XXX
Наутро вся эта легкость, и беззаботный смех, и непролитая нежность истаяли, как болотная дымка жарким июльским утром.
За завтраком говорили только по делу. Я передала свои записи, – честно предупредив, что их вряд ли можно считать такими уж полными; Арден вежливо их пролистал, очевидно ничего не понял, но поблагодарил и куда-то уехал.
Мастер Дюме снова предлагал мне шашки, но у меня совсем не было на них настроения.
В квартире пахло лисом. Он провонял собой, кажется, решительно все. Им пахли полотенца в душе, дурацкие кухонные занавески, мое покрывало и даже чай; этот запах преследовал меня на балконе и в туалете; я открыла все окна нараспашку, но даже это не помогло, потому что улица, кажется, тоже пахла Арденом. Я скормила артефакту крови вдвое больше обычного, и это тоже ничего не изменило.
Нет, мне не дурманило разум. Я прекрасно осознавала, что делаю, я помнила, что все это решительно мне не нравится, я знала, кто я такая и ради чего так билась все эти шесть лет. Меня не пьянил этот запах, не заставлял делать несвойственные мне вещи и – упаси Полуночь – не влюблял меня, в кого не надо.
Он просто все время был. И свербел у меня в носу.
Отчаявшись, я даже попросила у мастера Дюме каких-нибудь капель, но колдун, поджав губы, написал: «Я не могу допустить нанесение вреда Вашему хрупкому здоровью».
Хрупкому. Подумать только.
У нормальных двоедушников запах пары вызывает ощущение покоя. Пара пахнет домом, пара пахнет теплом, уютом и безопасностью. В особенно плохие дни ты всегда можешь зарыться носом в волосы своего партнера, дышать им, пропитываться им, и самые жуткие мысли отступят сами собой.
Трис сравнивала своего волчонка с легкими наркотиками, – и алхимичка Трис, вероятно, знала, о чем говорила. Внешний мир не то чтобы размывается, но становится не таким насыщенным, и все твое внимание сжимается в тоннель, на одной стороне которого ты, а на другой – он. Ты все еще осознаешь реальность, но как будто не до конца, размыто, потому что вся ты сосредоточена совсем на другом.
Я помнила это иначе. Для меня тогда – в тот единственный раз, когда я действительно слышала этот запах, – мир был, наоборот, таким ярким, что слепило глаза. И запах был везде, он ввинчивался в небо, дробил череп, выливался из глаз, и в этом не было ничего уютного. Был азарт, было предвкушение, был порыв бежать наперегонки, обхитрить, обыграть, быть сильнее и в конце концов остаться живой.
Но сейчас ничего такого не было. Ни спокойствия, ни адреналина. Наверное, мой артефакт все-таки работал, и ласка спала спокойным сном, лишь изредка подергивая ухом.
Запах просто бесил, и от него никак не получалось избавиться.
Арден вернулся к обеду, и к этому времени я вся извелась, издергалась и спланировала убийство.
– Мастер Ламба передал тебе книги, – весело сказал он, скидывая ботинки и размахивая авоськой с книгами и небольшим нежным букетом. – Оставил закладки, попросил разобраться с… Кесса, что ты делаешь?
Я замахала на него руками: заткнись и не мешай. Обнюхала рукава, шарф, пальто, бьющуюся венку на запястье.
Арден попытался меня перехватить и промурлыкал в ухо:
– Наверстываешь упущенное?
– Отвали. – Я засунула нос ему в воротник и сосредоточилась. – Черт, нет, ты все-таки какой-то не такой…
– Не какой?
– Тобой провоняла вся квартира. – Я все-таки вынула нос из его одежды, завозилась, вывернулась из рук, старательно проигнорировав в себе что-то женское, что не очень-то хотело выворачиваться. – Я уже заподозрила, что ты могуч и вонюч, как и полагается самцу… но нет, вроде бы все-таки моешься и пахнешь мылом, пеплом и заклинаниями. Но все вокруг воняет тобой! Ты что – заболел?
– А, это. – Он беззаботно махнул рукой. – Не волнуйся, просто лис пометил углы.
– Ты что сделал?
– Пометил квартиру, – невозмутимо повторил Арден. – Лис. Его это успокаивает.
– Ты обоссал съемное жилье?
– Не «обоссал», а пометил. – Кажется, он обиделся. – Ты же знаешь, что это не столько моча, сколько…
– Да по херу, что это! Как это теперь вывести?!
– Понятия не имею. А зачем?
Я взвыла.
– Арден! Ну лис же пахнет… не цветочками! И даже не одеколоном «Столичный»! Это просто грубая животная вонь!..
– Я тоже тебя хочу. – Он ослепительно улыбнулся. – Кстати о цветочках…
Он вручил мне букетик – какие-то белые нежные цветы вроде лилий, только с бутонами меньше и безо всякого запаха. Я потрогала лепестки: шелковистые, гладкие.
Мне дарили раньше, конечно, цветы. Папа с начала весны и до излома осени таскал их каждую неделю. Это был пышный веник для мамы, который она ставила на кухонный стол, высокий изящный букет для Ары и что-то небольшое – для меня. Когда Ары не стало, цветы для нее мы каждый раз относили в похоронный лес и ставили там у ее дерева в хрустальную вазу.
Пока я была маленькая, я все ждала, что вырасту, и у меня будут букеты, как у Ары: большие, взрослые, из длинных цветов с крупными резными листьями. Но потом… папа продолжал по привычке покупать мне ромашки, я быстро совала их в глиняную кружку, и мы шли к Аре.
А цветы красивые. На лепестках – фиолетовые прожилки, а тычинки пушистые-пушистые, как пузатый шмель.
– Это… мне?
– Тебе. Нравятся?
– Хорошие. – Я наконец взяла у него букет, зарылась в него лицом.
Цветы ничем не пахли, но почему-то приятно быть среди них, дышать ими и знать, что они видели какой-то другой мир: беззаботный, зеленый, с голубым-голубым небом и тишиной, в которой есть только ветер и шелест травы.
Наверное, их вырастили в теплицах. Но мне все равно нравилось думать так.
– Мне каждый раз так жалко, когда они вянут, – тихо сказала я, поглаживая пальцами бутоны. – Так грустно думать, что они могли бы еще жить и расти, но их срезали, чтобы можно было поставить труп в вазу…
– Кесса. Хочешь, я в следующий раз принесу тебе кактус в горшочке?
– Зачем? – Я моргнула.
– Чтобы ты не расстраивалась, что они мертвые. Извини, я как-то думал, что всем девушкам нравятся цветы.
– Мне нравятся цветы, – быстро сказала я. – И мертвые тоже! А вот кактусы не очень, и… подожди. Ты их принес, чтобы я не ругалась на вонь?
– Что ты!.. – Арден возмутился с такими честными глазами, что я сразу поняла: угадала. – Просто хотел сделать тебе приятное! Безо всякого повода.
– Арден, – я нахмурилась, – с вонью надо что-то делать. Бедный мастер Дюме, он же тоже вынужден это нюхать! Как это вывести? Может быть, купить хлорки? И я еще слышала, что если кошка гадит не туда, можно натереть это место лимоном… был же лимон в холодильнике, надо попробовать. И, пожалуйста, не делай так больше!
– Ну милая. – Кажется, если бы он был в звериной форме, он принялся бы вилять хвостом. – Это же инстинкты…
– У людей нет инстинктов. Инстинкт – это сложное автоматическое поведение, вот когда гусь вылупляется и уже откуда-то в курсе, что надо лететь на юг, это инстинкт. А у людей в лучшем случае рефлексы, и если тобой управляет животное, тебе срочно нужно наведаться к лекарю душ, попить травки да эликсиры и…
Договорить я не успела, потому что Арден аккуратно отставил авоську с книгами на тумбочку, а потом наклонился ко мне, заглянул в глаза и медленно поцеловал.
Не знаю, что было у меня в голове. Вряд ли это был мозг; по крайней мере, не было похоже, что он способен думать.
Я все еще была ужасно зла. Я хорошо помнила, с каким мстительным удовлетворением, с какой дрожащей яростью, с какой готовностью сражаться без оглядки на цену я врезала ему между ног. Было бы странно, если бы я это забыла: в конце концов, это было всего-то позавчера.
И, конечно, я не могла забыть панический страх, который свернулся ядовитой змеей где-то у меня внутри, окружив печень, перекрутив кишки и сдавив легкие. О, я могла закрыть глаза и как воочию увидеть пену на зубах этой прелестной рыженькой лисички с толстым хвостом, хитрой мордой и пастью, расползшейся в умильное «хи-и-и».
Я знала, что бывает, когда ледяные плиты сходятся над головой.
Но страшно почему-то не было. В крайнем случае я убью его, не так ли? А пока…
В общем, не знаю, что было у меня в голове. Но я думала, может быть, несколько секунд, и Арден вглядывался в меня с тревогой и не предпринимал никаких действий. Потом я неловко ухватила его за рубашку, притянула ближе; раскрыла губы, тронула его языком и позволила себе закрыть глаза.
Кажется, какое-то время он осторожничал, – наверное, ему были дороги его яйца; но затем обнял, вдавил в себя, смял мой рот, перехватывая дыхание и заменяя его собой.
Мы оторвались друг от друга… не сразу.
– Ты очень красивая, – хрипло сказал Арден, нежно потеревшись носом о моей нос. – Ты очень красивая, когда занудствуешь. Делай так чаще.
Кажется, я покраснела. Я стояла чуть на цыпочках, с изящными цветами в слабеющих руках, смотрела в его смеющиеся глаза и тонула в них, как девчонка.
Конечно же, ему нужно было все испортить. Арден зарылся носом мне в волосы, легонько поцеловал ухо и выдохнул:
– Я тебя прощаю.
XXXI
Наверное, у меня было очень дурацкое лицо. Я опустилась на пятки, отстранилась немного и заглянула ему в глаза: ты это, мол, чего? Глупо пошутил?
Но нет: он, похоже, был совершенно серьезен. Смотрел на меня сверху вниз с мягкой улыбкой и гладил пальцами линию от уха к ключице.
Я сбросила его ладонь.
– Ты? Меня? Прощаешь?..
Он кивнул и потянулся меня целовать, но я отскочила на два шага, запнулась о ботинки и чуть не упала на тумбочку.
– Арден! Ты нормальный?
– В каком смысле? – Он обиженно сложил руки на груди.
– В прямом! Ты нормальный, или ты грохнулся с Толстого дуба и проехался головой вниз до самой канцелярии?
Он устало потер лицо, закрутил косу в пальцах.
– Кесса, ну что не так? Почему у тебя на этот раз истерика?
– У меня не истерика. Если ты думаешь, что это истерика, ты просто никогда не видел истерик! Или у тебя что, если я с тобой не согласна – так я, значит, истеричка? Какая, действительно, разница, что я там говорю, что я думаю, когда всегда можно сказать, что это я все истерю!..