— Я понимаю, но я когда-то очень давно для себя решил, что буду жить наукой. И зарабатывать буду наукой. У меня, дядя Сеня, с некоторых пор ощущение, что я за себя и за того парня живу.
— Илью имеешь в виду?
— Илюху. Это смешным кажется, метафизика всякая, но нас с ним двое. Делаю то, что он бы делал. И тут даже не идеализм. Тут необходимость, потребность.
— Именно что идеализм. Илья твой хотел стать всемирно известным учёным, а не книжным червяком. Жаль, парня нет, он бы тебе мозги на место поставил. Хороший был раздолбай. Возвращаясь к твоему отцу — если бы он был идеалистом, то ты и на свет бы не появился. Идеалисты живут по правилам, Борис Аркадьевич жил по вдохновению, согласно мощной своей натуре. У тебя натура такая же должна быть, только загнал ты её в футляр от флейты.
Валентин засмеялся. Он вдруг представил себе футляр от контрабаса, из которого торчат ноги Эскина.
— Что смеёшься?
— Может, и правильно говорите. Ладно, обещаю подумать над своим недостойным звания мужчины поведением.
— Вот! Что и требовалось понять. У тебя жена есть, есть дочь и есть мать. Ты к матери сколько лет уже не приезжал? Три года? А помогаешь ей?
— Всё, дядя Сеня, мне уже и так стыдно.
— Должно быть стыдно. Всё хорошее, дорогой мой Валентин, происходит в этом мире либо от большой любви, либо от большого стыда, согласно христианской парадигме. Ву компре ву?
— Уи, мон женераль!
— Марш к себе на факультет медитировать над графиком! Ищи в нём окна, увеличивай до дверей, выходи в эти двери и иди к умному дяде Сене. Дядя Сеня научит тебя жить.
Занимать денег Валентин ездил в один из январских вечеров, предварительно договорившись с Семёном Эдуардовичем. Воскресенский, обещавший составить компанию, в обычной для него манере в последний момент увильнул. Отзвонился и сослался на пробитое колесо. Нужно было ехать на метро. Валентин долго выбирал между портфелем и спортивной сумкой. Почему-то казалось, что десять тысяч — это сумасшедшая куча денег, которую везти в кармане просто неправильно. Он было сунул за пояс длинный охотничий нож в брезентовых ножнах, но одумался: ещё остановит милиция, примет за грабителя.
Вышел на Красных воротах и сразу попал в снегопад. Огромные как куски неба хлопья несло вдоль улицы. Продавщица пирожков, повернувшаяся к ветру спиной, стояла, похожая на вывернутого наизнанку китёнка. На пешеходном переходе гаишник помогал столкнуть к бордюру заглохший посреди проезжей части Golf. Он лупил перчатками по крышке капота, елозил ботинками в грязной жиже и щедро матерился на девицу с испуганными глазами. Та никак не могла понять, в какую сторону нужно выкручивать руль.
— Эй, уважаемый, — гаишник окликнул Валентина, — помоги толкнуть, а я покручу. Эта дура сейчас в бордюр въедет.
— Да форточку опусти, мать твою! Опустите форточку, девушка! — орал гаишник. — Опусти, я говорю! Я сам тебя выкручу.
Валентин упёрся рукою в стойку, толкнул и в тот же миг, поскользнувшись, со всей дури ударился коленом о мокрый асфальт, а скулой о бампер.
— Что, коза, доигралась? — заорал гаишник. — Техосмотр надо нормально проходить, а не покупать его. Я тебе сейчас наезд на пешехода с получением травм оформлю. Десять минут уже мудохаемся.
Валентин поднялся, помог дотолкать машину и встал у палатки отряхивать брючину. Гаишник, без слов хлопнув Валентина по плечу, пошёл к себе в будку.
Девушка в машине скроила извиняющееся лицо, сложив ладони в горсточку.
— Да ладно, — Валентин махнул рукой и, чуть прихрамывая, поспешил на зелёный свет. Тыльной стороной перчатки он дотронулся до скулы и понял, что, похоже, ударился сильно. Скула быстро опухала. «Отлично начинается вечер. Обратно на такси поеду, — решил он, — С такой рожей меня каждый милиционер посчитает своим долгом остановить». Наклоняя голову от летящего в лицо снега, Валентин миновал сквер перед зданием МПС, вышел на Новую Басманную и двинулся вдоль домов. У мостика он остановился, вдыхая сладкий и тоскливый дух железнодорожного дёгтя. Внизу медленно двигался состав. На параллельных путях зыбкой тревогой светились синие огни семафоров. «А мне никуда не надо ехать. Мне хорошо здесь. Я дома», — почему-то подумалось ему.
В подъезде Эскина установили домофон. Валентин набрал номер квартиры и услышал незнакомый женский голос:
— Кто там?
— Я к Семёну Эдуардовичу.
Ему открыли, и Валентин, отряхивая с воротника снег, побежал вверх по ступенькам. Дверь в квартиру оказалась незапертой. Изнутри раздавались голоса и смех. Он вошёл в прихожую и нос к носу столкнулся с Маринкой, держащей в руках тапочки.
— Заходите в дом, дорогой Валентин, — дурашливо-торжественно начала она, — я Марина, которую Вы совсем позабыли. Мы заждались вас и просим присоединиться к нашему… Ой, Валь, а что у тебя с лицом?
Валентин взглянул в зеркало и увидел, что скула не только отекла, но и окрасилась в синий цвет. Кроме того, переносицу пересекала царапина, а подбородок потемнел от грязи.
— Это, Мариша, следствие погодных катаклизмов в столице. Но если это тебе не кажется достаточным, можешь представить, что я защищал пожилую старушку от пятерых пьяных хулиганов. Это ты в домофон говорила?
— Я, кто же ещё? Погоди, а у тех хулиганов, как я понимаю, переломы и многочисленные травмы конечностей?
— Тех хулиганов, о моя юная принцесса, — сейчас опознают в морге. Ты же знаешь, что я не оставляю свидетелей своих подвигов.
— Ого! Сеня, Люда, тётя Света, тут Валентин пришёл. Он подрался! — заверещала Маринка и побежала по коридору в кухню.
— Ничего себе, — Людмила осторожно потрогала опухлость, — сильно болит?
Все участливо сгрудились вокруг.
— Не сильно. Заживёт. Не волнуйтесь вы так. Не дрался я. Банально поскользнулся. Машину помогал толкать. Всё нормально, умоюсь и порядок.
— Валя теперь мой герой! Он врезал пятерым бандитам, а ещё пятерых заставил есть землю и просить прощения, — защебетала Маринка.
— Дочь, уймись. — Семён Эдуардович нахмурил брови. — Эти твои фантазии уместны в малых количествах. И сколько тебе уже говорить, что он для тебя не Валя. Ладно, мы с мамой у тебя Сеня и Люда, но он для тебя либо дядя Валя, либо Валентин. Понятно, рыжая?
— Он Валечка-герой. Тарам-парам, говорите что хотите, а у каждой приличной девушки должен быть герой. Мой — Валечка.
— Благороднейший дон, прошу извинить недостойную дщерь мою. — Эскин изобразил глубокий поклон. — Эта паразитка-вундеркиндиха ещё совсем дитё. Думаю, что зря я согласился на эту авантюру с её поступлением. В пятнадцать лет оказаться среди наших обалдуев весьма опасно. С сигаретой тут её в сачке застукал. Чудом удержался, чтобы не всыпать.
Маринка поступила на филологический после девятого класса, выиграв две олимпиады и сдав экстерном все экзамены за десятый и одиннадцатый. Разрешение пришлось получать через РОНО, а потом ещё готовить специальный приказ деканата о допущении к экзаменам без аттестата. На потоке она сразу сделалась всеобщей любимицей. Однокурсницы не считали её соперницей в борьбе за сердца факультетских красавцев, потому окружили её практически материнской заботой. Иногородние приглашали к себе в общежитие, местные зазывали на тусовки в клубы. Семён Эдуардович поставил условие, что к нему и матери Маринка не бегает, живет обычной жизнью студентки и учится на общих основаниях. При этом декларировалось, что за посещаемостью никто следить не станет, но если юную филологиню не допустят к сессии, то мама с папой палец о палец не ударят, чтобы как-то этому поспособствовать.
Однако Маринка за первый семестр не прогуляла ни одной пары и сессию сдала на одни пятёрки. Обрадованный Семён Эдуардович по такому случаю решил отпустить дочку в Петербург на каникулы. Удачно, что Людмилина родная сестра Светлана гостила сейчас у них. Туда поедут вместе, а обратно Светлана обещала попросить мужа посадить девочку в вагон и дать соответствующие наказы проводнику.
Пока Валентин приводил себя в порядок в ванной, Маринка со Светланой сидели в гостиной на диване и разбирали подарки для питерских родственников.
— Валя, отведёшь девиц на вокзал? У Сени температура, не хочу, чтобы он на улицу выходил, — Люда подала выходящему из ванной Валентину свежее полотенце.
— Отведу, конечно. Надеюсь, что меня не заберут с такой раскраской.
— Не заберут. Я сейчас тебе на это место приклею пластырь. А человек с пластырем — это уже человек с легализованной солидной травмой. Можешь не переживать. Ты, кстати, замечаешь, какая у нас невеста? — Людмила, поймала проходящую мимо со свитером в руках дочку, прижала к себе и растрепала её и без того хаотичную причёску. — Вундеркиндиха. У тебя на примете никаких перспективных аспирантов нет?
— Люда, выучи новый текст! — Маринка затрясла головой и попыталась высвободиться. — Хватит уже меня сватать. Я сама разберусь. Тебя никто не сватал, а папу охмурила! — Девочка вырвалась, показала язык Валентину, хлестнула мать по спине свитером и убежала в комнату.
— Конечно, грубиянка, но хорошая, — Людмила наклонилась к Валентину. — Недавно в почту её заглянула. Писем от мальчиков не обнаружила. Сплошь от подружек. У неё в классе был ухажёр, но уже, кажется, не общаются. Она же большая вдруг стала, студентка, а он школьник-мелюзга.
— Сколько ей сейчас?
— Только что шестнадцать исполнилось.
Семён Эдуардович поманил Валентина в кабинет, где торжественно вручил конверт с долларами. Валька раскрыл рюкзак, потом повертел в руках конверт и сунул в карман.
— Правильно. А то как кооператор, с рюкзаком вместо кошелька. У тебя паспорт с собой? С регистрацией всё нормально?
— Нормально, не волнуйтесь.
— Ты когда будешь готов нести доброе и вечное длинноногим красавицам и красавцам?
— А как переедем, так и буду. Вы только мне подробнее расскажите, что от меня требуется.
— Это не на пять минут разговор. Нужно посмотреть планы экскурсий, календарный план, составить для тебя соответствующее задание на подготовку. Не бери в голову, справишься. Лекционный стаж у тебя приличный. В аудитории, рассказывают, ты орёл. А там люди что с дикого острова. Им всё интересно, ходят рты раскрывши. Главное, терминами сильно не загружать, стараться давать меньше фактической информации, а больше всяких историй вокруг фактов. Что-то среднее между передачами Вульфа и твоими лекциями. Это самый ходовой формат.