Абрахам что-то пробурчал, подумал и открыл свою монету. Реверс: река Потомак в обрамлении лавровых листьев.
Бейкер приподнял ладонь, посмотрел на монету и улыбнулся. Его монета тоже легла реверсом вверх.
— Ты мне должен доллар пятьдесят.
— Бог ты мой, ты, выходит, решил, что я туп! — взвыл Абрахам. — Ты решил, что я идиот, так? Признавайся! Решил обвести деревенского увальня вокруг пальца?
Бейкер как будто задумался.
— Говори, говори! — рычал Абрахам. — Я тебя слушаю!
— Ну, раз уж ты спрашиваешь, — начал Бейкер, — вопрос о том, деревенский ли ты увалень, мне в голову не приходил. То, что ты дебил, давно установлено. Что до того, чтобы обвести тебя вокруг пальца… — он положил руку на плечо Абрахама, — так это, друг мой, как пить дать.
— Играем на все, — хитро прищурясь, предложил Абрахам. — Ва-банк. И первым показываешь ты.
Бейкер обдумал предложение и посмотрел на Гаррати.
— Рей, что думаешь?
— О чем думаю? — Гаррати потерял нить разговора. В его левой ноге определенно возникло новое ощущение.
— Ты бы сыграл ва-банк с этим типом?
— Почему бы и нет? По крайней мере у него не хватит ума обдурить тебя.
— Я думал, ты мне друг, Гаррати, — холодно произнес Абрахам.
— Согласен, доллар пятьдесят, ва-банк, — сказал Бейкер, и тут левую ногу Гаррати пронзила такая боль, что по сравнению с ней вся боль последних тридцати часов показалась детским лепетом.
— Нога, моя нога, моя нога! — закричал он, не в силах удержаться.
— О Боже, Гаррати, — сказал Бейкер с легким удивлением, не более того, и они прошли мимо. Гаррати казалось, что все проходят мимо него, а он застыл на месте, потому что левую ногу сдавили смертоносные мраморные тиски, а товарищи проходили мимо, оставляя его позади.
— Предупреждение! Предупреждение сорок седьмому!
Не паниковать. Паника означает неминуемый конец.
Он сел на асфальт, вытянув перед собой негнущуюся, как бревно, ногу, и принялся массировать крупные мышцы. Он пытался разогреть их. Все равно что пытаться массировать слоновую кость.
— Гаррати? — Это Макврайс. В его голосе испуг… Конечно же, это только так кажется? — Что такое? Судороги?
— Да, наверное. Иди. Все будет нормально.
Время. Для него время ускорило ход, а все остальные как будто едва ползут. Медленно шагает Макврайс, поднимает ногу, показывая подошву, опускает ее, поднимает другую; сверкают стершиеся шляпки гвоздей, видна потрескавшаяся, тонкая как шелк кожа. Медленно прошел мимо чуть ухмыляющийся Баркович. В напряженном молчании зрители отодвигались подальше от того места, где сидел Гаррати. Толпа двигалась большими волнами. Второе предупреждение, подумал Гаррати, сейчас будет второе, давай же, нога, давай, сволочь. Я не хочу получать билет, не хочу, иди же, дай мне еще пожить.
— Предупреждение! Второе предупреждение сорок седьмому!
Да-да, знаю, думаете, я считать не умею, думаете, я тут позагорать решил?
Признание смерти, неизбежной и неоспоримой, как фотоснимок, пыталось проникнуть в него и поглотить его. Парализовать его. С отчаянной решимостью он оттолкнул страх. Боль в бедре была непереносимой, но Гаррати ее почти не чувствовал, настолько он был поглощен своими усилиями. Осталась минута, нет, пятьдесят секунд, то есть сорок пять, мое время уходит, утекает…
На лице Гаррати сохранялось отстраненно-заинтересованное, почти профессорское выражение. Он отчаянно массировал пальцами застывшие узловатые мышцы. Пытался согнуть ногу. Мысленно разговаривал с ней: «Давай же, давай, чертовка». У него уже болели пальцы, но он и этого не замечал. Стеббинс, проходя мимо, что-то пробормотал. Слов Гаррати не расслышал. Наверное, к лучшему. Теперь он сидел совсем один на белой разделительной линии, между правой и левой полосами движения.
Группа только что покинула городок, утащив за собой все его население, и никого не осталось позади, только маленький мальчик Гаррати, он сидит посреди пустоты, а вокруг него шуршащие на ветру конфетные обертки, смятые окурки и прочий хлам.
Нет никого, только один солдат, молодой, светловолосый, по-своему красивый. В одной руке у него серебряный хронометр, в другой — винтовка. И нет жалости в его лице.
— Предупреждение! Предупреждение сорок седьмому! Третье предупреждение сорок седьмому!
Судорога не отпускала. Он умрет. В конце концов ему выпустят кишки, и это факт.
Он оставил ногу в покое и безмятежно посмотрел на солдата. Интересно бы знать, подумал он, кто же победит. Интересно, переживет ли Макврайс Барковича. Интересно, больно ли получить пулю в голову, что наступит потом: сразу полная тьма, или он еще успеет почувствовать, как мысли уносятся прочь.
Убегают последние секунды.
Судорога ослабла. Кровь потекла по сосудам, мышца ощутила тепло и покалывание. Светловолосый солдат с красивым вообще-то лицом убрал в карман хронометр. Губы его беззвучно двигались — он отсчитывал последние секунды.
«Но я не могу встать, — думал Гаррати. — Сидеть так хорошо. Я посижу, и пусть звонит телефон, черт с ним, почему не взять трубку?»
Голова Гаррати опустилась на грудь. Солдат смотрел на него сверху вниз как в шахту или в глубокий колодец. Медленным движением он перехватил карабин обеими руками, его указательный палец мягко коснулся спускового крючка, и дуло начало подниматься. Левая рука солдата твердо поддерживала ложе карабина. Обручальное кольцо блеснуло на солнце. Все происходило так медленно. Страшно медленно. Только… не вешайте трубку.
Вот оно, подумал Гаррати.
Вот, значит, как это. Умереть.
Большой палец правой руки солдата невероятно медленно отводил предохранитель. За его спиной стояли три сухопарые женщины, вещие сестры,[26] не вешайте трубку. Подождите еще минутку у телефона, мне придется здесь умереть. Солнце, тени, голубое небо. Высоко-высоко — облака. Еще видна вдалеке спина Стеббинса, синяя рубаха, промокшая от пота между лопатками, прощай, Стеббинс.
Все звуки громом отдавались у него в ушах. Он не знал, чем это объяснить: работой ли воображения, или обостренным восприятием, или же приближением смерти. Щелкнул рычаг предохранителя — как будто ветка хрустнула. Он втянул в себя воздух: получился звук, похожий на свист ветра в тоннеле. Сердце стучало как барабан. Вдруг высокий голос запел — он слышал пение не ушами, а центром мозга; он брал все более и более высокие ноты, и к Гаррати пришла безумная уверенность, что он слышит испускаемые мозгом волны…
Громко стеная, он неуклюже поднялся на ноги и бросился бежать вперед, неуклонно увеличивая скорость. Ноги были ватными. Палец солдата, лежащий на спусковом крючке, побелел. Он взглянул на прикрепленный к его поясу полупроводниковый компьютер, содержащий небольшое, но мощное звуковое устройство. Гаррати в свое время читал о таких приборах в «Популярной механике». Они способны вычислять скорость каждого из Идущих с любой заданной точностью, вплоть до четвертого десятичного знака.
Палец солдата отпустил спусковой крючок.
Гаррати перешел с бега на очень быструю ходьбу; во рту пересохло, сердце колотилось со скоростью механического молота. Белые вспышки пульсировали перед глазами, и был тяжкий миг, когда ему показалось, что он теряет сознание. Но это состояние прошло. Ступни, рассерженные тем, что он лишил их права на заслуженный отдых, яростно протестовали. Сжимая зубы, он боролся с болью. Мышца левой ноги все еще подергивалась, что внушало тревогу, но он не хромал. Пока.
Он взглянул на часы. Два часа семнадцать минут пополудни. В течение ближайшего часа от смерти его будут отделять секунды две.
— Вернулся в страну живых, — заметил Стеббинс, когда Гаррати поравнялся с ним.
— Точно, — шепнули оцепеневшие губы Гаррати.
Он чувствовал прилив злобы. Они продолжали бы идти, даже если бы ему достался билет. Они не стали бы его оплакивать. От него остался бы только номер и фамилия в официальных списках: ГАРРАТИ РЕЙМОНД, № 47, СОШЕЛ НА 218-й МИЛЕ. А в газетах штата через пару дней появились бы вызывающие ажиотаж статьи: ГАРРАТИ МЕРТВ. ПАРЕНЬ ИЗ МЭНА СОШЕЛ 61-м!
— Надеюсь, я выиграю, — пробормотал он.
— Ты так думаешь?
Гаррати вспомнил лицо светловолосого солдата. Эмоций на нем не больше, чем на картофелине.
— Сомневаюсь, — ответил он. — У меня уже три гири на шее. А ведь это значит, что я теперь вне игры, ведь так?
— Считай последнее нечестным приемом, — посоветовал Стеббинс. Он уже опять глядел себе под ноги.
Гаррати прибавил шагу, хотя мысль о двух секундах камнем засела у него в голове. Теперь предупреждений не будет. И никто даже не успеет сказать ему: вставай, Гаррати, не трать время.
Он подошел к Макврайсу. Тот оглянулся.
— Я думал, ты уже вышел, друг, — сказал Макврайс.
— Так оно и есть.
Макврайс тихо присвистнул.
— Да, не хотелось бы мне сейчас оказаться на твоем месте. Как нога?
— Лучше. Слушай, я не могу разговаривать. Я пройду на некоторое время вперед.
— Харкнессу это не помогло.
Гаррати покачал головой:
— Хочу убедиться, что способен развивать скорость.
— Хорошо. Тебе составить компанию?
— Если есть силы.
Макврайс рассмеялся:
— Ваши деньги — наше время, солнышко.
— Тогда пошли, пока у меня запал не прошел.
Гаррати увеличивал скорость до тех пор, пока не почувствовал, что ноги готовы взбунтоваться. Они с Макврайсом быстро пробирались сквозь группу. Вторым шел Гарольд Куинс, долговязый парень со злым лицом, а впереди него на некотором расстоянии — оставшийся в живых индеец в коже, Джо. Взглянув на него поближе, Гаррати изумился бронзовому оттенку его загара. Джо не отрываясь смотрел на горизонт: лицо его оставалось бесстрастным. Многочисленные замки-«молнии» на его куртке тихонько звякали, и создавалось впечатление, что где-то вдалеке играет музыка.
— Привет, Джо, — сказал Макврайс, и Гаррати подавил в себе истерический порыв добавить: ты прекрасно выглядишь.