– Ч-ч-ч, – неловко проворковала я и кинула в телефонный аппарат еще одну монетку. – Разве же он хотел бы в этот склеп? Мне кажется, он в гробу его видал, ой, то есть… он же отрекся, верно? Зачем ему в эту вашу выставку трупов?
– Ты думаешь? – всхлипнула она.
– Да. Он же и хотел быть отдельно. И чтобы его вспоминать, тебе ведь не обязательно…
– Да не хочу я его вспоминать. Что он мне…
Спорить было сложно, и я молчала, слушая, как Ливи шумно пьет свой чай, а Марек чем-то гремит на заднем фоне.
– Ты вообще… как? – робко спросила я, когда пауза совсем затянулась.
– Я нормально, – жалобно соврала Ливи. – Не, правда. Я нормально. Он же мне никто теперь, да? Давно уже никто. Малая так и сказала сразу, зачем нужны такие новости, если тринадцать лет не было никаких других?
– Возможно… Возможно, она в чем-то права. Но если тебе хочется плакать…
– Не хочется, – насупилась она. – И вообще, это все вредно. Вдруг у меня в молоко выделится какой-нибудь там… витамин стресса?
– Гормон, и вряд ли, – автоматически поправила я. – Трис рассказывала, что кортизол…
– О Тьма!.. Есть хоть одна тема, где тебе не надо изображать из себя специалистку?!
– Извини.
– Ты извини… знаешь, я позвоню в столицу и все узнаю. Можно же это… его выкопать? Займу денег и сделаю ему его собственный склеп. Ну такой… очень маленький.
– Хочешь, я узнаю у Ардена, с кем связываться?
– Нет, – в голос Ливи вернулась ее фирменная воинственность. – Сама справлюсь! Я все время забываю, что я теперь опять Бишиг. Пусть только попробуют… я их всех… Марек! Ты представляешь, он оторвал от химеры змею!
– Какую, левую или правую?
– Сейчас левую, – вздохнула Ливи. – Правую еще на прошлой неделе. Я пойду отберу, пока он не нажрался ваты. Ты это, звони иногда. Чтобы мы хоть знали, что ты не едешь крышей, как Трис.
– Конечно. Все ведь будет хорошо, да?
– Да, – уверенно сказала Ливи.
И положила трубку.
Несколько секунд я слушала писклявые гудки.
Было уже очень поздно: стрелки старых, громких часов, висящих на стене напротив, неуклонно стремились к полуночи. Всю эту неделю в квартире ложились рано. Мастер Дюме гасил свет в своей комнате и слушал вечерние радиопередачи, пока не начинал едва слышно похрапывать; тогда Арден заходил, укрывал его пледом, выключал приемник и давал себе волю обращаться и закапываться в ком одеял в углу.
Вызывать грохочущий лифт я не стала, стыдно будить весь дом. Поднималась по лестнице медленно, провожая пальцами каждую неровность в перилах. Арден ждал меня на третьем этаже, привалившись плечом к дверному косяку: внутри мастер Дюме ревностно осматривал квартиру после визита чужой колдуньи.
От разговора с Ливи было как-то кисло, и вся эта суета с осмотром была далеко, мимо, будто ненастоящая.
Но сказать все-таки было надо.
– Арден. – Он отлепился от стены. – Арден, Ливи считает, что Барта убили ласки.
– Вполне вероятно, – рассеянно сказал он, – мы тоже об этом думали, его задушили шнурком, а это…
И тут внизу пронзительно зазвенел телефон.
Пока мы сбегали по ступеням наперегонки, я думала, что это снова Ливи, но Арден снял трубку первым.
– Да, – отрывисто сказал он каким-то незнакомым, серьезным голосом. – Да. Что? Как? Да, да, это важно, спасибо. Буду благодарен. Хорошего вечера.
Трубка пискнула, и Арден, будто опомнившись, опустил ее на аппарат. У него были какие-то дикие глаза.
– Кесса. – Я подавилась своими новостями про Барта. – Кесса, твоя покупательница… та, которая с артефактом… она умерла. Года три назад.
XXXIX
Ардену звонил кто-то из коллег, сразу же, как пришло оповещение из Нового Гитеба; но, как бы мы ни хотели узнать подробности немедленно – они появятся только в среду, когда в Огиц пришлют копии документов.
Я вся извелась и даже предлагала Ардену съездить вместе с ним в управление, но он отказался. Во вторник вместо новостей он снова принес цветы, симпатичную ветку, усыпанную желтыми лепестками. Ее некуда было ставить, и совершенно не ясно, как понимать.
– Спасибо, – неловко сказала я. – А из Гитеба…
– Пока ничего, увы.
Он покачал головой и улыбнулся:
– Красивые?
Я растерялась.
– Цветы?
– Цветы. Тебе нравятся?
– Красивые.
– Я выбирал их для тебя. Это была самая непонятная ветка во всем магазине, и я решил: пусть будет что-то сложное, Кессе нравится сложное. Я угадал? Или ты больше любишь розы?
Мы стояли в прихожей, он так и не разделся, и на пальто медленно таял снег. Декабрь начался с бурной, темной и густой, как кисель, метели, из-за которой по всему Огицу встали трамваи, а под окнами надрывно буксовали машины.
– Мне всякое нравится. – Я пожала плечами. – И розы бывают такие красные, длинные, как балеринам в театре дарят, тоже очень хорошие.
– Ладно!
И он наконец отдал мне ветку, а сам принялся разуваться. А я стояла, глупо моргая, и смотрела, как он отряхивает над тазом заснеженную одежду, расправляет и развешивает на плечиках шарф, стучит сапогами о коврик.
Я ожидала, что он меня поцелует. И не могла решить, как отношусь к этому. Оттолкнуть его? Или, наоборот, прижаться крепче? Мне нравилось с ним целоваться – нравилось пьянящим, искристым, как шампанское, чувством и теплым послевкусием на губах; но не нравилось, куда это идет и на что похоже.
Арден не стал целовать. Прошлепал босыми ногами в ванную, швырнул комок из носков в корзину, не попал, чертыхнулся, поднял их и кинул еще раз. А потом долго плескался над раковиной, по-звериному отфыркиваясь.
За ужином он опять травил байки: рассказывал истории про то, как странные обычаи колдунов приводили к дурацким заявлениям, а их приходилось всерьез расследовать. Вот, например, у всех колдунов на ладонях вытатуированы символы родов: тот, в который ты был послан Тьмой, на левой руке, и тот, в котором ты есть, на правой. И как-то раз в столичное управление обратился колдун с заявлением на производителя сковородки, потому что у той раскалилась ручка, что повлекло за собой ожог ладони, а это – оскорбление его колдунской личности, и как ему теперь здороваться с людьми, травмированному?
Или вот колдуны делят между собой пространства, даже если они не их. И если два колдуна одновременно зашли в один и тот же сквер, они должны либо поделить его пополам, либо решить, кто из них кого уважает больше, и проигравший отставляет в сторону оружие, чтобы дать победителю преимущество на территории. И как-то два пьяных колдуна устроили драку в столичном фонтане, потому что фонтан был очень красивый, а уважаемые мастера не сумели друг с другом уважительно договориться.
Наверное, мастер Дюме мог бы рассказать какие-нибудь свои истории с другой стороны баррикад о странных, некультурных двоедушниках, которые не празднуют свадьбы и хоронят своих покойников в сырой земле. Но мастер Дюме только ухмылялся и ничего не писал, а потом отказался от чая и заторопился к радио.
Я же планировала посвятить вечер артефакторике. Заумные книги мастера Ламбы давно были прочитаны, не поняты, перечитаны и все равно поняты не до конца; теперь у меня чесались руки попробовать кое-что, и на подоконнике у кухонного стола уже толпились инструменты, ручная горелка и объемная жестяная коробка с хаосом из материалов внутри.
Арден уступил мне стол и даже вытащил из антресоли настольную лампу, но не ушел.
Какое-то время я, пыхтя от усердия, размечала по транспортиру жестяной круг заготовки. Арден следил со стороны, как я вычерчиваю углы, сверяюсь с расчетами и проверяю длины хорд. Он не говорил под руку, и его внимание почти не мешало, даже, пожалуй, наоборот.
– Александритовая пыль. – Я потрясла крошечной колбочкой, хотя Арден ни о чем не спрашивал. – Вообще это отходы от огранки, и структура, конечно, теряется, красивой световой картинки не получается. Но можно воспользоваться псевдомагнетизмом, чтобы сонаправить осколки пыли…
Мне всегда нравилось комментировать работу над артефактом: когда я сидела за столом в одиночестве, я часто вполголоса рассказывала невидимой аудитории, что и как здесь работает. Иногда это превращалось в эдакое маленькое интервью или что-то вроде лекции, – невидимые слушатели, к счастью, не могли закидать меня помидорами за недостаточную остроту сюжета.
– Тебе в школе показывали опыт с металлической стружкой, которая поворачивается к магниту? Его обычно проводят, когда рассказывают про компасы. Настройка энергетических решеток камней отчасти похожа внешне. Следует взять камень той же сингонии, в данном случае ромбической, у меня это топаз, правда довольно низкого качества…
Сама работа была несложная: размешать пыль с эпоксидной смолой, нанести в нужный сектор круга, направить; взять другую пыль, замешать с эпоксидной смолой, нанести; снова замешать… скорее нудно, чем что-либо еще, и не слишком занимает голову. Поэтому, когда Арден спросил: почему вообще артефакторика? – я ответила охотно:
– Это очень понятно. У камней есть структура, у мира есть структура, у человека есть структура, и все они взаимодействуют друг с другом по логичным законам.
– То есть это о том, чтобы описывать мир?
– Наверное… можно и так сказать. Мне нравится, что они выглядят так, будто в них есть загадка. Но и ответ тоже есть, написан перевернутым шрифтом внизу страницы.
Арден с сомнением покрутил головой, разглядывая мою работу так и эдак. Я закончила александритовые блоки и теперь выкладывала пинцетом крошечные чешуйки лабрадорита.
– И тебе всегда это нравилось?
– Ну… нет. Я долго хотела чаровать, как Ара. Но это все-таки совсем не мое.
– А мне всегда нравились слова. Когда я был маленький, мастер Дюме рассказывал мне сказки на изначальном языке. Каждая из них была похожа на волшебную песню. Я решил, что тоже научусь.
– Научился? – заинтересовалась я.
– А то!
Посмотрел на меня будто с сомнением. А потом взглядом попросил у меня ручку, дочертил отменяющие знаки на своих пальцах и незнакомым, хриплым голосом заговорил.