— И вовсе не уголовщиной!
Кэрол сжала его руку и улыбнулась еще шире.
— Ах, так? Мало того что ты преступник, ты еще и лжец?
Джим не выдержал и расхохотался. Мать рассмеялась вместе с ним.
— Ну, какая же ты упрямая! Вредно быть такой умной.
Они еще немного посмеялись, радуясь тому, что царившее в комнате напряжение, наконец, рассеялось, а потом смех Кэрол превратился в надсадный кашель. Она поспешно отвернулась и скомкала платок, но Джим все же успел увидеть кровь на белой ткани.
— Мам, — тихо сказал он, — Майлз говорит, что ты умираешь…
Кэрол вытерла губы и откинулась на спинку дивана. Приступ заметно вымотал ее.
— Майлз прав, — обреченно сказала она. — Именно поэтому я так рада тебя видеть.
— Что с тобой, мам? — он снова взял в ладони ее хрупкую руку.
— Рак какой-то. Доктора и сами точно не знают. Какая-то новая разновидность, а с диагностическим оборудованием у нас тут тоже плохо. Но нас таких несколько с одинаковыми симптомами.
— Возможно, есть какая-то общая причина?
Она слабо кивнула.
— Похоже на то. Говорят, это как-то связано с упаковкой, в которой поставлялись старые консервированные пайки. С тех пор, как вмешалась «Помощь фермерам», мы их больше не едим, но…
— Пайки? — Джим в ужасе уставился на нее. — Это еще во время Войны Гильдий?
Он ведь и в армию-то пошел с единственной целью: добыть денег, чтобы было, что посылать домой!
— Мам, вы что, не брали те деньги, которые я вам посылал на еду?
Она снова улыбнулась ему. На этот раз в улыбке чувствовалась ирония.
— Джимми, деньги были нужны на выплату долга. А в еде мы не нуждались. Едой нас обеспечивала Конфедерация.
— Ах, черт!
Джим вскочил с дивана и заметался по комнате, как тигр по клетке. Ему хотелось что-нибудь разбить, но каждая вещь вокруг сделалась теперь ему необыкновенно дорога, как воспоминание о детстве и юности. Каждую из этих вещей его покойный отец и умирающая мать брали в руки, протирали от пыли, дорожили ими… Джим стискивал кулаки от гнева, не находящего выхода.
— И почему все об этом молчали? О том, что Конфедерация экономит на людских жизнях?
Она ничего не ответила, но Джим и так знал ответ. Со времен Корхала-4 люди были напуганы. Теперь все предпочитали помалкивать.
— Знаешь, — сказала мать, нарушив неловкое молчание, — отец всегда верил, что в один прекрасный день ты вернешься. И, когда он лежал в больничной палате, искалеченный и умирающий, он понимал, что не доживет до этого дня, и все-таки верил, что он настанет.
Джим стоял к ней спиной, стиснув рукой каминную полку. Он был рад, что вернулся, но в то же время бушующие в душе чувства раздирали его на куски, и ему отчаянно хотелось, чтобы все это прекратилось.
— Майлз нам помог, и отец сделал голографическую запись, чтобы попрощаться как следует.
Джим удивился. Его семья не могла себе позволить голозапись. И снова помог Майлз… Его взгляд упал на маленькую урну, стоящую в нескольких сантиметрах от его руки, и Джим ощутил новый прилив боли, осознав, что там внутри. Или точнее — кто там…
Нет, надо с этим покончить. Пора убраться отсюда, обратно в уютный и привычный мир насилия, жизни на грани провала, грабежей, пьянок, женщин и забвения.
— Что ж, — сказал он, сам удивляясь, как ровно звучит его голос, — это было весьма любезно со стороны Майлза. Хотя не могу сказать, что меня это удивляет. И где же эта запись, которую оставил мне папа?
— Да там же, рядом с его прахом, — ответила мать, подтверждая то, что он и так знал. Джим заглянул на полку и действительно увидел портативный голопроектор и рядом — диск. Устройство было устаревшее, громоздкое и неуклюжее, но запись оно прокрутит.
— Я нарочно держу его там, чтобы иметь возможность иногда посмотреть на твоего отца, — сказала мать. — Запись, правда, предназначалась тебе, а не мне, но… ты ведь не будешь против, если твоя старуха мать находит утешение в том, чтобы иногда посмотреть на своего мужа?
Внезапно вставший в горле ком не дал Джиму ответить. Он только обернулся и улыбнулся слабой, натянутой улыбкой. Она кивнула и потянулась за своим чаем.
— Давай, Джим, посмотри запись. Мне так давно хотелось посмотреть ее вместе с тобой!
Он отвернулся к каминной полке, вставил диск и нажал на кнопку.
Перед ним появился отец. Он лежал на больничной койке, и изображение слегка подергивалось: возможно, верный Майлз сам вел съемку. Отца было еле видно под всем тем, что на него понавешали. Он почти терялся в чаще трубок и каких-то мешочков. Выглядел он ужасно, и голос был еле слышен.
— Здравствуй, сынок, — сказал он, с трудом улыбаясь. — Я бы, конечно, предпочел выглядеть получше на единственной голозаписи, которая от меня останется, но проклятые доктора говорят, что без всех этих штук мне не обойтись. Ну, ничего, это уже ненадолго. Почему я, собственно, и решил сделать эту запись. В глубине души я знаю, что в один прекрасный день ты вернешься на Шайло. И мне просто жаль, что я не смогу сказать тебе все это лично.
Я люблю тебя, Джим. Ты мой сын, и я всегда буду тебя любить. Раньше я думал, что смогу еще добавить: «И всегда буду гордиться тобой». Но теперь я такого сказать не могу, не кривя душой.
Джим потупился. Его накрыла жаркая волна стыда и горя. Но он все же продолжал слушать.
— Ты идешь темным путем, Джим. Я никогда не думал, что ты выберешь такой путь, и, конечно, я не могу уважать твой выбор. Мы тебя любим, но денег твоих принять не можем. Это кровавые деньги, сынок. Мы тебя не этому учили.
Послышался шорох. Джим снова поднял голову и увидел, что отец пытается подняться и сесть, пристально глядя в объектив.
— Помнишь, что я тебе говорил, сынок? Человек сам выбирает, кем ему быть. Дело не в том, кем он родился и чему его учили. Все зависит только от его выбора. Сейчас ты выбрал темный путь, и я не могу смотреть на это сквозь пальцы. Но человек способен изменить всю свою жизнь одной-единственной мыслью, одним-единственным решением. Ты всегда можешь передумать и стать кем-то другим. Никогда не забывай об этом!
Он снова откинулся на подушки. Это усилие явно исчерпало все силы, которые у него оставались. Лицо у него побледнело, он весь дрожал — видимо, от боли.
— Я люблю тебя, сынок!
Запись окончилась.
Довольно долго Джим стоял неподвижно, тяжело дыша, пытаясь переварить все, что только что услышал. Он сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться, и обернулся к матери.
Она сидела на прежнем месте. Холодный чай пролился к ней на колени, пустой стакан валялся рядом на диване. Лицо выглядело уже не таким осунувшимся, глаза были закрыты. На губах застыла легкая улыбка.
— Мамочка! — сказал Джим. Глаза у него наполнились слезами. Он бросился к ней, заключил ее в объятия и долго-долго сидел так.
Майлз понял, что произошло, сразу, как только Джим отворил дверь. Лицо у него вытянулось, казалось, он сам с трудом сдерживает слезы.
— Твоя мать умерла… — тихо сказал он. Джим кивнул. — Я сам обо всем позабочусь, не беспокойся. Просто чудо, что она прожила достаточно долго, чтобы успеть повидать тебя. И то, наверно, из чистого упрямства. Она же всегда знала, что ты вернешься домой. А учитывая, как она мучилась и что еще ей сулила эта болезнь, проклятие Конфедерации… Пожалуй, хорошо, что она теперь присоединилась к твоему отцу.
Он стиснул руку Джима. Джим посмотрел на него затравленным взглядом.
— Хорошо… — сказал он блеклым голосом. — Может, ты и прав…
Это была горькая мысль.
— А тебе лучше убраться восвояси. Одежду оставь в пикапе. Я все это заберу, когда стемнеет. А сейчас мне надо позаботиться о твоей матери. И, Джимми… ты не забывай, что я говорил насчет Мар-Сары. Ты не будешь там лишним.
Примерно час спустя Джим Рейнор сидел на месте второго пилота межзвездника. Корабль оторвался от земли и пошел в небо. Джим смотрел вниз. Бурая земля уходила вдаль, квадратики полей превращались в разноцветные заплатки размером с ладонь. Когда-то Джим трудился на этих заплатках, бродил по этим улочкам, таким крохотным сверху. Ложился вздремнуть в тени деревьев, которые отсюда казались не больше пальца. Джим на миг зажмурился, потом сосредоточился на панели управления кораблем. Они с Тайкусом миновали слой облаков, покинули атмосферу и устремились к звездам.
— Чего-то ты притих, Джимми, — заметил Тайкус.
Джим ничего не ответил. Его голова была занята другим: мысленно он сидел в гостиной вместе с матерью и смотрел голозапись, оставленную покойным отцом. И удивлялся, почему мысли о ночи с Евангелиной — и чтобы выпивки было сколько влезет! — уже не радуют его так, как прежде.
Тарсонис
Комната была заполнена неумолкающими звуками: шипение искусственного легкого Вандершпуля, жужжание приборов, щелканье сложных компьютеров, совершающих миллиарды операций в минуту. Но в остальном тут царила тишина.
Дверь отворилась. Вошедший ресоц приблизился к огромному металлическому гробу.
— Они будут мертвы через два дня.
Глава 14
Космопорт «Скайвей», Алкиона
Они встретились в космопорту «Скайвей» в шесть утра — слишком рано на вкус их обоих. Джим попытался немного вздремнуть в отеле, решив на полную катушку пользоваться кредитами, которые О’Бенон выдал им в качестве командировочных, но Тайкус выглядел так, словно он и вовсе не ложился. Джим так устал, что чувствовал себя, точно пьяный, и Тайкус выглядел не лучше. В общем, оба были не в лучшей форме, чтобы приступать к выполнению чрезвычайно важной миссии.
В угрюмом молчании они отправились в путь на славном, обтекаемом небольшом межзвезднике, который их ждал. Войдя в атмосферу Алкионы, Джим полез под сиденье в поисках пакета, который должен был там находиться. Он взломал печать, с трудом сдерживая зевоту.
Тайкус приподнял бровь.
— Ты смотри, прям как в кино про шпионов!
— Угу, — сказал Джим. В пакете был маленький старомодный ключ, поддельные документы, записка, в которой говорилось, что на задних сиденьях находится смена одежды, и чип с данными, который Джим тут же вставил в нужный разъем.