ы занимались чем-то исключительно целомудренным, а теперь вдруг на сцену вышла кошмарная порнография. Потом Арден засуетился и попытался натянуть презерватив не той стороной: понадобилось какое-то время, чтобы прекратить безудержный поток дурацких нервных шуток про великое разнообразие других вещей, которые он мог бы в своей жизни перепутать. Когда Арден, наконец, отошёл от этого происшествия, выяснилось, что резать ладонь ножом мне не страшно, а засовывать в себя посторонние предметы — очень даже: я начинала нервно отползать и ойкать даже раньше, чем он меня касался.
— Я больше не буду, — покаянно пообещала я. — Зажмурюсь и буду лежать!
Арден пыхтел и страдал.
Наверное, если бы он не смотрел на меня вот так, сияющими глазами, могло бы быть грустно и жалко. Но мне было, по большому счёту, почти всё равно, что именно, в каком темпе и насколько успешно мы делаем: мне просто нравилось быть с ним, щекотать его шею ресницами, цепляться за напряжённые плечи. Ливи, чуть выпив, любила толкнуть телегу: секс — это, мол, про принадлежность и про власть, но я не чувствовала ни того, ни другого; для меня он был про совместность и про то, что, пока ты на неверных ногах переходишь ущелье по раскачивающемуся подвесному мосту, кто-то ждёт тебя на другой стороне и готов протянуть руку.
А утром, причёсываясь у окна, разглядывая ёлки и глупо улыбаясь, я поняла: этот хитрый, бессовестный лис всё-таки пробрался как-то под кожу, заполнил собой мысли, приучил к себе. Немедленно захотелось его стукнуть, но Арден как раз подошёл сзади и приобнял, так, что я опустила голову ему на плечо и растаяла.
— Мне кажется, я что-то к тебе чувствую, — робко сказала я.
Он довольно ухмыльнулся и чмокнул меня в нос.
Глава 65
— Представляешь, — горячечно тарахтела Ливи, гремя чем-то перед орущим ребёнком, — у Малой всё-таки есть совесть! А ну-ка отдай, заррраза!..
Пришлось отодвинуть трубку от уха: где-то там, по другую сторону телефонного провода, Марек зашёлся душераздирающим криком. Настоящий колдовской ребёнок и будущее Рода Бишиг, он обладал способностью совершенно нечаянно, вякнув что-то на изначальном языке, приводить к некому подобию жизни плюшевых зверей, — а вякал он всякий раз, когда ему становилось скучно. Последние пару месяцев Ливи спала урывками и приобрела привычку иногда, закатив глаза, глухо стонать: «девки, не рожайте никогда».
Крик оборвался так резко, как будто провод всё-таки лопнул.
— Ливи?..
— Я здесь, — неожиданно чётко отозвалась Ливи.
На секунду я ужаснулась, что она убила ребёнка. Потом в трубке раздался какой-то бряк и жизнерадостное причмокивание, а дорогая подруга как ни в чём не бывало похвасталась:
— У Марека вылезла вторая пара резцов. А ещё он научился управлять всеми головами химеры отдельно! И эта его тварь уже, можно сказать, ходит!
— Ух ты, — без энтузиазма поддакнула я. Как по мне, пока химера умела только беспорядочно сучить лапами, она была даже как-то симпатичнее.
Плюшевую химеру ребёнку подарила ливина властная бабушка, и была она кошмарно уродливая, в лучших традициях Бишигов. Тем не менее, Марек пришёл в восторг и делал с химерой страшные вещи. Ливи вслух громко надеялась, что однажды «эту гадость» всё-таки придётся выкинуть, а сама с завидным терпением пришивала змеиные головы обратно.
«У меня тоже такая была в детстве, я с ней спала до самой свадьбы, — виновато пряча глаза, говорила Ливи. — Их шьют на островах специально для наследников Рода…»
В общем, странные они ребята, эти колдуны.
— Так вот! Я говорила уже? У Малой есть совесть, представляешь?!
Не то чтобы я считала наличие у Пенелопы совести чем-то кардинально удивительным, и всё же уточнила:
— А почему ты так решила?
— А, ну так я же узнавала про папу, — беззаботным голосом сказала Ливи, снова чем-то звеня, — ну, чтобы его выкопать и построить ему какую-нибудь там халупу на отшибе, чтобы, ну, в земле не гнил, а то всё же неприлично. И я в общем звонила, сперва в тюрьму, потом в ментовку, потом в прокуратуру, ну, поорала там маленько, и выяснилось, что Малая-таки немножко принцесска!
— Она его забрала?
— Да если бы! Она отгрохала ему под столицей целую башню! Не такую чтоб прям и не так чтоб сама, но башню! И даже флюгер туда воткнула, представляешь?
— Ух ты, — второй раз за разговор не нашлась я. — Это вроде как… хорошо?
— Да это зашибись! Меня ж бабуля, когда я дверью хлопнула, лишила содержания. Обратно приняла, но денег я у неё брать не стала, вот ещё! И моих хватило бы на ямку в граните, а башня — это серьёзно!
Я промычала что-то восхищённое, и Ливи принялась в подробностях живописать прекрасную похоронную башню.
Колдуны выходят из рода, а после смерти возвращаются в него, — на земном уровне это выглядит так, что у всякого рода есть грандиозный, часто многоэтажный, склеп, где в огромных каменных ящиках медленно разваливаются и тлеют замотанные в многослойные ткани тела. Перед погребением с трупа снимают посмертную маску, а затем аккуратно сбривают волосы и отнимают уши. Всё это хранится там же, на тяжеленном надгробии: маска, коса и заспиртованные уши, и каждую неделю члены рода спускаются в склеп и расставляют покойникам огни. Большинство колдунов выбирают и заказывают и банку, и плиту в весьма юном возрасте, а особым шиком считается походя хвалиться длиной семейного склепа.
Разумеется, когда мы только начинали дружить с Ливи, она показывала фотографии. Это было душераздирающее зрелище, и загадочно блестящие в свете лампадок дохлые уши потом ещё некоторое время казались мне в темноте. Но для Ливи это было действительно важно и, выйдя замуж, она немедленно начала копить себе на пристойный саркофаг.
Так вот, папин склеп, по словам Ливи, хоть и предназначался всего для одного тела, был исключительно парадным. В глубоком подвале был гранитный холл, гробница в золоте и стеклянные плошки с негаснущим пламенем, на уровне земли — открытая колоннада со статуей плакальщицы, а над ней узкий конус башни, увенчанный флюгером и музыкальными пластинами, нежно звенящими на ветру. По крайней мере, так было в проекте; работы ещё шли.
— А дразнила меня! Выпендривалась!.. — Ливи вздохнула. — Такая она у меня зануда.
— Почему же она тебе не сказала?
— Да кто ж её разберёт? Ой, я же давно спросить хотела: если уж ты с этим своим на мази, ты матери-то позвонила?
Я нахмурилась.
— Нет. С чего бы?
— Ну, чтобы она не волновалась.
— Что-то мне кажется, — медленно сказала я, — что уже поздно об этом думать. Давай о чём-нибудь другом, ладно?
— Ладно, — сразу же согласилась обманчиво-покладистая Ливи, но я ни капли не сомневалась: она запомнила. — А я кстати хотела спросить…
Мы болтали почти час, обо всяком своём, девчачьем: Ливи выспрашивала у меня про Ардена, сыпала советами от «опытной женщины», пересказывала сплетни из вечерней школы и упомянула, что заходила к Чабите узнать, как дела, и Чабита, конечно, сердится, но не очень, и вообще отлично обо мне отзывалась. Ещё она всё пыталась вызнать, насколько Арден пал жертвой моих «женских чар» и готов ли он ради меня горы свернуть, — не знаю, где она начиталась про двоедушников такой ерунды, — и не считаю ли я теперь случаем, что свет сошёлся клином на паре?
— Кстати, — чуть запнувшись, неуверенно начала Ливи, — а ты не звонила Трис?
— Звонила, — рассеянно сказала я, — пару раз, только она трубку не берёт. Я подумала, она опять съездила в Кланы и теперь депрессует. А что?
— Да нет, ничего такого, — торопливо заверила Ливи. — Просто подумала, мало ли! Мы соскучились по тебе. Ну и всякое такое.
В её голосе было какое-то странное напряжение, как будто она хотела сказать о чём-то, но не могла придумать, как.
— Вы с ней поссорились? — неуверенно предположила я.
— Нет-нет-нет, — натужно засмеялась Ливи, — ты что! Мы с ней вообще не настолько и близки, чтобы ссориться. С чего бы нам ссориться? Просто давно не виделись. Интересно, как там у неё дела!
Я нахмурилась. Ливи вела себя странно, говорила дёргано и какую-то чушь: с Трис она была даже, пожалуй, ближе, чем со мной, и Трис нередко помогала ей с Мареком. Одно время они даже всерьёз обсуждали, не стоит ли съехаться, но так и не решились.
— Ливи? Всё в порядке?..
— Всё просто супер, — защебетала Ливи, но теперь мне чудилась в этом фальшь. — Слууушай, мне вот всегда была интересно, а когда двоедушники встречают пару, они прям сразу…
И на какое-то время мы снова перешли на обсуждение всяких пошлостей.
Наконец, темы иссякли, и я хотела уже постепенно завершать разговор, когда Ливи вдруг с неожиданным пылом сказала:
— Так хочется наконец увидеться!
— Мне тоже, — я вздохнула, — но ты же помнишь, у Ардена всякая работа, и тут пока непросто… я не могу пересказать в подробностях, но, в общем…
— Неужели же тебя не выпустят даже на один денёчек? Ты же всё-таки не в тюрьме! Мы бы посидели, как обычно, у Бенеры, попили чай с плюшками.
Если я и успела забыть, что Ливи показалась мне странной, то тут вдруг сразу об этом вспомнила.
Бенера была, как все лунные, слегка не от мира сего, и в нашей компании всегда держалась немного в стороне. Если она просыпалась от своего транса, с ней всегда было интересно: она знала кучу разных вещей и рассказывала увлечённо, а ещё потрясающе рисовала. И вместе с тем ей тяжело давалась жизнь в Огице. Бенера считала одежду излишеством, пару раз забывала тело прямо в кафе и почти ни с кем не общалась.
Конечно же, Бенера была очень далека от того, чтобы пить чай с плюшками, — на это были способны только очень, очень ассимилированные лунные. А ещё мы никогда не бывали у неё в гостях; я только знала, что она живёт в обшитой стеклом студии где-то в западной части Огица и, по лунной привычке, называет свой дом друзой.
— Так что скажешь? — напряжённо спросила Ливи. — Соглашайся! Потрындим.
— Ты хочешь что-то обсудить? — с сомнением спросила я.