— Пошляк!
Наверное, возмущение вышло не очень убедительным, потому что на этом разговор завял: мы целовались, как пьяные, забывая порой дышать. А потом сидели рядом, в тишине, и я слушала, как торопливо бьётся под колдовскими знаками его сердце.
— Иногда мне кажется, — шёпотом сказал Арден, — что это просто какой-то глупый старый миф. Сидел на горе какой-нибудь старец, писал детские сказки, и придумал там и Крысиного Короля, и Большого Волка, и Принцессу Полуночи, и то, что змеи жили в своём отдельном Гажьем Углу. Рассказывал про сказочные дороги, на которых можно стоптать железные сапоги, а влюблённость назвал встречей с парой: понравилось тебе, как девочка пахнет, значит, она Та Самая, и вы будете вместе до гробовой доски.
— И был он могучий колдун, а сказку писал на изначальном языке? — лениво предположила я, щекоча ресницами его грудь.
— Может, и так. Или просто был и был, потом умер. Записи его нашли. Решили, что он не сказочник, а великий мудрец, и описал структуру бытия и законы вселенной. А он вообще не это может быть имел в виду, представляешь? Вот написал он там про одну на двоих дорогу, и мы такие ходим, киваем: дорога, ага, одна, ага, ууу, мудрость. А это была метафора. Просто для красивого словца. Вот была бы шутка, да?
— Смешная, — кивнула я.
И нахмурилась. Ведь если, действительно…
Но Арден не дал мне подумать: пальцы проникли под ткань халата, пробежались по груди — я мгновенно покрылась мурашками, — дразняще поигрались с соском. Погладили живот, вынуждая меня выгнуться, раскрыться.
— Так что там насчёт практики? — лукаво спросил он.
Стоило бы оттолкнуть, но я опять засмеялась.
Мы уснули в обнимку, после долгих ленивых поцелуев. Мне снилось что-то интересное, фантасмагоричное — про раскрашенные в фиолетовый деревья, летучие автомобили и высоких трёхглазых людей с полупрозрачными крыльями за спинами, — и, проснувшись, я долго не могла понять, отчего этот сон закончился.
Было темно, глухо, как бывает только незадолго до Долгой Ночи, когда луна на небе бледнеет и выцветает до едва заметной тени самой себя. Перед глазами вращались цветастые круги. Я лежала неудобно, криво: носом в щель между половинами матраса, левая рука под животом и затекла, локоть колет; артефакт, который я не решилась снять, больно натянул кожу на шее. Правая рука была вытянута и подвывернута, а ладонь Арден во сне тесно прижимал к себе.
Он был весь мокрый, и его трясло. Лицо жутковато, быстро-быстро меняло выражения: то хмурилось, то разглаживалось, то дрожало, будто он пытался заплакать, но не мог. Так иногда спят собаки, — тревожно, в постоянном движении, но не просыпаясь.
— Эй, — негромко позвала я. — Арден?
Он не отозвался, только крепче вцепился в мою руку, больно дёрнув пальцы. Я зашипела, потянула на себя, но только сделала хуже: он сжал, словно тисками.
Даже в темноте было видно, как под веками мечутся глаза — хаотичными движениями вспугнутых рыб.
— Я теперь всегда… — невнятно пробормотал он, — всё что угодно, только… берменлем верде…
Я крепко зажмурилась и решительно потрясла его за плечо.
— Арден!
Он проснулся резким рывком и сразу же сел, чуть не сломав мне руку. Я вскрикнула, зашипела, дёрнула на себя, и лихорадочно блестящие глаза наконец сфокусировались на мне:
— Извини, извини. Извини. Извини, я…
Я потёрла запястье, повращала кистью, мотнула головой: не важно.
— Прости, прости…
— Тебе что-то снилось, — неуверенно сказала я. — Что-то плохое.
Он нахмурился и соврал:
— Не помню.
И улыбнулся, старательно растягивая губы.
— Хочешь, будь лисой? Тебе же лучше лисой?
Он так и улыбался, как придурок, и жрал меня глазами, даже не моргая.
— Арден?
— А? Всё в порядке. Извини.
— Ты говорил слова, — мягко сказала я, — может быть, стоит…
— Ага. Да.
Арден потряс головой, как вылезшая из воды собака, выскользнул из-под одеяла, нашарил на столе ручку и дорисовал на пальцах черты отменяющих знаков. Руки у него тряслись, и все движения были рваные, дёрганые, будто он оказался заперт в звере и пытался вспомнить, как управлять из него своим телом.
— Я имела в виду, что лиса…
— Всё нормально. Прости. Я тебя разбудил?
Я уклончиво повела плечами.
Он вздохнул, забрался обратно под одеяло, свернулся так, чтобы упереться носом куда-то мне в бок.
— Это просто сон, — мягко сказала я, гладя его по голове, — просто сон. Ничего этого не было. Это всё ненастоящее.
— Не уходи, — едва слышно попросил Арден.
— Это просто сон, — повторила я.
Он плакал — тихо и молча, только мучительно искривляя губы. Я приобняла его за плечи, почесала за ухом и сделала вид, что не замечаю.
Глава 61
— Это был просто звиздец, — жизнерадостно рассказывала Става, сидя на подоконнике и болтая ногами. — Такая жуть!
Она улыбалась и размахивала из стороны в сторону своими дурацкими косичками. На ней была выцветшая больничная роба и яркие полосатые гетры.
— Меня как будто пытались запихать в Бездну! Ну, — она сморщила нос, — по крайней мере, примерно так рисуют Бездну в детских книжках. Всё стрёмное, скелетюги и уууу!
— «Скелетюги»?
— Ну такие, с рогами. И крылышками! Из косточек. Вы что, не читали ту серию детских детективов, там ещё такой красный силуэт лисы на обложке? В первом томе про гроб на колёсиках, потом про чёрную руку, потом про кровавые цифры… я обожала их в детстве!
Тонкая женщина с пепельными кудрями, — её называли странным именем Силини-Ёми, произнося его с некоторым подобострастием, — слушала всю эту ерунду, чуть склонив голову. Страшно недовольный квадратный Брас ощутимо скрипел зубами. Матильда на эту встречу не явилась, зато из угла хмуро моргала незнакомая тучная сова; мастер Ламба зарылся с головой в принесённые с собой чертежи, — торчали только удлинённые полы мятого пиджака.
— Вызвать Комиссию, да и всё, — ворчал Брас. — И пусть они там… своими методами…
— Ну, прекратите уже, — нахмурилась Селени-Ёми и снова очаровательно улыбнулась. — Става, дорогая. Расскажите, вы видели этих… «скелетюг»?
— Нет, — с готовностью отозвалась Става и показала Брасу язык. — Я ж не больная!
— Нет, конечно, нет. А что вы видели?
Она засопела:
— Да ничего особо и не видела.
— Постарайтесь что-нибудь вспомнить. Важны любые детали, догадки, переживания… это очень помогло бы мастеру Ламбе разобраться в происходящем.
Судя по гневному выражению задницы, Ламбе было наплевать на какую-то там интроспекцию и какие-то там душевные терзания случайных жертв эксперимента. Есть ведь цифры, что ещё нужно?
Става заболтала ногами интенсивнее. Её бравада казалась напускной, лицо всё ещё было бледным, впалым, а от глаз расходилась паутиной сеточка лопнувших сосудов. Безразличный медик заявил Силини-Ёми: «делайте, что хотите», но нацепил на запястье Ставе массивный артефакт, который отмечал каждый удар сердца перемигиванием камней и едва слышным противным писком.
Собственно, мы и сидели в рекреации между больничными палатами. В резиденции было своё отделение, пустое, стерильно-чистое на вид и очень странное: я привыкла к лазаретам, в которых на сотню коек приходится пара медицинских кабинетов, а здесь были только многочисленные операционные, огромная реанимация, морг и ровно две палаты, называемые изолятором. В крошечном холле между ними стояла разномастная мебель, явно собранная из разных комнат, кадка с тщедушным уродливым плющом и телевизор, зато вид из окна был прекрасный, — на разлапистые заснеженные ёлки.
— Я ничего такого уж не видела, — пожала плечами Става. — Ну, так, чтоб глазами. Но в моём лесу… в общем, Липка была недовольна.
— Липка?..
— Так зовут мою ласку.
— И «ваш лес», это, нужно думать?..
Става вздохнула.
— Мой лес. Я представляю так своё место, как смешанный лес, первая половина дня, начало лета, когда отцветают ландыши. У Липки есть там любимые места, опушка с большим дубом, молодые ивы над рекой. Ну, всякое такое. И это было, ну… как будто туда пришла Бездна. И леса не стало.
Ламба на мгновение замер, потом мотнул головой и снова углубился в расчёты. А вот сова заинтересовалась: склонила голову, переплела толстые узловатые пальцы. Как все совы, она была немножко странная: замотанная в вязаную шаль, низенькая, полная, она казалась одновременно доброй бабушкой и хтоническим чудовищем.
— Как это ощущалось?
— Это было очень больно, — поморщилась Става. — Полное говно. Мастер Аперет сказал, я чуть не сдохла, да? Ну вот.
— А что ваш зверь? — шуршаще спросила сова.
— Её тянуло вниз и выворачивало. В общем… не понравилось.
Силини-Ёми нахмурилась и быстрым взглядом выстрелила в Браса, заставив того замолчать. А сова вдруг улыбнулась:
— Спасибо, Става. Отдыхай.
Не знаю, кто додумался включить меня в рабочую группу, — это явно был не мастер Ламба, который продолжал чудесным образом сочетать в своих оценках моей работы слова «потрясающе» и «нерабочий». Брас, вероятно, видел в розовых мечтах, как приезжает Комиссия по запретной магии, и всех этих полоумных людей увозят в какой-нибудь закат. Летлима самоустранилась, Матильда по слухам занималась сравнительной нумизматикой, а Арден однозначно предпочёл бы, чтобы я не занималась ничем «опасным».
Тем не менее, когда Силини-Ёми позвала меня поговорить со Ставой, я согласилась с радостью. И теперь тоже не позволила «забыть» меня в коридоре перед мастерской.
— Полагаю, мы имеем дело с некоторым взаимодействием с лиминалом, — сказала сова, опускаясь на диван и плотнее закутываясь в свою шаль. — А лиминал — это, как известно…
Дальше шли термины. Много-много терминов, которые мастер Ламба пропустил полностью мимо ушей, а все остальные, кажется, совершенно не поняли. Я улавливала отдельные слова, но они так причудливо мешались между собой, что складывались в религиозные стихи на неизвестном языке.