– …чтобы связь уснула и забылась, чтобы написанную дорогу заволокло туманом… чтобы я стала свободна от всего, что придумано для меня… чтобы…
Бусину окаменелого дерева я отцепила от шнурка и кинула в грязную воду, а сама вернулась тем же путем, что пришла, и закрутилась по комнатам у выхода, выбирая укромное место.
– Осталась одна минута, – предупредил скрипучий динамик голосом мастера Ламбы.
В итоге я не придумала ничего лучше, чем устроиться на ящиках с пайками, под самым потолком, по соседству с носками выдры, – одежду она забрала, а носки, видимо, забыла.
Где-то вдали журчала вода, – должно быть, весь пол уже затопило. Порог в душевой высокий, а где-то в стене наверняка установлен аварийный артефакт: вряд ли такая простая хитрость зальет весь бункер, зато мои следы утонут в ржавой, грязной воде.
Если где-то в Кланах и учат скрываться от ищеек, то меня на такие курсы не приглашали. Для чего бы это могло понадобиться добропорядочному, законопослушному двоедушнику? Тем не менее как-то так выходило, что некоторые способы далеко ушли в народ и были откуда-то известны совершенно всем.
Так, многие знают – некоторые и на своем опыте, – что специи, перец и некоторые травы отбивают нюх. Они не скрывают запах как таковой, но обжигают слизистые и мешают принюхиваться. Некоторые смеси могут даже нанести серьезную травму, и от непрофессионального преследователя это может действительно помочь. Но в Сыске используют специальные респираторы с какими-то особыми, страшно сложными фильтрами, так что любитель поострее все-таки будет найден – только не сразу и очень, очень сердитой лисой.
Еще говорят, будто помогает текучая вода. Этот способ многие пробуют еще детьми, когда, затеяв какую-нибудь шалость, сбегают от мам и пап через ручей. Жаркий летний полдень, ноги по лодыжку в ледяной воде, и ты шлепаешь по ней против течения, пока не выбираешься на берег, чувствуя себя пьяным и свободным.
Увы, но эта свобода – условная: если тебе повезло родиться у какой-нибудь безносой лягушки, тогда, может быть, ты и потеряешься среди запахов прибрежных трав и склизких камней. Даже мой папа-медведь умел поднять запах с тронутых трав и потревоженного течения, вычленить из горячего воздуха, поймать среди бойких летних ветров. Что уж говорить о лисе! Да и даже если преследователь не одарен чутьем или же времени прошло немало, – ничего не мешает ему обойти озеро кругом, пробежаться по течению вверх и вниз и найти то место, где ты вышел на берег и запах твой остался густым и ясным.
Простые маскировочные амулеты действуют иначе: они создают что-то вроде невидимой пленки, непроницаемого костюма из воздуха, который удерживает запах у самого тела. Те, что попроще, широко в ходу в Огице: здесь считается вежливым держать в узде звериное и не снюхиваться при встрече. Те, что посложнее, легко могут скрыть тебя в толпе и помочь смешаться с другими запахами. И все равно – такая защита не абсолютна: вот и Вердал нашел Фетиру по ускользнувшим от нее запахам.
Мой артефакт – совсем другое дело.
В обычные дни я не очень стараюсь. Снимаю его на ночь, заряжаю по утрам, вешаю на маскировочную бусину окаменелого дерева что-то яркое, сильное: этого достаточно, чтобы мне самой не сносило запахом голову, а Арден слышал одни только неуверенные отголоски. Меня не узнать уже по этому запаху, но можно отыскать по его следу, если захочется.
Когда же мне действительно нужно, я могу сделать так, как сейчас: сбросить маскировочный запах и попросить ласку уйти глубже, забрать больше. Любому встречному двоедушнику я покажусь теперь странной – тенью без запаха, призраком из-за грани, дурным видением. А лиса…
Что ж, посмотрим, получится ли запутать лису.
В тишине, прерываемой треском электрических ламп, скрежет бункерной двери показался громом. Я не могла видеть происходящего, но слышала легкий шелест, с которым лапы касались бетонного пола.
Из первой комнаты был всего один выход, а дальше небольшой коридор и сразу четыре двери. Там лисы крутились достаточно долго и даже, кажется, перефыркивались между собой. Время тянулось медленно-медленно, как тугая ириска, и мне очень хотелось выглянуть из укрытия, прокрасться к двери и подглядеть за озадаченными лисьими мордами. Пришлось обхватить себя руками покрепче и зажать рукой рот, чтобы не хихикнуть невовремя.
Лисы, кажется, определились: молодой крупными прыжками двинулся на звук воды, а лисица, шумно принюхиваясь и тяжело шлепая лапами по полу, двинулась по следу. Иногда она, кажется, останавливалась и обходила по новой все двери, будто не уверенная в своем выборе.
Что-то грохнуло, и вода замолчала – это лис, похоже, справился с вентилем. После этого стало совсем уж скучно: лисы неслышно двигались где-то вдали.
Гулко капала вода, – какой-то из кранов подтекал, и, несмотря на закрытый вентиль, тяжелые капли падали в ржавую лужу. Жалобно булькал слив. Кто-то из лис, похоже, копал лапами брошенный непромокаемый плащ, пытаясь то ли вынюхать в нем что-то, то ли выместить на нем разочарование неудачной охотой. У меня отчаянно затекло плечо, а локоть кололо иголочками.
Наконец охотники разошлись и принялись бродить по бункеру, вслушиваясь и принюхиваясь в попытках найти новый след. Молодой азартно заглядывал во все темные углы и что-то опрокинул на себя с оглушительным грохотом; лисица вела себя скромнее. Она прошла совсем рядом со мной, понюхала ящики, по-собачьи вывалив язык, – я старалась дышать тихо-тихо, – а потом едва слышно фыркнула и двинулась дальше.
– Достаточно, – велел мастер Ламба через динамик. – Выходите.
Лис визгливо, недовольно растяфкался, а его коллега чихнула.
Слезть с ящиков оказалось сложнее, чем залезть на них: расстояние между верхом штабеля и потолком было совсем небольшим, и я не могла там ни развернуться толком, ни нормально за что-то уцепиться, и из-за этого долго вслепую искала ногами опору. Еще на свету оказалось, что я порядочно вымазалась в грязи: пыль там была уже не летучая, а маркая, липкая.
– Не дуйся, – шепнула я ласке.
Она просыпалась тяжело, с трудом, а туман вокруг нее клубился темным и раскачивал мир. Зверь казался будто бы пьяным, вялым и неуверенным. Услышав мой голос, он попытался вскочить на лапы, но те безвольно разъехались в стороны.
– Тс-с, – проворковала я, почувствовав короткий укол вины.
«Я не просила об этом, – напомнила себе я, – я вообще не собиралась ее ловить!»
Артефакт на груди нагрелся, потяжелел и неприятно оттягивал шею. Я украдкой потерла косточки на груди, там, где смыкаются ребра, проверяя: не осталось ли вдавленного следа?
Голова была несвежая, во рту – неприятный горький вкус, но кровь носом не пошла, и руки почти не дрожали. Хотелось содрать артефакт с себя, кинуть на самое дно чемодана, а лучше даже – со скалы в залив.
Что ж, если это – цена, я видела и дороже.
Повторять мои выкрутасы вызвалась ласка – та самая странная девица с дурацкими косичками, которую я уже видела при Матильде в мастерской Чабиты, когда они забирали клановую корону. Тогда она все время широко улыбалась, как будто бы уголки губ у нее сами собой разъезжались в стороны.
Девицу звали Става, и всякий раз, о чем-то задумавшись, она трясла головой так, что косички били ее по лицу и по затылку. Заплетенные излишне туго, они глупо торчали в разные стороны; в косы ласка вплела холодно-голубые, дурно сочетающиеся с пшеничными волосами атласные ленты. Ей могло быть и двадцать, и тридцать, а в глубине глаз у нее жило что-то неприятное и странно сосредоточенное. Поручение она приняла с открытым энтузиазмом.
– Посмотри на Летлиму, – одними губами сказала она мне, когда я сняла с себя артефакт и глубоко вдохнула чистый, не пропахший тленом воздух.
Я глянула украдкой. Волчья Советница наблюдала за экспериментом из-за колонны вентиляционных коробов; она буравила меня тяжелым недовольным взглядом и сказала что-то в сторону сквозь зубы. Мастер Дюме в ответ чуть приобнял ее, заставляя повернуться к нему, и принялся писать в тетради.
– Что это значит? – также губами спросила я.
Ласка пожала плечами и отвела взгляд.
Я нахмурилась. Мастер Ламба вытягивал шею со стула, силясь разглядеть, как я поглаживаю пальцами камни на своем артефакте, встряхиваю его, заставляя ртуть омыть стеклянную капсулу со всех сторон.
– Мне нужна будет капля твоей крови, – сухо сказала я Ставе.
Она сама уколола палец невесть откуда взявшимся ножом, я выпоила артефакту крови и заговорила слова – знакомые, тяжелые, неуклюжие, с непривычными глагольными окончаниями.
– Может быть немного неприятно, – предупредила я.
Шнурок путался в волосах, а ласка оказалась немного выше меня, и пришлось привстать на цыпочки, чтобы надеть на нее артефакт. Става неглубоко, будто неуверенно вдохнула. Зрачки ее странно дрожали, то разливаясь на всю радужку, то сужаясь в точку, лицо побледнело до синевы.
Става неловко, вымученно улыбнулась – а потом рухнула на колени и закричала.
LV
Она кричала так сильно, безостановочно, словно звук взорвался где-то у нее внутри и теперь выходил ударной волной. Это был пронзительный, оглушающе высокий вопль; он звенел в каждой черте обезображенного криком лица, в наэлектризованных волосах, в дрожащих расширенных глазах, залитых чернотой зрачка; он трясся перенапряженной мышцей и мертвел синюшными полукружиями ногтей, отчаянно вцепившихся в медь артефакта.
Я дернула его на себя. Става держала крепко, отчаянно. Ее била крупная жадная дрожь, а пальцы обхватили круг артефакта так, что, казалось, сейчас сломаются. Я кое-как развернула ее кисть, попыталась разжать руку, но легче было бы справиться со слесарной струбциной; шнурок лопнул от ее рывка; металл жег кожу; камни мерцали плохим, масляным блеском, за которым следуют напряженный технический скрип и надрывный хлопок разлома.
Вокруг – суета: кто-то зажимал уши, кто-то расталкивал толпу медицинским чемоданом, кто-то орал в рацию короткие команды, кто-то скупыми движениями выставлял камни на алтарную панель. Я видела краем глаза, как Арден и незнакомая мне заклинательница в четыре руки сплетают гасящие чары и реальность вокруг них сминается, заворачивается спиралью, – а мои руки нашли на столе нож, которым Става пустила кровь.