Но он снова развел руками и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Комната как комната. Довольно свежий ремонт, на полу огромный коротковорсный ковер. Помимо него и массивной кровати, сюда поместились шкаф, пара тумбочек, красивый торшер с расписанным плафоном и изящный трельяж. В приоткрытой форточке выл ветер.
Ни дивана, ни даже кресла, конечно же, не было.
Кровать не застелена – на ней матрас в полосатом наматраснике и три голые подушки, лежащие одна на другой. Одеяла и покрывало были свалены кучей в пустом углу.
Там и лягу, мрачно решила я. Что это вообще за хрень? Или кое-кто всерьез считает, что стоит мне оказаться с мужчиной в одной постели, как я мгновенно превращусь из злобной стервы в страстную порнофею?.. О, его ждет глубочайшее разочарование.
Многовато у него, похоже, лишних яиц.
Я дернулась и не сразу сообразила: выключилась вода. Какой-то шелестящий звук. Щелчок ручки.
О Полуночь, он же придет сейчас сюда. Не мог он утонуть там, что ли, в этом душе!..
Буду кричать, постаралась себя убедить я. По правде говоря, кричать у меня никогда особо не получалось; проще было бы поверить, что я просто замру, как ледяная статуя, и буду стоять замороженная, пока не выдастся удачный случай для удара. Мне нужен всего один момент; он отвлечется на какую-нибудь ерунду, хоть бы и на сиськи, а я ударю его, скажем, в висок… чем?
Я заметалась по комнате; с хлопком раскрылся чемодан, рассыпав ворох всяких тряпок, и я все никак не могла найти ничего подходящего.
Скрип двери.
Метнувшись к трельяжу, я рывком распахнула дверцы. Стаканы, зачем-то ложки; почему же хозяева не догадались положить сюда кастет, нужная же вещь; пепельница – неплохо, но уж очень тяжелая; о – бутылка минералки.
Ухватилась за горло, ударила о столбик кровати. Дно брызнуло на пол осколками и захлебнулось в воде. Я потрогала оставшиеся грани пальцем – острые; если ударить достаточно сильно…
Какая-то возня в коридоре, дверь открылась, и на ковер опустились лисьи лапы.
Я спрятала руку с бутылкой за спину.
Кожаный нос дернулся. Лис склонил голову, глядя на меня как будто бы с иронией. Перепрыгнул через распахнутый чемодан, выразительно понюхал лужу со стеклянными осколками и тявкнул. Деловито прошлепал к шкафу, подцепил ручку зубами, лапами кое-как то ли выдвинул, то ли выкопал ящик. Показал мне на него мордой: гляди, постельное белье, ну ты разберешься.
Снова тявкнул. У него это получалось ужасно умильно. Если для меня-ласки лис был огромным и пугающим, то мне-человеку он казался очаровательным. Будто поймав эту нотку, Арден боднул меня мохнатым лбом в колено.
Я ошарашенно почесала его за ухом.
Лис вывалил язык и улыбнулся – широко, хитро. Лизнул мои пальцы. Легонько прихватил их зубами. Я почему-то смешалась и покраснела. Шерсть жесткая, но белая стрелка на лбу мягче, нежная на ощупь…
Пах он, правда… ну… лисой.
– Вообще-то, – облизнув губы, сказала я, просто чтобы что-то сказать, – залечивать травмы лучше в том обличье, в котором они были получены.
Лис посмотрел на меня с сомнением и снова тявкнул.
А потом развернулся ко мне пушистой рыжей задницей, отошел немного и нырнул в сваленные в углу одеяла. Покувыркался там, довольно урча; вырыл гнездо – и сложил голову на лапы.
Придурок. Просто придурок.
Я покачала головой – и поняла, что улыбаюсь. Торопливо стерла с лица это недопустимое выражение, ухватила покрепче бутылку и отправилась в коридор искать совок и веник.
XXIII
– Я не сплю человеком, – объяснил Арден утром, за завтраком. – Не получается.
Я вяло жевала слишком густую овсянку, сваренную мастером Дюме, и едва не спросила: «Давно?»
Но вовремя себя одернула. Потому что было вполне понятно – давно; с тех самых пор, как я убежала.
Разрыв вроде нашего – это, конечно, не смерть. И все равно – это непросто для двоедушника. Запах пары создает привязанность, а еще – успокаивает; рядом с парой ты (так говорят) чувствуешь себя в безопасности. Многие пары плохо спят по отдельности, и волки, например, во все официальные визиты ездят семьей.
У нас, в Амрау, была одна вдова, старая лосиха. Ее пару унесла болезнь, а она пережила его на двадцать шесть лет и хорошо справлялась: вырастила детей, держала крепкое хозяйство, варила лучшее в городе пиво и даже, поговаривали, завела любовника из колдунов, эдакая извращенка. Но и она всегда вечерами обращалась и спала под окнами, мохнатая и печальная.
Наверное, Ардену было… нелегко. Не могу сказать, что я много об этом думала. И сейчас никаких уколов совести я тоже не почувствовала; поэтому пожала плечами и буркнула:
– Бывает.
Я сама сегодня тоже спала плохо; даже не спала, пожалуй, – дремала. Обычно на ночь я убирала артефакт под подушку, но сегодня не решилась его снять, так и лежала всю ночь, сжимая его в ладони. И что-то во мне все прислушивалось к звукам ночного дома, не давая окончательно провалиться в темноту.
К тому же выяснилось, что лис храпел. У меня было серьезное подозрение, что он делал это специально.
Так это или нет, было, конечно, не узнать. Утром Арден вежливо встал раньше и добрых полчаса «помогал с кашей» на кухне, уступив мне и комнату, и душ. Он вообще был в на удивление оптимистичном настроении и, стоило мне перейти к чаю, заявил:
– Мастер Дюме передал, что ты любезно согласилась помочь с нашей небольшой проблемой. Приступим после завтрака?
– Вообще-то сегодня среда, – напомнила я, – меня ждут в мастерской, и вечером занятия.
Он нахмурился.
– Думаю, ты туда не пойдешь.
Ну начинается. Конечно же, без этого никак нельзя было обойтись.
– Думаю, пойду.
– Кесса, давай не будем тратить время на споры, хорошо? Совсем нет на это настроения. Кстати, у нас где-то был лимон, добавить тебе в чай?
Я картинно отодвинула от себя чашку.
– Меня ждут в мастерской, – с нажимом повторила я. – Просто взять и не прийти – это безответственность. К тому же меня уволят за прогул.
Арден покачал головой, встал и принялся рыться в холодильнике; вытащил лимон, взял из шкафа досочку и принялся нарезать тонкими полупрозрачными кружочками.
Плюх! Желтый кружалик на мгновение скрылся в чае целиком, потом показал яркий бочок и выплыл, покачиваясь.
– Кесса, – Арден аккуратно взял меня за руку, погладил пальцы, – теперь, когда мы, наконец, встретились, многое изменится. Тебе не обязательно работать. У меня пока есть в Огице дела, но после мы можем уехать в Кланы, подумать, как и где хотим жить… Я дам тебе время привыкнуть и убедиться, что я не кусаюсь. Мне жаль, что те события оказали на тебя такое влияние. Я бы хотел показать тебе, что на самом деле…
Я отобрала руку, встала. Подошла к раковине и, ослепительно улыбаясь, резко перевернула над ней кружку.
Чай ухнул в раковину весь, вместе с пакетиком и трагично брякнувшей ложкой.
– Не люблю, – я снова улыбнулась, – с лимоном.
– А сказать не могла?..
– О. Ты хочешь поговорить со мной об умалчивании?
– Вот поэтому, – Арден ткнул пальцем в сторону раковины, – я ничего тебе и не говорил. Если бы ты стояла где сказано и не пыталась геройствовать, мы могли бы и дальше спокойно гулять, как нормальные люди. Влюбилась бы и приняла меня как хорошую новость!
Я не кинула в него кружкой. Это было большое достижение. Я опустила ее в раковину нежно-нежно, контролируя себя так, будто размещала камень в крапановой закрепке.
Наверное, у меня было очень зверское лицо, потому что он все-таки немного сбавил тон.
– Кесса… я понимаю, что у тебя эмоции. Но ты же знаешь, что я прав, не так ли? Хотя бы рационально. Тогда ты испугалась, а сейчас пора уже реагировать… адекватно.
– Адекватно?
Если бы кружка все еще была у меня в руках, она бы, наверное, треснула.
– Да, – упрямо сказал Арден. – Это когда ты разумно реагируешь на объективную реальность.
– Адекватно, – я перекатила это слово на языке, будто пробуя. – Разумно. Объективно.
Видит Полуночь, я всегда была очень, очень воспитанной девочкой. И все те разы, что я представляла, как вгрызаюсь ему в горло, – я делала это все-таки не совсем всерьез, как-то… не по-настоящему. И даже когда вчера я била бутылку, я не хотела ему на самом деле никакого особого зла. У меня все бурлило внутри, а наэлектризованная кожа почти болела от физического, животного ощущения угрозы; мне нужно было схватиться за что-то, сузить зрение до одной понятной, яркой точки, чтобы не видеть ничего вокруг.
Но вот сейчас – сейчас во мне что-то будто проснулось.
– Ты, я посмотрю, самый рациональный из всех? – Я даже не знала, что умею так разговаривать: холодно, зло и с издевкой. – Разумный. Адекватный. И все так хорошо придумал. Такой благородный, просто волк на белой «Змеице», будешь от большого, чистого сердца обо мне заботиться. Я по утвержденному графику сначала влюблюсь, потом буду ужасно растеряна, потом немного порыдаю в твою широкую мужскую грудь, но не слишком долго, чтобы не надоело. И радостно упаду в твои объятия, поеду, куда скажешь, займусь чем-нибудь, что тебе понравится, и мы будем просто обосраться как счастливы вместе, да?
– Кесса…
– Заткнись. Тебя кто учил перебивать женщин? Так вот, по поводу всех твоих романтических иллюзий: ты ни хрена не понял. И если еще раз, еще хоть раз ты попробуешь что-то решить за меня, я убью ее, твою возлюбленную ласку, и посмотрю, что ты будешь делать.
Арден, кажется, подавился воздухом. Если бы взглядом можно было по правде сверлить, у него была бы сквозная жженая дырка между глаз.
– Это невозможно, – наконец хрипло сказал он.
– О, – это не я так улыбнулась, нет, у меня ни за что бы так не получилось. Мне помогла ласка; я позаимствовала у нее этот фирменный презрительный оскал, выражающий что-то вроде «такой большой и такой тупой». – Ты просто слишком застрял в своей объективной реальности