– Убить?! Ну коне-е-ечно. Этому тебя тоже мама научила, раздувать изо всякой херни проблему размером с дворец Волчьего Совета?
– Херни?!
– А папа твой, папа тебе, наверное, рассказывал про технику безопасности: видишь собаку – беги, собаку это о-о-очень успокоит! Да, так оно все было? Д-д-дебилы!..
– А ты, выходит, псина, да? Псина! Мохнатый мешок из инстинктов. И еще меня называешь дурой?!
– А кто ты? Или скажешь, ты охренеть как умна? Ну испугалась, мелкая была, бывает! Как только выживала все эти годы совсем без мозгов?
– Твоими молитвами!
– Оно и видно. Но теперь-то у тебя должен уже был проклюнуться разум? Никто не пытался тебя убить! Да, мы сглупили с ребятами и не поняли, что ты не заигрываешь, что ты это все всерьез. Но убить свою истинную – это надо быть совсем отбитым. Это было тупое совпадение, сейчас-то ты понимаешь или нет? Не-до-по-ни-ма-ни-е!..
– Не бывает! Совпадений.
– Действительно! То есть совпадений не бывает, но в судьбу ты не веришь, и мне пойти на хер, да?!
В его голосе появились густые рычащие ноты, как бывает с хищниками за секунды до самопроизвольного оборота. Глаза его пожелтели – но мне было наплевать.
– Ублюдок, – прошипела я, и пальцы напряглись, готовясь взорваться когтями, – чтоб тебя морочки…
Он зарычал в голос, ласка оскалилась, – и в этот момент раздался ровный, глуховатый металлический стук.
Я вздрогнула и замолчала. Арден дернулся. Стук продолжался. Мы переглянулись; Арден отошел к окну и выглянул на улицу, я помотала головой.
Он сообразил первым:
– Батарея. Мастер Дюме предлагает нам держаться в рамках.
– О, я к ним еще даже и не подходила!
Арден скомкал и бросил на пол, к моему пальто, мокрое полотенце и взъерошил волосы пальцами.
– Кесса. Пожалуйста, сними артефакт, и давай поговорим, как нормальные люди. Или мне все-таки надо содрать его самому?
– Только попробуй, – с расстановкой сказала я. – Только попробуй меня тронуть, и я найду способ превратить твою жизнь в ад.
Арден посмотрел на меня с недоумением, а потом вдруг отступил и расхохотался. Хохотал долго, с чувством, захлебываясь; потом кое-как успокоился и рухнул на кухонный стул; глянул на меня и снова засмеялся.
Смех был… здоровые люди так не смеются.
– Кесса, ты тупая? – наконец сказал Арден, утирая глаза. – Нет никакой «моей жизни», которую ты во что-нибудь превратишь, и «твоей» отдельной жизни, в которой ты будешь радостно гарцевать «на воле».
Все кавычки он издевательски показывал жестами и каждый раз, напрягая левую руку, морщился.
– Есть наша жизнь, Кесса, и я не думаю, что ты действительно хочешь сделать ее ужасной. Сними наконец эту свою дрянь и иди сюда, ну?
Я нащупала под свитером круглый диск артефакта и вцепилась в него до боли в пальцах. Я ужасно устала. Мне не хотелось больше ни язвить, ни грубить, ни спорить; больше всего мне хотелось досмотреть эту безобразную сцену на ускоренной перемотке и выкинуть ее из головы навсегда.
«Это можно устроить», – написал мастер Дюме, когда я просила безопасности. И кем я была, что решила поверить? Как будто мало видела вранья!
Нельзя ничего устроить. Здесь не с кем договариваться. Вместо ушей у него декоративные элементы, новомодный держатель для шапки, а вместо эмпатии – оскорбленная самцовость.
– Нет никаких «нас», – хрипло сказала я. – Нет и не будет. Я не хочу быть твоей. Ищи другую дуру.
Арден глубоко, рвано втянул воздух, выругался и отвел взгляд. А я вдруг выдохнула:
– Я тебя не выбирала.
– Да я бы тоже, знаешь, предпочел кого-нибудь получше.
Отчего-то очень хотелось плакать. Стечь по стене, утопить лицо в коленях, накрыть голову руками – и просто разрешить слезам течь. И пусть слезы перейдут во всхлипы, а всхлипы в вой; может быть, мне давно пора бы вымыть из души и свой застарелый страх, и боль одиночества, и детскую мечту, что у меня будет однажды что-то мое, и дурацкую надежду однажды вернуться домой.
Я свернусь в комок, натяну на плечи шарф и представлю, что меня обнимают чьи-то руки. Приглажу волосы, убеждая себя в том, что это чужая ладонь. Я скажу сама себе: тише, маленькая, – и от этого мне станет теплее и легче.
На какую-то секунду я позволила себе замереть в этой картинке, а потом села на стул и вздернула подбородок:
– Я слышала, что у двоедушников может быть несколько пар. Может быть, мы поищем… другие?
Арден невесело усмехнулся.
– О, я искал и даже ездил к оракулу. Но знаешь что? Если они и бывают, то определенно не с нами.
– Что ж. Значит, уж извини, истинной любви у нас обоих не будет.
У Ардена было… странное лицо. Глубокие тени на бледном лице казались почти синими, а глаза – больными; сукровица текла по татуировкам на левой руке прямо на выстланную клеенкой столешницу.
Он смотрел жадно. Переплел наши пальцы, сказал хрипло:
– Мы могли бы попробовать…
Я сбросила его ладонь со своей:
– Тебя я боюсь больше, чем одиночества.
XXII
Больше мы тем вечером не разговаривали – если не считать разговором то, что Арден выругался особенно грязно и ушел с кухни.
Я посидела еще, тупо глядя в клетки клеенки. За стеной надрывно взревел унитаз; ему охотно отозвались рулады моего желудка. Можно было бы порыться по шкафам и холодильнику, но все здесь казалось мне чужим и грязным.
В коридоре хлопнула дверь, и я сжалась. Арден, впрочем, тоже явно не был готов продолжать наше увлекательное общение: почти сразу следом щелкнуло, и струи воды ударили в чугунное дно ванны.
Он не придет. Он не придет.
И я позволила плечам сгорбиться над столом.
Мечтала ли я о нем? О, да. Сложно быть двоедушницей и совсем уж никогда не мечтать о своей истинной паре, большой настоящей любви, идеальном мужчине. Когда я была маленькой, я представляла его себе как кого-то большого и шкафообразного, вроде папы. Надежного, как скала.
Потом я, конечно, знала: он лис. Но человеком я его если и видела, то мельком, и совсем этого не запомнила; я и слышала-то его только однажды и издали, из марева между сном и бодрствованием. В воображении мой лис был белокожим веснушчатым юношей с мягкой рыжей бородкой. В каком-то волшебном – невозможном – будущем я присылала ему анонимную открытку с видами, мы вступали в переписку, с каждым разом письма становились все длиннее, и мы обсуждали кино и достижения современной артефакторики. Потом я признавалась ему в том, что мы пара, он приезжал, ужасно извинялся, стоял на коленях со слезами на глазах, а потом мы плакали вместе, и он любил меня нежно-нежно.
Дальше предварительных ласк я в своих фантазиях обычно не заходила, потому что успевала кончить раньше. Потом мне сразу становилось от самой себя противно, я умывалась холодной водой и поскорее выкидывала из головы эту традиционалистскую дрянь и дурацкие установки, из-за которых я все еще – после всего – продолжала его романтизировать.
Что ж, жизнь, к сожалению, часто оказывается гораздо неприятнее фантазий.
Я обняла себя за плечи, стиснула зубы, зажмурилась, – но так и не смогла заплакать.
Где-то так меня и нашел мастер Дюме.
Он по-прежнему, конечно, не разговаривал, и даже тетрадь с собой на этот раз не взял. Но я как-то сообразила, что он предлагал осмотреть квартиру, и не нашла причин отказаться.
Жилье было, очевидно, съемным, необжитым. Это сквозило во всем – тусклом, размытом запахе запустения, странном сочетании очень старых и очень новых вещей, хрустящих от крахмала кухонных занавесках. Входная дверь обтянута искусственной кожей с металлическими пуговицами, а рядом – покосившаяся тумбочка с облупленным лаком и следами от сорванных наклеек. Прихожая крохотная, в ней толпились на коврике сапоги и ботинки; массивный шифоньер был совсем пустой и странно сочетался с явно очень новой трехрожковой люстрой. На желтых обоях – темный след от овального зеркала, но самого зеркала нет.
Коридор низенький, над ним нависали антресоли. Мастер услужливо приоткрыл для меня дверцу, продемонстрировав неровную пирамиду из рулонов туалетной бумаги и банки с какими-то закатками.
Здесь все утыкано дверями. Справа – раздельные туалет и ванная, в которой агрессивно гремела вода. Туалет обычный: давно не видел ремонта, но чистенько. Прямо – уже знакомая мне кухня, очень тесная и очень пустая; стол застелен дурацкой клетчатой клеенкой, а кухонный гарнитур – я даже постучала по дверце, чтобы убедиться, – из массива и украшен резьбой. За окном виднелся балкон.
Я посмотрела на мастера вопросительно, и он картинно развел руками.
На газовой плите стоял чайник, и мне несколько раз жестами предложили чаю. Я несколько раз вежливо отказалась. Тогда мы принялись тщательно «осматривать» холодильник. Он был здоровенный, пузатый, на незнакомых мне артефактах. Мастер Дюме показывал мне то кастрюлю с гороховым супом, то колбасу, а я все никак не могла понять: как же это они так сделали, что сечения не сходятся, но все равно все работает?..
Наконец колдун оставил идею меня накормить, и мы зашли в комнаты.
Их здесь было две, левая и правая. В левой горделиво стояло у стены пианино, заставленное сверху цветами. Еще здесь были диван и два кресла, к одному из которых Дюме приставил свой посох, а на втором в беспорядке лежали вещи; на журнальном столике стоял навороченный алтарный комплекс, к которому – мастер Дюме показал мне это ненавязчиво, с извиняющимся лицом – были привешаны многочисленные охранные контуры.
Конечно же, двусторонние. Это же лучший, веками проверенный способ налаживать отношения – запереть девушку в квартире, не так ли?
Я прикрыла глаза, вздохнула и кивнула.
После этого мне наконец показали и вторую комнату; здесь уже стоял мой чемодан. И я даже не удивилась, когда поняла, что кровать в комнате всего одна. Но, право слово, это было не смешно.
– Мастер Дюме… – начала было я, рассчитывая сама не зная на что.