Водитель болтал не переставая про какую-то свою внучку, которой уже в этом году пришло время участвовать в Охоте. Арден поддакивал и смеялся, а я сидела на заднем сиденье и смотрела, как мелькают за окном заснеженные дома.
Река совсем закрылась льдом – толстым, белым. Крошечный кораблик полз по ней, разрезая лед острым носом, и за ним тянулась полоса темной воды, как будто кто-то провел гигантской кистью чернильную линию. На эстакаде выстроились длинной вереницей пустые, потухшие трамваи: видимо, впереди обрыв провода или авария.
Перед храмом у реки тоже очередь, человеческая: разряженные девушки, все как одна в летящих газовых платках и с бархатными лентами в волосах, толпились и гомонили. Вот приоткрылась тяжелая храмовая дверь, и одна из девушек, словно птичка, взлетела по ступеням, скинула туфли и глубоко поклонилась фрескам. Внутри храмовники зададут ей три вопроса об учении Полуночи, посмотрят на ее красоту, послушают зверя и, если сочтут достойной, внесут имя в длинный-длинный список кандидаток. Накануне Долгой Ночи в храме станут жечь свечи и гадать на воде, и одна из девушек будет избрана Принцессой Полуночи.
Это большая честь; девчонки мечтают о короне, когда еще ходят пешком под стол. В Амрау болтали, что, стоит только зениту дойти до Подножья, и моя дорогая Ара станет Принцессой Полуночи. Потому что Ара была прекрасна; Ара была добра и талантлива; Ара была мастерица и душа компании, а если Ара пела, все собирались под окнами, чтобы ее послушать.
Увы – когда зенит пришел в Подножье, Ара уже лежала в земле.
Я люблю Огиц; как по мне, это лучший из городов. В двух кварталах от храма с очередью из будущих принцесс гуляли яркую колдовскую свадьбу: невеста в традиционном красном платье, таком пышном, что оно вылезает краешком за границу тротуара, а жених – в залихватских алых сапогах. Гости все разодеты в яркие ткани и сыплют на пару то чары, то монеты, то лепестки цветов.
А вот и лестницы: к фестивалю их почистили от снега, и вся сопка заблестела расписными плитками. Мраморные статуи блестели лукаво из голых ветвей. Глядели ли из каменных тел глаза любопытных лунных? Из машины было не понять.
– …я все уговариваю ребят, чтоб еще годик подождали. Ну а куда там торопиться, скажите тоже? Но мамашка уперлась, коза. Зато, мол, везти никуда будет не надо!
– Да что бы и не свозить, – легко согласился Арден. – В следующем году ведь, наверное, на побережье будет? Санную трассу сделают прямо в заливе!
– Не, ну так-то поездом туда недешево выйдет, – недовольно признал водитель. Из резиденции мы добрались служебной машиной до станции, а дальше Арден вызвал такси. – И жить же где-то там надо, и кормежка всякая.
– Да, лишние расходы, – тут же переобулся Арден. – Если можно уже в этом году, да еще и дома!
– Да и выросла уже такая кобыла! Кровь с молоком, – горделиво продолжал водитель, а потом голос его подобрел. – Правда, бояшка еще совсем.
И Арден поддержал снова: ежели кровь с молоком, чего же тянуть?
Так они и говорили ни о чем: водителю вовсе, кажется, не нужен был собеседник, и он просто болтал в пустоту, чтобы скрасить дорогу. По трассе он летел быстро, мягко и уверенно заходя в повороты, а в городе тянулся вместе с другими машинами и цокал языком всякий раз, как кто-то буксовал на обледенелых сопках.
– А эта твоя, – водитель кивнул на меня и перешел на заговорщический шепот, – чего такая снулая? Или тебя, сынок, Полуночь с рыбой свела?
Арден подавился воздухом и закашлялся, поэтому я сказала вместо него:
– А внучка ваша сама чего хочет-то?
Водитель засмеялся и махнул рукой:
– Да кто же спрашивает! Мелкая еще, мозгов как у корюшки.
И, когда предыдущая машина кое-как вползла на горку, лихо вдавил газ.
Бенера жила на самой вершине Ястребиной сопки. По правде, я не слышала, чтобы ястребы залетали в город: зачем бы, когда вокруг столько пустых, свободных от шумных людей земель? Верхушка холма была вся засажена ухоженными яркими тисами, а на дальнем склоне медленно угасало старое, давно заброшенное университетское кладбище.
На подъеме не строились: там угловатым серпантином лежала дорога и стояло единственное кафе с широкой застекленной террасой. Вид, наверное, потрясающий, – город как на ладони, во все стороны просматриваются меандры Змеицы, а сверху нависает мерцающая радиовышка, выкрашенная красно-белым. Вокруг дорога завивалась спиралью, и все облепившие ее домики были низенькие и цветные, как на открытках.
– Понастроили тоже, – бурчал водитель, – дорога одна, а улиц целых четыре! И нумерация, нумерация! Где вы видели такую нумерацию? Вот видите, это семь, а вот это уже восемнадцать! Кто же так делает, а?
– Можно выйти и спросить, куда ехать, – предложил Арден, кивнув на пару курильщиков на автобусной остановке.
Я покачала головой:
– Зная Бенеру… вряд ли здесь с ней кто-то знаком.
Но Арден упрямо тряхнул головой, попросил остановить, поулыбался и вернулся с подробными инструкциями: что дом двадцать девять в глубине квартала, что надо повернуть сразу за магазином, потом слева будут ворота с грифоном, и после того дома по дорожке наверх, и там еще направо.
У грифона мы распрощались с водителем: дальше было не проехать. Дощатая дорожка была обсажена тисами, и кое-где на них висели, дразнясь, высохшие красноватые ягодки.
– Отличный мужик, – жизнерадостно сказал Арден, пропуская меня вперед, – и взял ровно по счетчику!
– Лучше бы радио послушали, – проворчала я.
Дорожка была нечищеная, но с таким количеством следов, будто еще сегодня утром здесь пробежали разом все первокурсники университета Амриса Нгье. Кое-где она переходила в ступени – то вверх, то вниз, – но нигде не ветвилась и не вела к домам, которые все развернулись к тисам задними заборами.
– Твоя подруга любит тактические игры? – с сомнением спросил Арден, принюхиваясь.
Я нахмурилась:
– С чего бы?
Арден в ответ ткнул в одно из деревьев. Сперва я не поняла даже, что с ним не так, а потом сообразила: среди своих заснеженных собратьев оно стояло вызывающе-зеленое, как будто кто-то, пытаясь залезть повыше, стряхнул с ветвей весь снег.
– Арден, она лунная, – напряженно напомнила я. – Если ее трогать, она удивляется. Какие, к темным, игры?
– Не нравится мне это.
Мне не нравилось то, что Ардену не нравится: от этого живот почему-то сразу скрутило от тревоги, как будто до этого Арденов легкий настрой отключал мне все умение нервничать.
Может, и зря я все это затеяла? Может быть, Летлима не просто так хотела запереть нас в резиденции?
С другой стороны, мастер Дюме ведь поддержал – и не захотел поехать с нами, хотя я ожидала этого требования. Ардена и вовсе не пришлось уговаривать: он стал ко мне ужасно внимателен и был готов, кажется, сделать примерно все, о чем я попрошу.
Пока, правда, я ничего такого не просила. Только один раз, расхулиганившись, сделала огромные глаза и пожаловалась, что ужасно скучаю по мармеладу. Мармелад нашелся, – причем Арден так и не признался, где его взял, из-за чего мне сразу стало стыдно.
– Здесь был росомаха, – сказал он вдруг. – Мужчина, хорошо вооруженный. И с ним еще два горностая. Ходили вокруг больше часа, измесили весь снег. Лазали во-он на то дерево и в будку подстанции. Уехали часа два назад. Может, у твоей подруги проблемы с криминалом?
– Ты с ума сошел. – Я хотела бы возмутиться, но вышло как-то неуверенно. – Нет, быть такого не может. И Ливи ни за что не стала бы так меня подставлять.
– А если ее шантажируют?
– Шантажируют? Колдунью из Бишигов?!
– Ну, теоретически, если… о, пришли.
Дом номер 29 оказался высоким по меркам сопки, в целых три этажа с высокой мансардой, и при этом очень маленьким: как будто крохотные комнатки поставили друг на друга и сказали, что так и было. Небольшой двор, густо засаженный какими-то кустами, теснился между чужих глухих заборов. Как принято у лунных, дом практически состоял из окон, но все они были плотно зашторены.
На высокой кованой калитке висела аккуратная табличка с гравировкой:
друза той-что-рисует-линии
НЕ БЕСПОКОИТЬ.
Над ними был нарисован закрытый глаз, и я смело постучала прямо по табличке.
Глаз открылся нехотя, засиял, глянул на нас и закрылся снова. В доме что-то хлопнуло, дверь распахнулась, и Бенера выпорхнула на снег, как была – босая, одетая в расшитый стразами корсет и прозрачные розовые шаровары.
– Очень хорошо, что вы приехали, – прошелестела она, пропуская нас во двор и снова запирая калитку. – Искра изломана, свет рассеян, призма не ловит луч. Жаль, что никто из вас не сова. Но, по крайней мере, вы двоедушники.
LXVI
Друза Бенеры оказалась внутри странным разноуровневым строением с четырьмя уровнями окон, но неизвестным количеством этажей: от входной двери просматривались стропила крыши, но кое-где были беспорядочно воткнуты соединенные лестницами внутренние «балкончики». Все свободное пространство было беспорядочно заставлено мольбертами, лампами, ящиками с инструментами и ширмами, на которых были собраны натюрморты. Когда-то белые стены были заляпаны краской; густые масляные пятна виднелись и на одежде самой Бенеры.
Воздушная, легкая, вся какая-то весенняя и солнечная Бенера рисовала одно из трех: либо цветы, либо глаза, либо трупы, – а чаще все это сразу. У самой входной двери висело гигантское полотно: крупный план лица утопленницы. Глаза ее были открыты и неподвижны, в волосах цветы, а кожа бледная до синевы.
Ливи стояла прямо под этой картиной, укачивая спящего Марека, нервно топталась на месте и грызла ногти.
– Кесса! – трагическим шепотом воскликнула она. – О Тьма, вы все-таки приехали!..
Я неловко приобняла Ливи, так, чтобы не потревожить ребенка. Судя по измочаленной косе и несвежему лицу, Марек снова буянил.
– Что случилось?