Не то чтобы после «мастер-классов» и шуточек Ливи у меня сложилось впечатление, что секс – это какая-то особо сложная наука, требующая глубокой теоретической подготовки, упражнений и постоянного освоения новых координационных связок. С другой стороны, как-то раз Ливи демонстрировала свое мастерство на рукояти скалки, и это выглядело, во-первых, немного отвратительно, во-вторых – довольно непросто.
– Мать-природа, – он снова расхихикался, – поможет!
– Арден! Если ты будешь все время ржать, мы никогда не потрахаемся!
Он тут же сделал чопорное лицо:
– Извините, извините. Больше не повторится!
Зато повторилось другое: он ласкал мою грудь, целовал соски. Расстегнул и потянул вниз мои брюки, подождал, пока я стряхну их с себя окончательно, чуть улыбнулся полетевшим следом полосатым гольфам, – я мстительно пощекотала его пятку, и Арден споро снял и носки, и штаны.
Я зябко подернула плечами, и он завернул нас в покрывало.
Долго гладил мягкими, приятно хаотичными движениями – то внутренняя сторона бедра, то линия ребер, то чуткая ямочка между ключицами; я то раскрывалась, утопая в поцелуях, то судорожно сводила колени.
Между ногами было горячо и, похоже, влажно: чужие пальцы легко скользнули по складочкам. На мгновение мы оба замерли, тяжело дыша; потом я неловко стянула трусы, стараясь смотреть куда-нибудь в сторону, а по пути удачно дотянулась до выключателя и потушила верхний свет, оставив только лампы над столом.
Арден притянул к себе, поцеловал, снова принялся ласкать внизу и так старался, что угрожал стереть мне там что-нибудь.
– М-м-м, – с сомнением сказала я.
– М-м?
– М-м-м-м. – Я неопределенно двинула бедрами.
К сожалению, язык «м-м-м» Арден понимал не очень хорошо, а объяснять обычными словами было ужасно неловко. Я положила ладошку на его руку, остановила какие-то дикие восьмерки и направила его пальцы, показывая, как: мягче, медленнее, нежнее.
Он выглядел немного уязвленным, но быстро сообразил, что к чему. Я умела порадовать себя буквально за полторы минуты, но здесь мне не хотелось торопиться; хотелось, наоборот, продлить это странное горячечное ощущение, раствориться в тяжелом дыхании, состоять из острых прикосновений и поцелуев и разглядеть все темные пятна, пляшущие перед глазами.
И все равно довольно скоро все это стало нестерпимым, напряженным, натянутым внутри, словно пружина, – и тело выгнулось, резко расслабившись, а я принялась отпихивать его руку.
– Ты потрясающе красивая, – хрипловато сказал Арден.
Я запыхтела, а он чмокнул в нос, откинулся на спину и притянул меня к себе.
Какое-то время я лежала так, на боку, прикрыв глаза и вспоминая, где верх, где низ. Бездумно провела по знакам на груди, зарылась пальцами в кудрявые светло-рыжие волосы на животе, – их было немного, и они были тонкие, золотящиеся в теплом свете бра. Мышцы под моей рукой напряглись, а Арден едва слышно прошипел что-то сквозь зубы.
Наличие на нем трусов, строго говоря, слабо помогало целомудрию: свободные семейники топорщились вверх, как корявый шалаш, и не скрывали определенных намерений их владельца. Я хихикнула и неуверенно ткнула его пальцем.
Стремление к справедливости и некий умозрительный этикет подталкивали меня к симметричным действиям. Внутри поселилось тяжелое, ленивое, сытое тепло, и оно подсказывало: нам море по колено, а сделать мальчику приятное не так уж и сложно. Что-то другое в ответ испуганно пищало.
Не то чтобы я не видела голых мужчин – это колдуны носятся со своей неадекватной стыдливостью, а двоедушники, если оборот застал их в неудачном месте, без стеснения рассекают в первозданном виде. Но одно дело – какие-то там посторонние незаинтересованные мужики, и совсем другое – твой, возбужденный и смотрящий на тебя жадно.
Я глубоко вдохнула, как перед прыжком в воду, и нырнула рукой под резинку. Член оказался нежный, бархатистый, чуть влажный и очень мне обрадовался, а Арден так оперативно избавился от трусов, будто они на нем горели.
Я настраивалась на длительные и увлекательные эксперименты, но зря: потребовалось не больше десятка движений, чтобы он глухо застонал, шумно выдохнул и кончил.
– Ты очень мне нравишься, – виновато сказал Арден.
Я фыркнула, а потом картинно слизнула каплю со своей ладони. Она оказалась почти безвкусной, и я загадочно повела плечами, – мол, ничего такого.
Потом, уже в душе, когда Арден аккуратно промывал мои потяжелевшие от воды и мыла волосы, я почему-то расплакалась. Он засуетился, занервничал, но я бескомпромиссно обняла его за талию, уткнулась носом в подмышку и хлюпала им просто от какого-то избытка чувств, а Арден шептал мне в макушку всякие глупости.
LIX
Наверное, разврат мог бы и продолжаться и дальше, в еще более неприличных направлениях, но от горячей воды и слез я разомлела, а потом – засмущалась.
Завернулась в пушистый, совершенно мне не по размеру халат, рукава которого болтались почти на уровне коленей. Собрала гнездо из подушки и измятого одеяла. Замоталась по самый нос, скуксилась и смотрела из своего кокона, как Арден ищет на полу носки, украдкой их нюхает и остается босым.
Если бы он ушел, я бы поплакала еще, всласть и без каких-либо внятных причин. Но Арден запрыгнул на кровать тоже, обнял меня прямо поверх всех слоев одеяла и так и притянул к себе, как эдакого странного тряпичного снеговика или зефирного человека.
«Наш?» – вопросительно причмокнула ласка, поведя усами и пытаясь принюхаться.
«Ш-ш».
В объятиях не было ничего пошлого – кроме, конечно, того факта, что оделся Арден исключительно в трусы. Но мало ли, в конце концов, причин у человека раздеться до трусов? Есть разные всякие поводы, не так ли?
– Ты такая милая в этой норе, – шепнул он мне на ухо.
– Ф-ф-ф, – вразумительно ответила я.
Бывают вещи, которые можно обсуждать только вот так, в темноте, в тишине, когда свет от бра бликует по богатым набивным обоям, а по ковру бродят длинные неровные тени. Такие разговоры боятся яркого света и выгорают на нем до пластмассы, до кичливых, глупых пафосных слов и надрывных сценических речевок, в которых за нарядным экстерьером не остается ни звука правды.
Рука Ардена медленно ползла куда-то внутрь одеяла и вниз, когда я завозилась, устраиваясь поудобнее, и сказала обвинительно:
– Ты хочешь быть со мной только потому, что я твоя пара.
Он фыркнул и прищурился:
– На комплименты напрашиваешься?
Я потрясла головой и зарылась глубже в одеяло.
– Эй, Кесс. Ну я пошутил, ты чего?
– Ты хочешь быть со мной только потому, что я твоя пара, – повторила я из одеяльного царства. – Это ужасно.
Кажется, он всерьез озадачился.
– Ты моя пара, – медленно повторил Арден. – Это неплохой повод что-то попробовать, разве нет?
– Это гормоны, – возразила я. – И прочая всякая биохимия. Бензольные колечки, между ними амидные связи, и хоба! Любовь.
Я развела руками, насколько позволило одеяло.
– Тебя этому в вечерней школе научили? – медленно спросил Арден.
Я нахохлилась:
– Я тебя не выбирала, понимаешь? И ты меня не выбирал. Что вообще такое эти ваши чувства, если не выбор? Почему мы не какие-нибудь колдуны, чтобы с холодной головой…
– Кесс, Кесс, погоди. Хочешь сказать, что вот мастер Дюме, когда связался с мамой, это он холодной головой подумал?
– Это ты к словам привязываешься. Он мог бы выбрать какую-нибудь колдунью, а потом разлюбить ее и развестись, понимаешь? А как у нас – это тюрьма. Вот тебе пожалуйста, жуй и не подавись. И ничего нельзя сделать! Я так старалась, и вот… все равно…
Он весь как-то затвердел: напряженная грудь за моей спиной, неподвижные руки с мерцающими в темноте татуировками, и даже дыхание какое-то стало другое, тяжелое, густое.
Потом усмехнулся:
– Ну, если уж на то пошло. Ты же отказываешься быть со мной только потому, что я твоя пара?
– Вовсе и не поэтому!
– А почему?
Я задумалась.
– Потому что у тебя зубы, – наконец сказала я. – И потому что это все ужасно. Ужасно!
– Ужасно, – охотно согласился Арден, – а что именно? Тебе не понравилось?
Я сперва обиделась, попыталась пихнуть его локтем под ребра, запуталась в одеяле и почему-то разулыбалась, хихикнула.
– Н-ну ничего так, – с вызовом сказала я. – Есть куда расти!
– Ничего-ничего. Немного практики…
– Пошляк!
Наверное, возмущение вышло не очень убедительным, потому что на этом разговор завял: мы целовались, как пьяные, забывая порой дышать. А потом сидели рядом, в тишине, и я слушала, как торопливо бьется под зачарованными знаками его сердце.
– Иногда мне кажется, – шепотом сказал Арден, – что это просто какой-то глупый старый миф. Сидел на горе какой-нибудь старец, писал детские сказки и придумал там и Крысиного Короля, и Большого Волка, и Принцессу Полуночи, и то, что змеи жили в своем отдельном Гажьем Углу. Рассказывал про сказочные дороги, на которых можно стоптать железные сапоги, а влюбленность назвал встречей с парой: понравилось тебе, как девочка пахнет, значит, она Та Самая, и вы будете вместе до гробовой доски.
– И был он могучий колдун, а сказку писал на изначальном языке? – лениво предположила я, щекоча ресницами его грудь.
– Может, и так. Или просто был и был, потом умер. Записи его нашли. Решили, что он не сказочник, а великий мудрец, и описал структуру бытия и законы Вселенной. А он вообще не это может быть имел в виду, представляешь? Вот написал он там про одну на двоих дорогу, и мы такие ходим, киваем: дорога, ага, одна, ага, у-у, мудрость. А это была метафора. Просто для красивого словца. Вот была бы шутка, да?
– Смешная, – кивнула я.
И нахмурилась. Ведь если действительно…
Но Арден не дал мне подумать: пальцы проникли под ткань халата, пробежались по груди – я мгновенно покрылась мурашками, – дразняще поигрались с соском. Погладили живот, вынуждая меня выгнуться, раскрыться.