Я перевернула его и с силой ударила основанием рукояти в стеклянную капсулу. Потом еще, и еще, и еще, пока стекло не сложилось, лопнув, само в себя; тогда я снова перевернула руку Ставы, и ртуть, собравшись в горошину, упала на бетонный пол и разбилась кляксой.
Ставу тряхнуло последней судорогой, и пальцы наконец разжались. Артефакт остался в моей руке, а сама девушка рухнула, будто кто-то перерезал невидимые ниточки.
Все это длилось, быть может, минуту, а показалось – целую вечность.
– Здесь ртуть, – спокойно сказала я, когда к Ставе подскочила женщина с медицинским чемоданом.
Она молча грохнула чемоданом об пол и потрясла Ставу, – та отозвалась тихим стоном. В оказании первой помощи от меня явно ничего не требовалось, и я без спросу взяла из чемодана одноразовые перчатки, открыла флакон с водой, собрала ватой металлические капли ртути, утопила их в воде и плотно закрыла флакон. Руки не дрожали; я успела поискать в укладке раствор марганцовки, хлорную известь или хотя бы мыло или соду и предсказуемо ничего из этого не обнаружила. Один из служащих, до странного светлый блондин, притащил ведро с подкрашенной чем-то водой, а другой забрал у меня банку с ртутными отходами.
Публика в холле изменилась: праздных зрителей разогнали, зато появились суровые, сердитые лица, форма со знаком «VI» и медицинские халаты. Где-то мелькнула расстегнутая кобура; кто-то развинчивал корпус кинокамеры; мастер Ламба с жаром втолковывал что-то человеку с хмурым лицом, который колдовал над зеркалом. Картинки в нем сменялись быстро-быстро.
Наконец Става закашлялась и села. Она все еще была болезненно бледна, а волосы были влажными, однако зрачки пришли в норму, и руки у нее больше не болтались вареными макаронинами. Врач что-то ей выговаривала, разводя в бутыли раствор для инфузии.
Я почти успела занервничать и сразу же выдохнуть, когда на мое плечо легла тяжелая рука.
– С вами желает побеседовать Советница.
– Я все сделала верно, – в который раз повторила я, украдкой вонзив ногти в ладонь. – Ошибки не было. Таких… последствий… я даже предположить не могла.
Комната, куда меня привели, была кабинетом – огромным, гулким и неприятным. Длинное помещение, высокие потолки, на нем – лепные розетки и многоярусная хрустальная люстра; на полу выложен фигурами мелкий наборный паркет; стены скованы деревянными панелями. Одна сторона полностью занята высокими шкафами, в которых за стеклом выстроились корешок к корешку книги. Напротив – несколько рамок с фотографиями каких-то рукопожатий, флаг Кланов с золотыми кистями, парадный портрет Большого Волка и крупная инкрустированная каменьями цифра VI.
Летлима стояла у окна, какие-то люди собрались у длинного приставного стола, и все сверлили меня взгядами.
– Откуда вы знали, как это прекратить? – хмуро спросил артефактор в одеждах Службы. Он стоял рядом с выстеленным зеленым сукном столом, как солдатик.
– Я разорвала цикл, – сказала я, хотя это и так должно было быть понятно. – Это самый простой способ, расколоть камни труднее.
– Вы придумали это очень быстро, – со значением сказал один из людей за столом, мощный мужчина с квадратным подбородком.
– Этому учат артефакторов.
– Что вы окончили? – журчащим голосом уточнила высокая тонкая женщина с пепельными кудрями.
– Я учусь в вечерней школе при университете Амриса Нгье…
Потом они заговорили между собой, вовсе не обращая на меня внимания.
– Возможно, она ошиблась в формах?
– Я слушал, в глаголах все было верно. Но, возможно, возникла ситуативная омофония…
– Какая омофония? Ты смеешься?
– Теоретически не доказано, что…
– Эта вещь опасна! Не понимаю, почему она до сих пор не изъята.
– Девушка отказывается…
– Да стоит ли спрашивать? Это запретная магия!
– Совершенно поразительно!..
– Возможно, идиосинкратический эффект или специфическая толерантность…
– …все же у реципиента своеобразные отношения с лиминалом…
– Этим должны заниматься специалисты в соответствующих условиях.
– Если бы Става погибла…
– А она разве может?
– Главное, что сейчас живая!
– Предлагаете дождаться, пока кто-нибудь умрет?!
– Комиссия по запретной магии…
Свет огромной люстры бил в глаза. Я крутила в руках медный бублик потухшего артефакта – с дырой вместо привычной капсулы ртути. Он казался почему-то легким-легким, словно сделанным из картона.
– Кесса, – это пепельная женщина подняла на меня нежный взгляд ореховых глаз, – где вы взяли этот предмет?
– Я его сделала, – устало повторила я. В ушах все еще звенел крик Ставы.
Квадратный мужчина тяжело свел брови:
– Девочка, давай без этого вся…
– Давайте обойдемся без хамства, – вдруг вставил Арден. – Эксперимент проводил мастер Ламба, он мог бы…
– Не лезь не в свое дело, щенок!
– Вы, боров, тоже воздержитесь.
На какой-то момент стало тихо-тихо, будто режиссер объявил немую сцену, – только слышно было тиканье крупных настольных часов и то, как свирепо выдыхает квадратный. Он был, должно быть, кабаном, правда вряд ли холощеным; его лицо кинематографично наливалось кровью, кулаками он оперся в столешницу, и казалось, что сейчас он встанет и случится что-то очень плохое.
В наступившей неподвижной тишине мастер Дюме легко тронул за плечо Советницу:
– Лима.
Она закатила глаза, но все-таки сказала:
– Сядьте, Брас.
Квадратный сдулся, будто натолкнувшись на невидимую преграду, и сел. Его усы топорщились, как приклеенные.
– Ламба, – властно продолжала Летлима, – рассказывайте.
– Во-первых, – тут же отозвался мастер, едва не подскочив на своем стуле, и зачирикал по-птичьи, – вы можете сами убедиться, что у нас всегда в полном порядке сопроводительные документы! Был проведен исчерпывающий инструктаж по технике безопасности, и служащая Става Аммарика подписала его с полным осознанием возможных по…
– Дальше.
– Во-вторых, – тоном ниже продолжил он, – как могут помнить собравшиеся, эксперты выражают глубокое сомнение в функциональности объекта. Разработка интереснейшая, но исключительно нерабочая! Мною лично были исследованы оба имеющихся образца, произведено несколько попыток активации, схема рассмотрена детально, артефакт осмотрен, и имеющиеся у нас данные однозначно указывают на полную безопасность изделия! Эта работа представляет впечатляющий интерес для артефакторного дела!
Летлима кивнула чему-то и повернулась в другую сторону:
– Что со Ставой?
– Состояние стабильное, – сухо сказала каменная Матильда.
Летлима снова кивнула – как шарнирная болванка в руках неумелого кукловода.
Кабинет казался пластиковым, излишне ярким, абсурдистским; декорации – низкопробными; актеры – наскоро набросанными от руки. Я сама была такая же, невесомая и бумажно-белая из-за брака типографской печати.
– Ламба, я хочу знать больше, чем «все это очень интересно», и в кратчайшие сроки. Брас, обеспечьте личный состав разумными указаниями по происшествию. Матильда, сообщите об изменениях по Ставе. Рошна! Что по храму?
– Вас ожидают.
Она встала, и это был, похоже, сигнал: все зашуршали, заторопились, стремясь скрыться за кулисами. Только мастер Ламба, по-птичьи перемявшись с ноги на ногу, заговорил вкрадчиво:
– Очень бы помогло, если бы в Службу был безвозвратно передан…
Я вцепилась в металлический бублик, как в спасательный круг:
– Нет.
Летлима переглянулась с мастером Дюме, пожала плечами и вышла.
LVI
– Я не понимаю, – жалобно сказала я.
Мы были в комнате Ардена. Я залезла с ногами в глубокое кресло, свернулась там и грызла ногти; Арден шагал по ковру туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда.
Артефакт так и лежал у меня в руках, разбитый и потухший. Я сроднилась с ним за шесть лет, но сейчас было даже как-то странно надевать его вновь: после того, как из-за него едва не…
Когда погибла Ара, я плохо осознавала происходящее. Я видела, конечно, смерть – нельзя жить в Амрау и не выйти однажды на большую дорогу, усыпанную еловыми ветвями или цветами, не увидеть процессию, провожающую соседку-старуху, – но вся она была далеко и не с нами.
Когда ушли бабушка с дедушкой, я была еще совсем маленькой и те похороны помнила, как что-то красивое: ленты, резные фигуры и шелестящее листьями похоронное дерево. Потом мы ходили к нему несколько раз в год, повязывали банты на ветвях, оставляли соленый хлеб – но все это было какое-то спокойное, отдельное, давнее.
Тетя Рун говорила мне: не ходи, не смотри, но я упиралась, – как же так, ведь там Ара. Но там не было Ары; там была обледенелая фигура, отчего-то немного похожая на Ару; но Ары там больше не было.
Она лежала на столе вся в белом: ткани выцвели от каких-то минеральных солей в воде, и платье не смогли снять, не повредив тела. Лицо было серое, искаженное. Ее зверь ушел; ее душа давно отлетела; но я плохо понимала, что это значит.
Никогда – тяжелое, сложное слово. А идея, будто Ары никогда больше не будет, такая дикая, такая странная, что не помещалась у меня в голове. Я смотрела на нее, но мне казалось, что это все – ненастоящее. Что это не труп, а странная кукла, которую зачем-то принесли в наш дом и положили на обеденный стол.
Будто мы станем, право слово, ее есть!..
Я стояла там, на кухне, и мне было не больно, не страшно, не горько даже – неловко. А вот мама кричала. Мама кричала, как раненое животное, тем рыданием, когда плач переходит в вой.
Еще несколько месяцев я вздрагивала потом от громкого смеха, от детских криков и даже от лая собак. Во всех них поселился отголосок того ужасного дня.
И Става кричала так же.
– Он не должен так работать, – бормотала я себе под нос. – Я ношу его шесть лет, и ни разу… ничего такого…
Арден сел на ковер у кресла, смешно скрестив ноги, уткнулся носом мне в коленку. Наверное, действие артефакта постепенно размывалось, и он что-то чуял; еще вчера я заторопилась бы это исправить, а сегодня бездумно запустила пальцы в его волосы. Арден охотно потянул вниз резинку, позволяя мне распустить косу и сидеть, перебирая пряди.