И поскорее ушла с кухни.
В следующий раз не выдержала уже я. Арден опять где-то шлялся весь день, пока я мучилась с принципом Гиньяри (это был излишне сложный для меня уровень материаловедения, относящийся к программе институтских спецкурсов), а вечером приволок две шавермы из ближайшего ларька и неощипанную дохлую курицу.
Курица имела невероятно скорбный вид. Смерть ее была, похоже, мучительной: вокруг мелких выпученных глаз полопались все сосуды, шея измята, а в крыльях было столько проплешин, слова несчастная птица отбивалась ими от трактора. Предшествующая этим скорбным событиям жизнь явно тоже не баловала: курица была тоща, плешива и неубедительна.
Арден бросил курицу на пол в угол, – она шмякнулась, как тряпичная. Вышел в комнату, а вернулся уже лисом. Сел, довольный, и принялся ее грызть.
– Тебе, может, общипать ее? – из чисто практических соображений предложила я.
С курицы летел легкий, воздушный пух, который норовил приземлиться в чай, в шаверму, в графин с водой и прицельно мне в нос. Кожа у курицы была синюшная, кровь почти не текла; пахло специфически, но все-таки не тухлятиной.
Лис довольно чавкал, только что не причмокивал от блаженства.
– Арден! Ну ты бы хоть не на кухне это делал!
Он посмотрел на меня задумчиво, потом вгрызся старательнее, раскусывая хрящи. Кое-как отделил от туловища крыло и, довольный, положил его мне в ноги.
– Арден!.. Я понять не могу, ты больной или невоспитанный?!
Арден подпихнул мне крыло и вернулся в свой угол.
– Это ненормально, – говорила я на следующий день, пока Арден мыл полы, а мастер Дюме безмятежно варил молочную кашу. Я безуспешно пыталась собрать летучий пух с кухонных полок. – Зачем ты ему потакаешь? Ладно еще спать, хотя и с этим стоило бы обратиться к целителю, но кормить сырым мясом в таких условиях!.. Мы же живем в цивилизованное время!
– Мне так нравится, – огрызался Арден. У него краснели уши. – Это не болезнь!
– Да-да, а курение – не зависимость!
Мастер Дюме поднял взгляд от ковшика, и я смутилась:
– Извините, это я не вам.
Он кивнул и вернулся к каше.
– Арден, ну это же действительно ненормально. Если тебе захотелось курятины, мы могли бы ее сварить, в конце концов! То ты углы метишь, то кишки на стул наматываешь, кто вообще кем управляет – ты лисом или он тобой?
– У нас взаимовыгодное сотрудничество, – язвительно ответил он. – Тебе не понять!
– Да куда уж нам!
– Вот и не лезь. Это мое дело, я сам разберусь, что нормально, а что нет.
– Как-то ты хреново разбираешься. У тебя, очевидно, проблемы. Может, надо что-нибудь предпринять, а не делать вид, что так и было задумано?!
Арден отставил в сторону ведро, выпрямился, сдул с лица выбившиеся из косы волосы. Вгляделся в меня, понял, что я не шучу, – и оглушительно, обидно расхохотался.
– Тебе могли бы помочь понять, что твои страхи беспочвенны, – мягко уговаривал Арден вечером, пока я, пыхтя, боролась с его шевелюрой. – Что все эти проблемы, они, ну… не настоящие.
Своими душеспасительными беседами он застал меня врасплох: я была в благостном настроении и не сразу отреагировала на эти слова.
У Ардена были роскошные волосы. Длинные, распущенными они спускались ниже пояса, мягкие, каштаново-рыжие, блестящие на свету. Арден по большей части заплетал их в простую косу, иногда – с какими-то мятыми шнурками, ленточками и висюльками, и у меня уже какое-то время чесались руки это исправить.
Ардену я сказала, что буду плести «кольчугу». Он, видимо, счел, что это что-то мужественное, и смирился. На юге такие косы называли «морская рябь», а в наших местах – «авоська», потому что на надетую на голову волосатую авоську это и было похоже. Зато плелось долго, приятно. На середине я все-таки передумала, расчесала волосы и принялась сооружать ажурную шестипрядную косу.
– Ты очень остро тогда отреагировала, – продолжал ласково говорить этот лис, – испугалась, переволновалась. Это можно понять, к тому же ты еще была совсем маленькая, подросткам свойственна тонкая душевная организация. Наверное, тебе сложно было принять ошибочность своих решений. Но тебя никто не будет винить, если… ай!
Я дернула прядь еще раз, посильнее, но на этот раз он был морально готов и только едва слышно зашипел.
– Милый, – я обратилась мягко. Ругаться не хотелось, потому что тогда он, конечно, отберет у меня волосы и опять заплетет свое безобразие. – Я давно взрослая девочка, и все это абсолютно не твои проблемы!
– Конечно, мои, – обиделся Арден. – Ты ведь моя пара! А ты видишь во мне чудовище.
Ох, хорошо все-таки, что он сам придумал про кровное обязательство. У кого-то здесь, похоже, семь пятниц на неделе.
– Ты послал меня в жопу, – напомнила я. Пальцы сами собой раскладывали волосы волнами. – Не вертись, пожалуйста. Закончим с этим… артефактором, и покатишься обратно в свои Кланы лапать какую-нибудь лунную. И перестанешь нести всякую чушь!
– Это не чушь. Ты так вцепилась в эту «свою дорогу», потому что у тебя сработало когнитивное искажение, называется «оправдание выбора». Это когда ты задним числом решаешь, что все сделал правильно, и находишь новые и новые причины для этого, даже если выбор был очевидно ошибочный.
– Как, например, с курицей ты заявил, что «зато провели генеральную уборку, давно было пора»?
– Ну… да. – Он, похоже, даже не смутился. – Так вот, чтобы признать ошибочность решения, рекомендуют…
Я все-таки вспылила. Выпустила косу, обошла стул:
– Ты охренел? Сам ты… тонкая душевная организация! Жрешь всякую дрянь, потому что она тебя успокаивает. Посмотрите на него, мальчик переволновался!
– Ладно-ладно! Нормальная душевная организация. Обыкновенная! Умеренной толщины. И какое дело тебе до того, что и почему я ем?!
– Опасаюсь, как бы ты ногу мне в ночи не отгрыз.
Я недовольно дернула плечами и снова взялась за расческу. А Арден, прищурившись, выдал:
– Мне кажется, я все-таки тебе нравлюсь.
– Ты и рад обманываться, – ворчливо сказала я, собирая в ладонь рассыпавшиеся волосы. – Но копна у тебя что надо!
XXXIV
Когнитивными искажениями Арден не ограничился. На следующее утро я застала его за чтением книжки в унылой темно-красной обложке, буквы на которой гласили: «Бендарабешский конфликт и альтернативная травма».
Ну ладно. Если ему так нравится считать меня психотичкой, пусть считает, мне-то что с того? К тому же, может, он найдет там и свои симптомы…
– Я немного разобралась с противоречиями, – сказала я, помешивая кашу и старательно игнорируя это его чтиво. – У меня есть кое-какие соображения, их написать? Или, может, лучше встретиться с мастером? Хотя он, наверное, и так уже все понял.
– Напиши. – Арден не отрывался от книги. – Лучше бы тебе не выходить отсюда без лишней необходимости.
Мы обсуждали это уже трижды. У Ардена было ровно два сомнительных аргумента в пользу моего временного затворничества, которые были немногим лучше, чем «мне так захотелось»: он ссылался на то, что, во-первых, у Вердала явно есть ко мне какой-то непонятный интерес и вряд ли это сулит мне что-то хорошее, и, во-вторых, у меня поддельные документы и подозрительная хрень на шее, и у Сыска к этому тоже могут быть вопросы.
– Они же и так все все знают, – бурчала я, нюхая из окна свободу.
– Кто – все?
И так по-лисьи улыбнулся, что я не удивилась бы, узнав, что мастер Ламба считает, что ведет переписку с неким колдуном-артефактором, осведомителем с далеких диких островов.
Просто писать было скучно, и за завтраком я совсем забыла про кашу и принялась, периодически что-то зарисовывая, пересказывать свои изыскания неблагодарной аудитории.
Принципы Гиньяри изучали только в институте, на спецкурсе при кафедре материаловедения, – в программу вечерней школы их не включали за сравнительной редкостью ситуаций применения. Мастер Гиньяри, признанный мэтр артефакторного дела, изучал особенности взаимодействия разных камней.
В повседневной артефакторике применяли правила сочетаемости, – им учат еще в детском возрасте. На школьном уровне это довольно простая, практико-ориентированная и интуитивно понятная наука. Какие-то материалы усиливают друг друга, какие-то подавляют, какие-то ограничивают, какие-то дополняют – всего есть шесть разных типов сочетаемости.
Скажем, черный турмалин – камень с сильными экранирующими свойствами, «отбивающий» все внешние энергии без разбору, особенно узконаправленные. Из турмалина делают обереги от сглаза, а некоторые умельцы вешают на него защитные чары, но это непростое дело: их турмалин отталкивает тоже. А, допустим, иолит очень чувствителен к тонкому пласту сил, делает невидимое видимым, входит во все артефакты, связанные со зверями двоедушников, и наряду с бриллиантами инкрустирован в Волчью Корону. Из-за него ее, по большому счету, и приходится каждый год бережно чистить: ценнейшее качество иолита – плеохроизм, то есть под разными углами он имеет разный цвет, от синего к желтому, благодаря чему и преломляет неуловимые энергии тонкого плана.
Разумным образом, если собрать условный бутерброд из турмалина и иолита, ни одному из камней это не понравится. Даже небольшой фрагмент турмалина искажает работу иолита до неузнаваемости, а турмалин в свою очередь начинает отражать не куда велено, а в произвольном направлении, что в оберегах может привести к неприятным последствиям.
Возможно и другое: скажем, прямой контакт красной яшмы и кахолонга приводит к тому, что один из камней неизбежно ломается, а гранат усиливается, но немного смягчается рядом с яшмой. Словом, если мастер велел не носить изделие с другими, его лучше послушать, а стационарные артефакты вроде холодильников покупать в проверенных мастерских, где не экономят на экранировании.
Школьная программа на этом и останавливалась. В вечерней школе будущих артефакторов обучали, собственно, экранировать – и немного сочетать то, что не очень-то сочетается, но должно все-таки присутствовать в одном изделии.