Я кивнула, хотя сквозящая в голосе Ардена гордость была мне почему-то неприятна. Лисы берут след даже не три, а пять дней, им для этого даже не обязательно обращаться, это все знали; некоторые особи с «феноменальным нюхом» вроде Ардена могли что-то учуять и через неделю. В детстве это приводило меня в ужас: как они живут, бедные, в такой какофонии информации!.. Потом, после побега, ужас стал еще плотнее и гуще, но уже по другим причинам.
Поэтому они и заволновались так из-за Вердала. Если бы он пах, ему бы просто выписали какой-нибудь штраф, да и все. А так – столько шума, запросы на острова и в горы, международная операция; все из-за криво сделанной штуки, которая, по уверению ворона, вообще не должна работать.
– Конечно же, лисы ищут людей. Мы лучшие в этом деле, отправляют даже стажеров, я и сам пару раз выслеживал младенчика в капустном поле и вытаскивал перепившую жабу из колодца. Так вот, полицейские в Амрау может, звезд с неба и не хватают, но в Сыск они обратились быстро, и две лисы примчались в город уже через несколько часов. Они прошли по следу, вот он, синяя линяя.
В целом я и раньше ее видела и догадывалась, что она такое. По всем точкам со свидетелями линия проходила тоже.
– Она вышла из дома, счастливая и в предвкушении. Ее настроение не менялось до самой встречи, хотя вот здесь, на перекрестке, она ждала довольно долго. От него сразу пахло раздражением и тупой злобой. Вот здесь их запахи смешались. В сквере негатив эскалировал до прямой агрессии, были и чары, и кровь, и разбитые камни. Фонило настолько мощно, что лисам тяжело было выпутать из этого следы. Здесь они разошлись. Ара пошла… ну, вот по этой загогулине. Она пахла плохо, отчаянием, болью. Здесь, по старым улочкам, она ходила медленно и криво, поэтому ее и запомнили. Вот здесь ее настрой сменился на деловой, и она по прямой дошла до моста. Простояла над водой семь-восемь минут. Дальше ты знаешь.
Да, я знала.
Мама так и не смогла поговорить с полицейскими: она только шептала «моя бедная девочка», и ее разбирали рыдания. А папа говорил рублено: ей было очень страшно. Она не справилась. Нас не было рядом. Мы думали, она взрослая, она сильная, а она…
Мы все винили себя и друг друга, даже тетя Рун, которой вовсе там не было. А я тысячу раз спросила: почему, ну почему же я позволила ей уйти, почему не побежала сразу за мамой? Но правда в том, что я никак не могла знать.
Ара была такая взрослая. Ара была такая упрямая. Ара всегда знала, чего она хочет, она была сама по себе, сильная, яркая, прекрасная, как Принцесса Полуночи.
– Теперь посмотри сюда. Вот эта красная линия – это путь, которым шел Вердал. От гостевого дома, по Большой дороге, раздраженный и агрессивный. Сквер. Оттуда без остановок в лес, в его эмоциях поймали облегчение и много разных негативных эмоций, без подробностей. Здесь – Арден развернул вторую часть карты со сплошной зелено-серой закраской и синей лентой реки – он вышел к воде. Это примерно в шести километрах от Амрау. На берегу он провел не больше пятнадцати минут. Потом его запах резко ослаб, и след оборвался. Не видишь ли ты здесь странного?
Признаться, я не видела. Карта как карта, маршрут как маршрут: почти прямая линия через лес, вне всяких троп, параллельно руслу, потом резкий поворот к реке и синяя метка на берегу – место, где Вердал исчез.
Пожала плечами.
– Вот здесь, – он ткнул карандашом в поворот, – он немного попетлял, выбирая, как обойти, но в итоге попер напрямик, через подлесок. Вышел на берег. На крайней точке над водой он простоял не дольше трех минут, а затем его зверь умер и он рухнул в воду.
– И?..
– Тебе не кажется это… подозрительным? Что он вдруг, ни с того ни с сего, ломанулся через кусты и сугробы? И оказался у обрыва в тот самый момент, когда…
Я снова всмотрелась в линию. Ее изгиб теперь казался мне не подозрительным даже, а пропитанным ужасами запретной магии. Как будто гадюка сделала непредсказуемый, смертельный рывок.
– Это было бы трагическим совпадением, если бы он умер, – продолжал Арден. – Чем-то из страшилок об одной общей дороге. Но он остался жив, и это наводит на мысль, что он…
Арден выдержал паузу, заставляя меня договорить.
Сказать было очень сложно, будто, облеченная в слова, эта кощунственная идея становилась реальной и настоящей.
Но я все-таки заставила себя:
– Что он знал. Знал, что она… умрет. И знал когда.
– Ровно в полночь, – подтвердил Арден, как будто это было вопросом. – Лисы написали: не ранее одиннадцати тридцати, не позднее часа ночи. Но я думаю: ровно в полночь.
В глазах было очень сухо, и линии карт перед ними плыли.
– В общем, у нас есть сомнения относительно этого дела.
«Сомнения».
Арден спрашивал у меня о чем-то, но мне было нечего добавить. Тогда он принес мне чай, крепкий и сладкий, без лимона. Кажется, он пожалел о том, что затеял этот разговор.
Я все смотрела на карту, на хитросплетение линий, точки и пометки и почти видела, как кружится по комнате Ара, сплетая в воздухе защитные узоры. Мы узнали его сразу, – смеется она, и ее смех застывает в воздухе морозными узорами. – Это как… взрыв. Ох, Кесс!.. Мы гнались за ним с одинокой скалы, и смотри-ка – догнали!
В ушах у меня звенело: Полуночь сплела нам одну дорогу.
«Полуночь сплела нам одну дорогу», – так сказала тогда Ара. Это было почти последнее, что она сказала мне. И долгое время я находила в этих словах и утешение, и источник новой боли. Они погибли оба, так мы думали. Это было ужасно, но, если таково было веление Полуночи, это было хотя бы правильно.
«Полуночь сплела нам одну дорогу», – повторяла себе я, отдавая колдуну кровь в обмен на новые документы. Это была дорога, которой я не хотела, которую я рвала и ломала, от которой я бежала, готовая на любую жертву, лишь бы превратить ее в несбывшееся.
А получается – не одну.
XXXVII
– Я имел сегодня в Сыске пренеприятнейшую беседу, – сказал мне Арден в понедельник. – Оказывается, несколько дней назад в полицию было подано заявление о пропаже некой Кессы Аранеры, а сегодня по тому же поводу начальнику управления позвонила с личной просьбой Пенелопа Бишиг. Ничего не хочешь мне объяснить?
– Ой, – только и смогла сказать я.
И, выспросив у Ардена послабления к режиму своего заточения, бросилась звонить.
Пенелопа была младшей сестрой Ливи, и Ливи называла ее покровительственно: «малая». Ливи успела поучиться в институте, вылететь из него, поступить в вечернюю школу, сходить замуж, родить сына, развестись, в хлам разругаться с родом, отречься, быть принятой обратно и что только не, а Пенелопа ездила на острова, занималась чем-то колдовским и считалась главной в роду.
При этом – хотя Ливи я никогда бы в этом не призналась – старшей из них казалась как раз-таки Пенелопа. В отличие от легко увлекающейся, ветреной, немножко скандальной Ливи, которой всегда было капельку чересчур, она была настоящая Бишиг – холодная, твердая, вечно немного хмурая, не по-девичьи жесткая.
Если бы Пенелопа была двоедушницей, она была бы хищной птицей. Даже поворот почти налысо бритой головы у нее был птичий. Но она была колдунья, верная дочь своего рода, везде ходила в кольчуге и в сопровождении своих горгулий.
Я видела ее три или четыре раза и, честно говоря, немного опасалась: казалось, что горгулья безо всяких сомнений отгрызет мне голову и притащит ее за волосы своей безразличной хозяйке. Ливи называла малую «пусечкой»: ни с родителями, ни с наставниками, ни даже со своей знаменитой бабкой Ливи не поддерживала отношений, а с сестрой виделась не реже раза в неделю.
Заволновавшись из-за моего исчезновения, деятельная Ливи сперва подала заявление, а потом, убедившись в бездействии полиции (которая, вероятно, знала о моем своеобразном статусе), уговорила сестру придать ему веса.
В доме был телефон: он висел рядом с лифтом на первом этаже, а от него вверх по стенам расходились провода к квартирам, хозяева которых могли позволить себе собственный номер. Но по телефону Ливи мне ничего не сказала, только громко подумала. Зато в квартире – они приехали меньше, чем через час – разошлась не на шутку.
– Ты!.. Ты хоть представляешь вообще, как мы волновались?! Я места себе не находила! У меня молоко разжижело! Совести у тебя нет вот ни малюсенькой капельки!
А потом, резко перейдя на таинственный шепот, подмигнула:
– Вы что теперь, этого?..
– Ливи!..
– А что Ливи? Дельный же вопрос.
Я закатила глаза и повела их на кухню.
Они приехали втроем: Ливи, Бенера и Пенелопа. Трис снова не было в городе, и она, как обычно, не сочла нужным никому об этом сообщить; к своему волку она всегда уезжала без предупреждения, а потом делалась такая злая, что не было дураков задавать вопросы.
– Она же недавно совсем ездила, – удивилась я. Трис не была человеком, стремящимся участить встречи с «возлюбленным». – Не рано ли?
– Да хрен их поймет. – Ливи с интересом осматривалась в квартире.
– Я очень тревожилась, – прошептала Бенера и неожиданно крепко меня обняла, так, что чуть ребра не хрустнули, – у меня была навязчивая идея, что твоя искра могла погаснуть.
Я неловко обняла ее в ответ.
– Здравствуйте, – спокойно сказала Пенелопа. – Рада, что вы в порядке.
– Спасибо, – неловко ответила я.
И только спустя секунду поняла, что она говорила это не мне.
– Мастер Пенелопа Бишиг. – Мастер Дюме отвлекся от кипящей на плите жестяной кружки с какой-то травой с резким запахом, чтобы церемонно склонить голову и показательно раскрыть испещренные знаками ладони. – Это большая честь.
Его голос звучал очень хрипло, как будто ему было тяжело говорить. Наверное, он уже почти забыл, как это делается.
– Мастер Дюме вне Рода. – Пенелопа повторила его жест. На левой ладони у нее была небольшая татуировка с непонятными знаками, правая ладонь была пустой. – Честь только для меня. Вы можете не утруждать себя речью. Следует ли мне сообщить о вашем визите в Конклав?