула она. – Пойти на такой безумный риск, все поставить на карту! Неужели ваша проклятая селедка стоит того, чтобы разрушить нашу жизнь? Эгоист! Холодный расчетливый эгоист! Ты просто помешался на своей работе и не хочешь знать ничего другого, не хочешь ни о ком думать. За три года, что мы вместе, ты со мной к сыну ни разу не выбрался! Ты всегда занят, тебе вечно некогда! Ты стал просто роботом!
Теперь слезы хлынули в два ручья. Заливая губы, капали с подбородка. Уронив руки, Артур стоял с опущенной головой и не смел ничего возразить. Все правда, она права. И он ведь никогда не думал обо всем этом…
Марта выбежала из комнаты. Артур услышал, как в ванной льется из крана вода. Он медленно опустился в кресло, подпер кулаком лоб. Слушал, как тикают часы на стене, и тихонько раскачивался в такт их мерному ходу.
Марта металась по кухне. Хватала то одно, то другое, пока не поняла наконец, чем нужно заняться. Насыпала в маленькую турку кофе, зажгла газ и застыла над конфоркой, бессмысленно уставившись на ровные язычки голубого пламени. Тихо вошел Артур, осторожно, словно боясь напугать, взял у нее медный ковшик. Она не пошевелилась, будто ее заворожил голубой венчик горящего газа.
– Марта, родная… Конечно, я виноват перед тобой, но попробуй меня понять. Двадцать лет я прожил один – и вот жизнь моя изменилась… Ну а я, выходит, превратился в старого черствого холостяка. Наверное, таким уже и останусь… Прости… – он тяжело вздохнул. Вдруг Марта порывисто обернулась, обняла за шею.
– Замолчи, глупый… Господи, как я боюсь за тебя. Ты даже не представляешь, в какую петлю по своей воле сунул голову! – Она все крепче прижимала его к себе. Артур покорно слушал. – Они будут счастливы затянуть ее у тебя на шее. Все эти круминьши, лицисы, калныни! Ты им всем поперек глотки, они тебя ненавидят. Это страшные, беспринципные люди, Артур. Лжецы, приспособленцы, садисты. Я знаю, что говорю… Глаза их – на допросах – я запомнила на всю жизнь. У них у всех одинаковые глаза! Холодные, наглые, злые… Глаза убийц!
Артур чуть отстранился от нее, погладил по волосам.
– Ну уж Калныня ты напрасно так сурово… При всем прочем он хоть честен. И вообще… Сейчас как-никак другие времена. После двадцатого съезда к прошлому мы не вернемся.
– Ты просто дитя, Артур! Неужели ты до сих пор не понял – чтобы расправиться с честным человеком, засадить его за решетку, у них всегда «те» времена. Не верю я никаким их съездам! Ни одному их слову не верю!
По едва высохшим щекам Марты снова катились слезы.
– Артур, умоляю тебя. Нельзя терять ни одного часа! Ты должен завтра же лететь в Москву, рассказать все… Пробиться на самый верх… Может, хоть там найдется честный человек, выслушает тебя, поймет!
– Хорошо-хорошо, – усмехнулся Артур, успокаивая сам себя. – Подождем пока, Москва от нас никуда не денется.
– Чего ждать? Здесь они тебя уничтожат! Ради меня, ради сына – поезжай! Ведь если с тобой что-нибудь случится, то я…
– Марта, милая моя, родная… Ты же знаешь, что для тебя я готов… – голос его дрогнул, но он не выдержал ее взгляда и опустил глаза. – Увы, сейчас я связан по рукам и ногам, понимаешь? Я дал подписку о невыезде.
– Подписку? – Марта побелела. Артур схватил ее за плечи, испугавшись, что она сейчас рухнет на пол. – Ты дал им подписку?.. Боже мой… – Она бессильно соскользнула вниз, ноги отказались ее держать. Артур опустился вместе с нею. – Боже мой… – еще раз прошептала она и закрыла лицо руками.
Глава 9
Настороженно и чутко вздрогнули розоватые влажные ноздри. Огромный косматый кабан неподвижно застыл в густых зарослях орешника. Сквозь поредевшую сентябрьскую листву виднелся силуэт человека, ловившего зверя в прорезь прицела. Несколько секунд человек и зверь, казалось, смотрят в глаза друг другу. Громыхнул выстрел, эхом прокатился между стволами. Кабан вскинулся и метнулся в сторону. Снова остановился, затравленно озираясь, не понимая, куда бежать. Тяжело раздувались ободранные в кровь о кусты и сучья бока. Опять начали приближаться голоса загонщиков, шум, звон, треск. Обезумевший кабан помчался туда, откуда только что прогремел выстрел.
Круминьш снова торопливо вскинул двустволку, прищурил светлые беспощадные глаза.
– А-а, мазила, не дергайся!
Кто-то грубо пихнул его под руку, выбил ружье. Круминьш бросился поднять, но потный, раскрасневшийся мужик, сам похожий на кабана, грузный, злобно сопящий, наступил на ствол тяжелым охотничьим сапогом, вдавливая в грязь.
– Не трожь… Уйдет! – просипел он натужным шепотом. Вскинул свою винтовку. Жирная багровая щека расплющилась на полированном с серебряной инкрустацией прикладе. Седые космы, выбившиеся из-под вытертой джинсовой кепочки, прилипли к бугристому лбу со вздувшейся жилой.
Матерый секач выскочил прямо на них. Под его копытами подрагивала земля. Круминьш понял – вот она, смерть… Как сквозь сон донесся до него оглушительный грохот. Но разве мог он остановить эту налитую звериной яростью тушу?..