— Поехали на пикник? — спросил Уэсли.
Она поглядела, где стоит солнце. Сейчас, должно быть, четвертый час.
— Я раздумала ехать, Уэсли. И кроме того, пока мы туда доберемся, все уже уйдут.
— Еще лучше, — сказал он. — Свободнее будет плавать. Но Майло мы там застанем, ты же знаешь, и твоя Мама обещала оставить мне курятины.
— Не могу же я такой чумазой туда явиться. Ты остановишься возле моего дома, и я переоденусь.
— Незачем, — сказал он. — Пока мы приедем, там все будут такие же чумазые. — Он взял ее за руку и зашагал к дороге. Когда они подошли к мотоциклу, Розакок не вытерпела:
— Ты мне так и не сказал, куда это ты вдруг сорвался, и не спросил, что я делала у родника.
— Я забыл дома одну вещь и поехал за ней, а ты сама сказала, что хотела остыть.
— Обычно я не тащусь по июльскому пеклу целую милю, чтобы обмакнуть ноги.
— Давай не будем трепаться, проедем двадцать миль, там сможешь обмакнуть все что хочешь.
— Я уже намакалась, спасибо. И потом, я сегодня уже переодевалась три раза, это четвертое платье; и не буду я его стаскивать, даже ради купания в реке Иордан.
— Ну, это всего-навсего озеро Мэсона, посидишь на бережку и посмотришь, как я ныряю по-флотски.
Он уже уселся на мотоцикл и ждал Розакок, но ей нужно было спросить еще кое о чем.
— Уэсли, откуда ты знаешь про родник мистера Айзека?
— Мне уже давно его показали.
— Кто показал?
— Одна моя бывшая девчонка. — Он захохотал, будто это была неправда, но это была правда, и, пока Розакок влезала на мотоцикл, он все хохотал под рев мотора, и хохот еще не смолк, когда она прижалась головой к его спине, словно собираясь спать, и половину пути до озера ломала себе голову, кто эта его бывшая девчонка, а потом опять вспомнила Милдред. «Сейчас Милдред Саттон опускают в могилу. Если б я про это не забыла, я исполнила бы свой долг и была бы там, но уж никак не здесь, и не сидела бы, вцепившись в кого-то, кого я совсем не знаю, не летела бы туда, где весело, верхом на всех лошадиных силах, которыми владеет Уэсли Биверс».
Первым их завидел Майло, он стоял на оцинкованных наклонных мостках и обеими руками приглаживал откинутые назад волосы перед кучей столпившихся у него за спиной ребятишек, раздумывая, как ему прыгнуть в воду — головой вниз (с риском что-нибудь себе сломать) или как обычно. Сверху ему была видна огибающая озеро дорога, и, когда Уэсли и Розакок показались из-за поворота и подъехали ближе к озеру, откуда могли его видеть, проблема была решена — он хлопнулся животом на мокрые мостки и, заорав: «Роза приехала», помахал одной рукой, зажал нос другой, скользнул на животе вперед и бухнулся в мутную воду озера с громким, как пушечный выстрел, всплеском. (Ему исполнилось двадцать четыре года, и его жена Сисси была так беременна, что больше некуда.)
Уэсли увидел Майло и остановился на берегу. Он опять захохотал и повернул очки-консервы к тому месту, где Майло ушел под воду.
— Ей-богу, на Майло, наверно, и клочка кожи не осталось, — сказал он, но даже когда он помогал Розакок слезть, глаза его за темными стеклами обежали все озеро, высматривая кого-то среди пловцов. Розакок тоже высматривала. Они искали одно и то же, но Уилли Дьюк Эйкок нигде не было.
Майло вынырнул и стал недалеко от них на мелком месте, и волосы на голове его и на теле (цвета сухого бородача) казались ручейками, стекавшими в озеро. Он со стоном и смехом схватился за пах.
— Хорошо, что Сисси у меня уже обслужена. Какой парень пропал! — Он что-то поправил, запустив руку в трусы, и сказал: — Уэсли, сынок, не советую тебе съезжать в воду на животе, а то как бы ты не лишил Розакок приятного будущего.
— Майло, веди себя прилично, — прикрикнула Розакок, но улыбнулась, и тут навстречу им вышла Сестренка, за которой тянулась целая вереница маленьких мокрых девочек — главным образом гаптоновских.
— Ты опоздала на крестины, — сказала Сестренка. — Я сегодня окрестила всех этих детей, некоторых даже по второму и третьему разу.
— Слава богу, хоть успела, пока они не преставились, — сказал Уэсли, шагая к раздевалке и на ходу снимая рубашку. — Они похожи на холерных цыплят. — Гаптоновские девчонки таращились на него, ничего не понимая, все как одна желтые, носатые, лоснящиеся, как ободранные белки, с твердыми животиками, круглившимися под купальными костюмами, и пегими мокрыми жгутиками волос, падавших на глаза, выпученные и покрасневшие от частого окунания.
— Вы оба тоже не бог весть как выглядите, — заносчиво сказала Сестренка и отправилась к остаткам пепси-колы, бросив гаптоновских девчонок на жгучем солнцепеке.
— Где Мама? — крикнула ей вслед Розакок.
— Вон там, в тени, ублажает Сисси.
Тень была за раздевалкой под тесной кучкой сосен — все, что оставили бульдозеры мистера Мэсона, выкопавшего это озеро, — и там расположились те, кто еще не уехал с пикника церковной общины: справа от Розакок, близко к воде, сидел мистер Айзек Олстон в своем черном кожаном креслице, без которого он никуда не ездил (после второго удара он почти не вставал с него), и глядел на купальщиков, ожидая, когда приедет Сэмми на грузовике. У него был расстегнут воротник, а все тело будто разделено пополам прямой линией — одна часть подвижная, другая неподвижная, а дальше, на шерстяном одеяле расположилась Мама Розакок и обмахивала веером жену Майло, Сисси, которая сидела с закрытыми глазами, прислонясь к сосне, белая, как свиное сало, и сложив руки на животе, будто собралась отдавать богу душу, а немножко в стороне от деревьев отдельной кучкой поместилось множество Гаптонов — все в сильно выгоревшем синем, все на одно лицо, они воткнулись в песок, прямые, как палки, сгоняли комаров с костлявых ног, такие тощие, будто никогда не наедались досыта (хотя только что подчистили половину всего, что было навезено на пикник).
Купаться Розакок не хотела, а Мама ее уже заметила, так что, видно, ничего не оставалось делать, как пойти в тень и по пути поздороваться с мистером Айзеком. Это ее долг, ведь он хорошо к ним относился. Но у нее на душе скребли кошки и не было никакой охоты объяснять ему, кто она такая, то есть чья дочь (в последнее время он почти никого не узнавал, пока ему не втолкуешь, но он редко выражал благодарность за твои старания). Розакок опустила голову, чтобы не смотреть на мистера Айзека, и, взяв левее, кружным путем направилась к Маме, вся в пыли, растрепанная (после езды у нее еще не прошло ощущение ветерка, ворошившего у корней ее волосы), но Мама еще издали крикнула ей: «Ну, как похороны?» — так что она сделала небольшой крюк, чтобы поговорить с Маризой Гаптон, которая приходилась сестрой Уилли Дьюк Эйкок и училась в школе с Розакок, но выглядела на сто лет старше оттого, что нарожала Мэйси Гаптону детей, которых окунала в воду Сестренка. Когда Розакок подошла к Маризе, та, совсем как мистер Айзек, взглянула на нее не очень приветливо, словно не узнавая, и ждала, пока она начнет разговор.
— Мариза, ты уже купалась? — спросила Розакок, не придумав ничего другого.
— После первого ребенка я уже не купаюсь, — сказала Мариза, и тут же на куче одеял за ее спиной заплакал ее четвертый ребенок и первый мальчик, трехмесячный Фредерик. (Рядом с ним спал ее муж Мэйси. Он был ровесник Майло и не умел плавать.) Мариза бросила хмурый взгляд на Розакок, словно мальчик разорался из-за нее, и, обернувшись, взяла его на руки. Малый был упрятан в плотный вязаный костюмчик и капор, закрывающий уши (все было синее, в тон семейству), и так неистово вопил, что стал похож на раскаленную печку.
— Он не зажарится у тебя, как думаешь? — сказала Розакок.
— Нет, — отрезала Мариза, и говорить им было больше не о чем. — Мариза принялась расстегивать левой рукой платье. Но она не успела расстегнуться, как Фредерик привалился к ней головкой и зачмокал губами. Его мокрый ротик искал под синей бумажной тканью грудь.
— Обожди ты, — грубовато сказала она — не Розакок, а ему. Но Розакок тем не менее стояла и ждала, не произнося ни слова, а Фредерик нашел то, что было ему нужно. Мариза тоже молчала и смотрела, как ее ребенок — четвертый по счету — жадно высасывает из нее жизнь. Немного погодя Фредерик, сосавший с крепко зажмуренными глазами, вдруг слегка улыбнулся, и в ответ на лице Маризы тоже мелькнула улыбка — первая за этот день. А Розакок с таким же успехом могла находиться где-то в Египте (примерно так ей и казалось), и, подняв голову, она пошла к Маме.
Мама сказала:
— Как же это ты не поздоровалась с мистером Айзеком? — И, не дав ей ответить, прибавила: — Вид у тебя — будто ты на циркулярной пиле ехала.
— Если ты так называешь мотоцикл, тогда да, — ответила Розакок.
Сисси чуть приоткрыла глаза и проговорила:
— Жаль, что пять месяцев назад меня никто не прокатил на мотоцикле по ухабистой дороге — тогда б я сегодня не мучилась.
— Что с ней?
— А ничего, — сказала Мама, — просто она поела рагу из курятины, а Майло возьми да скажи, что старый Гаптон уронил в кастрюлю свои зубы. Раньше-то ей не успели сказать. Мистер Гаптон последний мешал рагу перед тем, как его разложили по тарелкам, а челюсть он положил в карман рубашки, чтобы десны отдохнули. Ну и вот, все стали есть, а мистер Гаптон не ест. И Майло заметил, что он хмурится, по карманам хлопает и чего-то ищет на земле у котла, ну Майло и спросил, в чем, мол, дело, а тот и говорит: куда-то упала моя челюсть. Хорошенькое «куда-то»! Целый час человек гнулся над полным котлом чудного рагу, так куда ж ей упасть? Ну, оказалось, что не в котел, только никто этого не знал, пока кто-то из ребятишек не нашел ее, целехонькую, возле поленницы, он брал дрова, ну там и уронил. А Сисси свое рагу уже почти что съела, потом услышала про челюсть да как хлопнется в обморок — челюсть-то тогда еще не нашли, и вот так до сих пор и лежит, а я ее обмахивай как дура. — Потом Мама вспомнила то, о чем жаждала услышать весь день. — Так как же похороны?
— Мама, ведь это не кино.