Отто Грюнберг же, напротив, стал проявлять признаки жизни: постанывал, скрипел зубами, бредил. И вдруг, Артур не смог бы объяснить почему, но он безошибочно почувствовал — Отто пришел в себя и открыл глаза. Банга готов был поклясться, что видит устремленный на него взгляд. Раздался едва уловимый шорох, раненый сел. Артур напрягся, затаил дыхание, ладони сделались влажными и горячими. Он сглотнул тошнотный комок, облизнул пересохшие губы, хотел подать голос, но его опередил Грикис:
— Я здесь, не волнуйтесь, — Юрис сказал эту фразу по-латышски, но тут же, спохватившись, перевел на русский.
— Где мы? — раненый тоже спросил по-русски.
«Вон оно что», — догадался, наконец, Банга — он жадно вслушивался в каждое слово.
— В подвале.
— Давно?
— Черт его знает. — Грикис щелкнул зажигалкой, и Артур невольно вздрогнул при виде этих двух людей. У них были зеленые, безжизненные лица, опухшие, искусанные до крови губы, глаза светились лихорадочным блеском. — Около суток, — поднося часы к глазам, сказал Юрис. — Наверху облава.
— Как его зовут?
Артур догадался, что спрашивают о нем.
— Артур Банга.
— Тот самый?
— Да.
— Что с ребятами?
Грикис не ответил.
— Пакет у тебя?
— У меня.
— Ты ранен?
— Да.
— Идти сможешь?
— Вряд ли.
— Что будем делать?
— Не знаю, дождемся ночи.
Артур обреченно подумал: видно, и вправду дело дрянь, если Юрис не сможет идти. Но это было еще полбеды. Он не знал главного. Даже, если бы Грикис мог двигаться — идти было некуда. Явки в Риге раскрыты. Здесь, на побережье, тоже все провалилось. Маленькие подпольные, оставленные для работы в тылу врага группки почти сразу же перестали существовать. Конечно, не будь они ранены и обессилены, они нашли бы какое-то решение: отсиделись бы в лесу, двинулись к линии фронта. Но сейчас, на грани жизни и смерти, в самом центре облавы, под ненадежной крышей, эти трое вряд ли могли на что-то надеяться.
Грикис вновь щелкнул зажигалкой, посмотрел на часы, непристойно выругался.
— Спокойно, — негромко и вместе с тем властно приказал «немец» — так Артур окрестил его про себя.
Юрис дунул на огонь, притих. Они не обмолвились больше ни словом до тех пор, пока не пришла Марта.
— Живы? — отодвигая камень, спросила она. — Извините, раньше никак не могла.
Мужчины задвигались, оживились — таким долгожданным и желанным было ее появление. Артур с новой силой ощутил: никого у него не было в жизни дороже. Разве только мать… От этой мысли стало еще страшнее. Не за себя — за нее.
— Ну что там? — обыденно, без тени волнения спросил Грюнберг.
«Ох и нервы у человека», — позавидовал Банга.
— Не знаю. — Марта зажгла свечу и в слабом отблеске ее лицо казалось по-детски растерянным и виноватым. — Облава будто бы кончилась, но немцы еще не ушли.
— Посторонние в доме есть? — Только сейчас до Артура дошло, что Отто и Марта разговаривали друг с другом по-немецки.
— Теперь уже нет. Я потому и ждала.
— Что будем делать? — Отто попытался приподняться, но тут же со стоном бессильно рухнул на пол.
Грикис выругался.
— В том-то и дело, — с глухой яростью сказал он. — И я сегодня не ходок.
Несколько минут слышалось тяжелое дыхание раненых да слабое потрескивание свечи. Неожиданно заговорил Артур:
— И все-таки надо уходить. Здесь оставаться нельзя. Рискуем мы не только собой.
— Что же ты предлагаешь? — раздраженно повысил голос Юрис. — Выбраться из погреба и попросить, чтобы подали к подъезду санитарную машину?
Артур не обиделся, спокойно ответил:
— Есть у меня одно местечко, я там после армии отсиживался. Глухомань и люди отличные. Если бы добраться…
— Далеко отсюда? — превозмогая боль, спросил офицер.
— Километров сорок, сорок пять.
Грикис насмешливо присвистнул: ничего, мол, не скажешь — остроумное предложение, но рыбак остался невозмутим.
— Добраться бы до реки, — вслух размышлял он, — да знать бы, что лодка на месте.
— Что за лодка? — так, между прочим, полюбопытствовал Отто.
— Для себя прятал, на всякий случай.
— А до реки далеко?
— Километра два, не больше.
— И что, прямо по воде до самого места?
Артур улыбнулся.
— Нет, конечно. Но там уж что-то придумали бы.
— Это верно, — согласился Грюнберг.
— Что верно? — снова вскипел Грикис. — Ты сначала из погреба выберись. Два километра, — передразнил он Артура. — По воздуху полетим или под землей продеремся?
— Да, тут есть над чем поразмыслить, — Отто все внимательней присматривался к парню. — Говоришь, глухомань и люди отличные?
Артур молча кивнул.
— Тогда сделаем вот что, — неожиданно заключил раненый, пойдешь один, разведаешь, приглядишься. Если сможешь, заберешь нас отсюда, не сможешь… Как говорится, спасибо и на том.
— Я вернусь, — взволнованно сказал Банга.
— Не сомневаюсь, — слабо улыбнулся Отто. — Только будь осторожен. Надеюсь, вы поможете ему уйти и вернуться? — обратился он к Марте и неловко пошутил: — У вас только две возможности избавиться от нас: или выдать немцам, или помочь убраться.
Ее ресницы обиженно задрожали, Отто сокрушенно вздохнул:
— И положение дурацкое, и шутки дурацкие. Уж простите нас, солдафонов. Мы утром слышали ваш разговор с отцом. Надеюсь, у вас хватит сил продержаться еще сутки? Хотя бы сутки. Если он не вернется, мы не станем злоупотреблять гостеприимством, клянусь честью.
— Ну что вы… — смутилась Марта.
— То, что вы для нас сделали, это… — раненый умолк на полуслове, до крови закусив губу, как ни старался он овладеть собой, сдержаться уже не мог: короткие, надсадные стоны вырвались из его груди. По всей видимости, боль стала нестерпимой, и трудно было понять, как он крепился до сих пор.
Артур беспокойно поднял голову, с тревогой вслушиваясь в зловещую тишину ночи. Мурашки побежали по спине: что если и наверху слышно, что творится здесь, в подвале? Понимает ли Марта, какой подвергается опасности? Он предостерегающе обвел взглядом товарищей, решительно поднялся:
— Надо действовать, а не ждать у моря погоды.
Грикис не ответил. Он смочил в воде полотенце и приложил ко лбу раненого. Наконец, Отто с усилием открыл глаза, сказал слабым голосом:
— Действуй, парень. — И виновато добавил, обращаясь к Марте: — Извините, больше шуметь не будем. Помирать тоже не будем. Во всяком случае, пока он не вернется.
Помирать, действительно, было нельзя. Это значило прежде всего завалить дело и погубить ни в чем не повинных людей. Никогда еще обер-лейтенант Отто Грюнберг, он же майор советской разведки Александр Ефимов, не оказывался в таком дурацком и безвыходном положении. Всякое случалось в его жизни: приходилось выбираться из невероятных ситуаций, но сейчас обстоятельства складывались так, что рассчитывать можно было только на чудо. Неприятно защемило сердце: помрет Александр Ефимов в этом подвале, и никто не узнает, как погиб разведчик. Нет, помирать было нельзя…
Артур с Мартой выбрались из погреба, тщательно замаскировали вход в подполье, помня утреннюю оплошность; на минуту замерли, вслушиваясь в ночь. Кажется, ничего подозрительного: так, отдаленный рокот моторов, редкий лай собак, да старая липа за окном, цепляясь веткой о стекло, издавала резкий, вибрирующий звук, напоминавший повизгивание пилы. Благополучно добрались до веранды.
— Значит, так, — не отпуская ее руки, шепотом сказал Банга, — сигнал: занавеска в твоей комнате задернута — опасно. Запомнишь?
— А ты сумеешь различить? Ночью…
— Ничего, занавеска белая, ее далеко видно.
— Артур, — Марта придвинулась к нему вплотную, — я давно хотела тебе сказать… — И вдруг замерла на полуслове — за дверью раздались тяжелые шаги, послышались громкие мужские голоса. Марта угадала в одном из них голос Крейзиса.
— Какого черта? Я ног под собой не чувствую, — раздраженно бубнил он. — Тем более возвращаться сюда же. Ты же слышал, что сказал Зингрубер? Сбор у твоего тестя.
— Но это через час, не раньше. Мы бы успели еще обсушиться и по рюмке пропустить, — неуверенно возразил Лосберг.
Крейзис рассмеялся.
— Не понимаю я тебя, Рихард. Какого черта ты с ней цацкаешься? После всего, что она тебе преподнесла.
— Что ты имеешь в виду? — голос Лосберга предательски дрогнул.
— Ладно, Рихард, нам ли притворяться? Да я бы на твоем месте…
— Прости, но ты пока не на моем месте.
— И слава богу. В общем, ты как хочешь, а я отсюда ни шагу. В конце концов я иду не к ней, а к старосте этого поселка.
Марта дрожащими пальцами, миллиметр за миллиметром, бесшумно опустила крючок обратно в кольцо. И в ту же секунду дверь сильно дернулась.
— Право, Освальд, пойдем ко мне. Человек спит…
Как Лосберг ненавидел себя в эти минуты! Вместо того чтобы осадить нахала, напомнить ему о правилах приличия — в конце концов они рвались не к какой-то девке, а к его собственной жене — он вялым, словно вареным языком, произносил пустые, необязательные слова.
— Ничего, проснется. — Крейзис сердито вымещал приятелю за недавний дурацкий разговор.
Они возвращались из комендатуры, где провели остаток дня, присутствуя на бесконечных допросах задержанных. Шли усталые, злые, крайне недовольные друг другом. Крейзис никак не мог забыть оскорблений, неожиданно брошенных Рихардом ему в лицо, Лосберг, в свою очередь, болезненно переживал и события прошлой ночи, и то, что его унизили до положения рядовой ищейки. Хуже того, ему дали недвусмысленно понять: если он не будет беспрекословно подчиняться, его накажут, строго и незамедлительно. Неподалеку от дома Озолса они остановились покурить. Раздираемый противоречиями, снедаемый стыдом и ненавистью (Рихарду казалось, что ошметки от цветов навсегда впечатались ему в физиономию), он не выдержал, спросил напрямик:
— Ты хорошо спишь по ночам? Тебя не мучают кошмары?
Освальд, прежде чем ответить, неск