Длинный ключ с разлапистыми бороздками никак не хотел вставляться в замочную скважину в тёмном коридоре.
— Не торопитесь вы так, — рабочий добродушно улыбнулся и положил руку на плечо Валентину, — давайте я?
— Нет-нет, я сам. Просто первый раз эту дверь открываем. Мы же только смотровую получили.
— Так вы ещё свою квартиру не видали? Ну, дела! Это момент ответственный. Вы тогда сперва сами. А как налюбуетесь, то мне в звоночек позвоните, я и выйду.
— Какой деликатный человек, — шепнула Ольга Валентину на ухо, — ну ты, открывай же! Я сейчас описаюсь от нетерпения.
Замок дрызнул чем-то внутри и открылся. Валентин сделал шаг внутрь, протянул руку вдоль стены и нащупал выключатель. Под потолком вспыхнула лампочка, вкрученная в висящий на длинном проводе патрон.
— Ух ты! Валька, а здесь прихожая в два раза больше, чем в той квартире! И смотри, какой вход в комнату. Ого! Да тут двустворчатая дверь! — Ольга побежала по коридору на кухню и закричала уже оттуда: — Валька! Здесь с кухни выход на балкон. И кухня удивительная, кухня просто огромная! И раковина стоит, и плита есть!
Квартира оказалась даже больше, чем та, в которой они сейчас жили. Три комнаты: спальня, гостиная и маленькая детская. Кухня с двумя окнами на две стороны. Две кладовки, санузел, антресоль. Обои на стенах и вправду были поклеены скверно, со швами. Углы возле батареи уже топорщились. Линолеум во всех комнатах лежал одинаковый — светло-серый без рисунка. Ванная стояла стальная, эмалированная, раковина и унитаз — салатового цвета. Стены в ванной покрывала ядовито-зелёная краска.
— Как я посмотрю, обращались к самым крутым дизайнерам, — засмеялся Валька. — Очень смелое сочетание цветов и материалов. Ну, ничего. Жить можно. Только вот что самое сложное: каким же образом мы тут будем жить, если у нас с тобой даже кровати своей нет? Оль, ты на гладильной доске у меня поместишься?
— Валечка, я у тебя помещусь даже на подоконнике, если бы тут были подоконники. Нужно заказывать хоть какую-то мебель, причём срочно. И, по-хорошему, какой-никакой, а ремонт надо предпринять. Пусть бы обои только переклеить, в ванной и кухне плитку положить, да и по мелочам. А в остальном это просто хоромы какие-то.
— Плитку, — Валентин потёр подбородок, — На что мы всё это счастье покупать будем? Моего гранта хватит разве что на кровать, ну, может быть, на стол. Потом, ещё на что-то жить надо.
— А мы с тобой займем тысяч несколько на годик.
— Кто это нам даст тысяч несколько? — засмеялся Валька. — И как мы эти несколько тысяч станем отдавать?
— Ну, кто-нибудь же даст, — Ольга обняла Вальку и чмокнула в нос. — Вот, скажем, твой и мой нежно любимый Семён Эдуардович. Друг он семьи или вдруг?
Валентин сам вспомнил про дядю Сеню. Эскины уже десять лет как расселили свою коммуналку и теперь царили там безраздельно. Последний раз Валька с Ольгой заходили к ним в гости три года назад, ещё до рождения Варвары. Потом стало не до визитов. Да и смысл в этих «гостях», если кабинет Семёна Эдуардовича находится рядом с комнатой, где сидят Ольга с Людмилой. Иногда дядя Сеня являлся на факультет к Валентину. Щёлкал по клавишам стоящего на отдельном столике «Макинтоша» и разглагольствовал о том, что, на его взгляд, финансирование историков несоразмерно с финансированием филфака.
— Вот скажи мне, друг любезный и благороднейший из донов Валентин, какого чёрта у вас сейчас ведётся такое количество тем? Чем историческая наука на настоящем этапе её развития заслужила столько грантов? Я решительно отказываюсь понимать. Мы портим себе глаза над халтурными переводами, дерём глотки на экскурсиях, а вы тут жируете в архивах. Фантастическая несправедливость!
Всё это говорилось в шутку. Семён Эдуардович зарабатывал очень хорошо, читая лекции одновременно в ещё двух платных вузах. Помимо лекций числился он учредителем какой-то туристической фирме, откуда, судя по его XC90, тоже что-то «капало».
— Жить, пан Соловьёв, надо со вкусом, — назидал он как-то Вальке, когда после большого учёного совета они зашли в кабинет Эскина выпить кубинского кофе. — Ты, скажем, сидишь, уткнувшись в бумажки. А наука — это такой джаз постоянный. Нужно всё время синкопировать. Наука без авантюризма — чистой воды тягомотина. Шлиман, к примеру, раскопал Трою…
— Шлиман — не учёный, — возразил Валентин.
— Плевать, что не учёный. Важно, что раскопал. Важно, что ему это было интересно и теперь это достояние человечества. Он ведь слыл чистейшим авантюристом. А почему? Потому как не боялся делать неправильно, не боялся бросаться из крайности в крайность. Знаешь, каков был Ландау? У, брат, что он вытворял! Я недавно записки какой-то его ассистентки читал в журнале. Чистой воды порнография! И ведь гений. И ты чертовски талантлив, а воткнулся в академическую науку, как вилка в холодец. Увязнешь же. Я понимаю, что дочка, слава Богу, родилась, но нельзя же постоянно торчать на одном месте! Тебе нужно как-то разнообразить приложение своих интеллектуальных способностей. Смотри как я! Конечно, нехорошо себя в пример приводить, но всё же. Я и там успеваю поработать, и сям. И везде мне интересно, потому как всё это переключение. Известно же, — Семён Эдуардович хохотнул, — смена рода деятельности — лучший отдых. Хочешь, я тебя устрою, экскурсии поводишь для богатых идиоток? Сейчас это очень модно. Собираются нимфетки с Рублёвки и вместо того, чтобы по бутикам бегать, нанимают себе персонального экскурсовода на ночь.
— Это в каком смысле? — Валентин встрепенулся.
— Это не в том, в котором ты подумал. Про твоё пуританство уже по всей Москве слухи ходят. Это значит, что нанимают какого-нибудь достаточно уважаемого учёного, договариваются с музеем, и их пускают уже после закрытия. Эдакие закрытые просмотры шедевров русской и мировой культуры. При этом всё куртуазно, в каком-нибудь зале фуршет накрыт, шампанское, свечи, бутерброды с икрой, официанты. Всё по высшему разряду. Но чтобы до этого зала дойти, нужно прослушать краткий курс истории искусств, или, там, истории архитектуры, или ещё чего. Хороший бизнес, кстати. Я серьёзно. Могу устроить. Подготовишь парочку таких экскурсий, всякими шутками-прибаутками их расцветишь — самое то. Прекрасная смена деятельности плюс очень серьёзная прибавка к семейному бюджету. Отец твой, светлая ему память, между нами говоря, специально за свой счёт ездил в Гагры, в пансионат ВЦСПС, где после ужинов перед тогдашними профсоюзными бонзами читал лекции по истории допетровской Руси. Абсолютно не гнушался такими делами. Его отношение к себе как к учёному было весьма спокойным. «Наука не Бог, она не обижается», — говорил.
— Как-то не особо верится.
— А почему тебе не верится? Борис Аркадьевич насчёт заработать весьма не дурак был. Он справедливо считал, что от премии до премии слишком большой срок получается. И ещё неизвестно, получишь ты эту премию или нет. Опять же, коллектив сотрудников большой, тут не только от тебя одного всё зависит. Он с профсоюзами едва ли не первый эти циклы лекций начал. Потом уже появилась синекура Общество «Знание» с их смешными путёвками.
— Это что за общество такое?
— Нормальное такое общество. Проводились всякие концерты, диспуты, сеансы гипноза, а оформлялись как лекции от общества «Знание». Одна путёвка общества — семь рублей. Если ты, скажем, дипломированный специалист по теме лекции, то ставка — две путёвки, если кандидат наук — то четыре, если доктор — то восемь. За одну лекцию доктор наук мог формально получить шестьдесят рублей. Это половина зарплаты инженера. Хороший приработок. И никто не гнушался. Заработок — это заработок, а работа — это работа. Между этими двумя понятиями никогда нельзя ставить знак равенства. Вернее, так: интеллигентный человек редко смешивает эти понятия. Или ещё уточню: интеллигентный человек в нашей с тобой стране редко смешивает понятия заработка и работы. Так уж устроен мир. Ты, Валентин, молодец, что не бросил науку в девяностые. Сколько толковых ребят утекло! Согласен, сейчас кто-то из них ого-го. Но таких мало, тут надо удачу поймать. Остальные что? Взять твоего приятеля Воскресенского. Ведь талантливый парень. А кто он теперь? Обычный барыга от рекламы, а ты — учёный, носитель фундаментального знания. Только это твоё носительство не должно тебе мешать зарабатывать и содержать семью.
— Что-то вы, Семён Эдуардович, меня просто за ребёнка держите. Собственно, мне до возраста Христа недалеко, — Валентин достал сигареты и приоткрыл форточку, — я всё прекрасно понимаю. И докторская. Мне нужно закончить с докторской, а потом уже смогу себе позволить расслабиться.
— Отличник, — перебил Эскин, — я чувствую свою за тебя ответственность. Потому и позволяю себе вразумлять столь благородного и уважаемого дона. Про расслабиться после диссертации я от тебя уже слышал. Ты расслабился в ресторане после защиты, набил морды двум ни в чём не повинным гомосексуалистам и на следующий день уже уткнулся в свои таблицы. Прости, но, между нами, Ольга жаловалась Людмиле, что живёте вы, мягко выражаясь, небогато. Она тебе не говорит, ибо повезло дураку с женой. Тебе не говорит, а Людмиле сказала. На себя взгляни — ты в этой кожаной куртке ещё в аспирантуру поступал. Это сколько лет назад было? Оглянись! У тебя есть силы, талант. У тебя есть время. У тебя не может не быть времени, если ты взрослый и разумный человек. Переключайся иногда с науки на что-то иное.
— На пересказ богатым идиоткам российской истории?
— У меня создаётся впечатление, что я тебя вербую торговать наркотиками. А я тебя не вербую торговать наркотиками. Я предлагаю тебе зарабатывать деньги собственной профессией, приложив её к несколько… — Эскин защёлкал пальцами, подбирая слово, — короче, предлагаю тебе новую плоскость для приложения своих профессиональных знаний и умений. Содержать семью — вот первое предназначение мужчины. Наука, искусство, философия, религия — это всё потом. Первое — это содержать семью. Ты историк, ты меня прекрасно понимаешь.