— Подруга! Подруга, не надо мусорню. Всё нормально, — из-за стола встал низенький жилистый мужичонка в пиджаке поверх синего спортивного свитера. Он обернулся к остальным, развёл руки и жестом показал угомониться. Гвалт стих.
— Подруга, мужики подгуляли. Работали много. Устали. Одичали у себя на плотах за сезон. Прости, подруга.
— Подруга у тебя знаешь где? — Лидка поправила причёску.
— Знаю, уважаемая. Всё знаю. Вот деньги, — он протянул Лидке несколько червонцев, — Здесь и за скатерть, и за коньяк в полном объеме. Мы же не урки какие. Так, повеселились мальца. — И уже обернувшись к своим: — Всё, ша! Собирайтесь, пошли.
— Во, видела? — Лидка подошла к Татьяне, на ходу одёргивая платье. — И так постоянно. Как смена заканчивается, прут к себе стаями. Голодные все до баб и до водки. Им там бригадиры пить не позволяют. Как что, премии лишают. А капусту хорошую платят. Вот, дорываются, безобразят. Эти на самом деле ещё тихие — шпана обычная. А бывает, бригада приходит, так там у кого три, у кого четыре ходки. Гуляют сутки, потом по дворам безобразят. Хорошо, что со сплавными договорились, они заранее в отделение сообщают, когда проблемная бригада деньгу получает. Обычно у вокзала козелок стоит. Дежурят. Господи, какого говна нахлебаешься на работе!
Мужики тем временем выбрались из-за стола и молча проследовали к выходу. Последний, самый молодой, задержался посереди зала, чуть согнул колени, наклонил голову набок и словно ваятель изобразил Татьянин силуэт. Осклабился, так что длинный белый шрам, идущий через скулу, выгнулся луком. Облизал верхнюю губу и только тогда вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
— Во! Как шёлковые. Танечка, ты куда собралась? Автобус только через час. Что это тебя понесло на улицу? Тю, — Лидка повернула Татьяну к свету, — ты, я смотрю, пьяненькая у меня.
Татьяна улыбнулась, поставила рюкзак с консервами на пол и обняла подругу.
— Пойду я. Автобус сломался. Вряд ли он его починил. Пешком придётся, если только никто не подберёт. Лучше я пораньше, чтобы успеть. Ещё неизвестно, что там с погодой. Катер и раньше уйти может. Спасибо тебе за всё.
Они попрощались, и Татьяна вышла из ресторана. На улице шёл снег. Мелкий, шершавый, обидный. Татьяна закинула рюкзак за спину и отвела руку назад, пытаясь нашарить лямку.
— Тихо, девочка! Не торопись, — кто-то схватил её сзади за кисть.
— Отпустите! — крикнула Татьяна, но тут же лицо её зажали ладонью в брезентовой перчатке.
— Молчи, сука, покалечим.
Её грубо потащили назад. Татьяна почувствовала, что задыхается, и рванулась в сторону, но в тот же миг получила сильный удар чем-то твёрдым в живот.
— Осторожнее ты. Убьёшь, сам мёртвую ебать будешь, — зашипели у неё над ухом. — Дверь, блядь, открой. Открывай, баклан, она сейчас вырвется!
Стали затаскивать вверх по ступенькам. Татьяна сделала очередную попытку высвободиться из захвата. На секунду рот её оказался на свободе, и она успела крикнуть куда-то в снежное небо. Тотчас короткий и злой удар под дых сбил дыхание. Её втащили куда-то, она услышала грохот закрываемой двери.
— Кляп ей в рот. Кляп! Держи!
Ей разжали зубы и грубо запихнули что-то маслянистое.
— Поднимай! Рожей сюда на стол! — скомандовал кто-то. И тут она узнала голос мужика, увещевавшего Лидку. Ну конечно! Это они, кто же ещё, как не они. Татьяна замотала головой, силясь выплюнуть кляп, но получила удар по почкам. Её руки держали уже двое, уперев лицом в холодную поверхность верстака. В щёку больно впилась металлическая стружка. Она не могла пошевельнуться. В полумраке вагончика были различимы лишь какие-то тени — платок сбился почти на глаза. С неё стащили брюки, не позволив ей даже лягнуться. Она лишь ударилась коленом о железо. Разодрали рейтузы.
— Гляди, трусы розовые! Саня, у меня от розового цвета стоит.
— Ты на трусы будешь пялиться? — раздался всё тот же голос, — Рви давай. И первым-первым струячь. Её разогреть надо. Сухая же вся. Да не бзди ты! Заправляй и понеслась…
«Пусть убьют», — решила Татьяна, из последних сил рванулась назад и, высвободив ногу, лягнула куда-то в темноту. Попала в мягкое. Кто-то взвыл.
— У, сучка, сама напросилась!
Страшный удар по голове. Мышцы Татьяны ослабли, она ощутила, как мокрое и горячее потекло у неё меж ног. Через секунду она потеряла сознание.
5. Я и Лёха
Есть на свете такие места, где у времени от долгого брожения градус появляется. И чем дольше в том времени находишься, тем пьянее и спокойнее. И не происходит ничего. И только ветер то в одну сторону три дня дует, то в другую. Места эти людьми дремучи до безразличия. Только бабы по женской своей природе болтливы. Лишь от болтовни той население и прирастает. А так бы совсем жизнь захирела перед телевизором да за бутылкой. От власти в местах этих никакого прока, потому или нет её вовсе, либо есть она в виде телефонных будок да запойных участковых. Самая главная власть у директора комбината какого-нибудь или у главного инженера карьера. К нему, как к князю и на поклон, и за оплеухой за сорок километров. Электричество тусклое, дороги в петли закручены. Зимой не разгребёшь, летом от пыли не отплюёшься. А те, что асфальтом покрыты, так лучше бы и не было их вовсе. Яма на ямине, проще по обочине. И, что самое удивительное, не так и важно: север ли, восток ли. Всё едино, брошен здесь человек на самого себя со всеми своими глупостями. И некому его ни окормить, ни в глаз заехать.
Под утро самый сон. Над перроном туман с запахом дёгтя. Лужи между шпалами заполнены спитым чаем. Простуженная ворона — единственная из всех птиц не спит. Кашель у неё хриплый, старческий. Проводила московский поезд — ворчит, отхаркивается. Кажется, что загнал нас неведомый автор, как нелюбимых персонажей, в самый медвежий угол и теперь не знает, что с нами делать. Не то забыть между страницами, не то посадить на баржу и отправить в дальние страны. И вставлять потом меж главами цитаты из наших писем: «Дорогая Ирочка, сутки уже штормит немилосердно. Ветер западный с запахом материка. Команда на палубу не выходит. Сидят по кубрикам. Хоть бы не взбунтовались. А то неровен час привяжут к доске и в море». Автобус подгонит — у автобуса маршрут не тот. Таксиста к нам приладит — нет, не получается с таксистом. Он же двух слов связать не может. И не от перепоя вчерашнего, а сам в себе глубоко. Ему что за Онегу, что за Лохнесс — всё едино, но никуда дальше Лавас Губы ехать не хочет. А на хрен нам Лавас Губа? Говорит, трасса там. Мол, попутку поймать можно. А сам что ехать не хочешь? Автомобиль ему жалко. Дорога, дескать, дрянь, да и вообще рань несусветная и даль ещё та. Стоим на дороге в Лавас Губе. Остановка бетонная, рядом бак мусорный. Напротив дома свежей краской крашены. Из ворот джипья морда торчит. Цивилизация. Машка в моей куртке, в Лехиной панаме. Июнь, а холодно, туманно. И морось противная. От сосен на склоне мочой несет. Видать, народ тут подолгу транспорта дожидается. Таксист двести рублей забрал, уехал. Двести рублей. За два километра. Ничего так, в принципе, и на рыбаках с туристами прожить можно. А до Толвуи, паразит, за полторы ехать отказался. Лентяй. Опять поехал перед вокзалом спать до Петразоводского поезда. Мы же его еле разбудили. Малахольный. Закрыл все окна, на голову по глаза шапку вязаную нацепил и дрыхнет. Только в лобовое стекло его и видать. А так все плёнкой обклеено чёрной. Волга старая, крашеная чуть ли не валиком, но внутри ухожена. Пепла нет. На ручке переключения передач — роза в оргалите. Всё как положено. Образки на торпеде. Магнитофон скобой к той же торпеде прикручен, а на его месте рация. Магнитофон не включал. Довёз молча. Слова ни проронил, только в зеркало заднего вида на Машку пару раз зыркнул, но глаза тут же и отвёл. Странный таксист. Мы ему: «Спасибо, что довезли», а он молчит. Две сотенных в карман положил, дождался, когда рюкзаки из багажника вынем, и уехал. Медленно так уехал. На первой скорости. Странный.
Во фляжке коньяк остался. А что мёрзнем-то? По паре глотков сделали. Тут из-за поворота вахтовка. Вначале мимо проехала, потом назад сдала. У мужиков рожи заспанные. Шутка ли — пять утра, а на работу.
— Куда вам?
— Да прямо до поворота на Великую.
Я ещё в Петрозаводске карту купил, теперь пригодилась. Если Васькиным объяснениям следовать, то можно в Финляндии оказаться. Васька же только если что про технику, то понимает. А всё остальное для него абстракция полная. Похоже, конечно, что придуривается он, поскольку мужик вовсе уж и не глупый, но имидж блаженного при грузовике держит. Ему с таким имиджем на Острове проще. Карбюратор там, сальник, то да сё. Про остальное с него взятки гладки. Я бумажку, где он план рисовал, как с картой в поезде стал сравнивать, так понял, что хорошо, что Васька на острове шоферит. С Острова ему никуда не деться. Выпусти его на машине на материк, от обилия дорог свихнётся уже натурально. Там, где налево ехать, там направо указал. Где дорога железная, там у него озеро. Вокзал только нарисовал правильно, красиво. Даже клумбы с кирпичной оградкой обозначил. Мол, тут вот, где-то возле клумб, автобус. А номер автобуса уже совсем какой-то у него потусторонний получился. Тут таких маршрутов отродясь не было, чтобы из трёх цифирей. Явно, что с каким другим перепутал. Часто ли он на автобусах катается? Васька же с Острова только до Кеми, да до Петрозаводска к отцу. Отца его я не видел, но на Острове говорили, что копия Васьки внешне. Ну, и тоже малахольный. Рационализатор какой-то. Патентов у него несколько.
Вахтовка до Шуньги идёт. В вахтовке электрики. Один рыжий, молодой совсем. Остальные ровесники наши. Водила постарше. Где-то обрыв на линии. Ураган недавно был, деревья повалило, так на провода. Всю дорогу в буру режутся. Играют все, включая водителя. Тот карты левой рукой у штанины держит, лишь изредка поглядывает. А что? Нормальная у мужиков жизнь. На свежем воздухе, без излишней нервотрёпки. Лёху, смотрю, так и подпирает с мужиками картами пошлёпать. Я сижу, в окошко смотрю, мне от окружающей природы кайф и благолепие, а он мается. Машка у него на плече сопит, ей уже всё по барабану. И поиграть Лёху тянет, класс показать. И никак ему до карт не дотянуться. Машку тревожить не хочет. Шею вытянул, через плечо к Рыжему заглядывает.