— Да, — твердо сказал Василий, — я верю, что так будет и очень в скором времени, совсем скоро.
— И все люди будут равны, все будут честными, — уже не спрашивая, а утверждая, говорила Надежда, — никто не будет командовать другим, никто не будет говорить неправду, не будет заискивать, лицемерить… Ведь это все от того только, что жизнь уродует людей… Совсем другая будет жизнь, и ради этого умереть не жалко… Королев, а чего бы ты больше всего хотел в жизни?
— Очень многого и для себя и для тебя…
— Королев, ты опять за свое…
— Нет, ты не поняла. Я говорю просто так, по-товарищески. Больше всего в жизни я хочу иметь волшебную палочку. Я бы тогда все смог: прекратить войну, накормить голодных…
— Ужас, Королев, какой же ты марксист? Это же сплошной идеализм, что ты мелешь?
— А знаешь, Надежда, что я видел в жизни самое, самое красивое?
— Опять какую-нибудь глупость сморозишь?
— Твои волосы…
— Королев! Я тебя предупреждаю последний раз…
И тут раздался оглушительный звон разбитого стекла.
Василий и Надя вскочили на ноги, стояли, прислушиваясь. Из соседнего помещения доносился шум.
Вытащив левой рукой из кармана прохоровский браунинг, Василий сунул его Надежде, достал наган из кобуры, стараясь ступать бесшумно, двинулся к белой, двустворчатой двери, которая вела из гостиной в соседнюю комнату.
Василий остановился возле нее, приложил ухо. Послышались приглушенные голоса, шаги. Ударом плеча Василий настежь распахнул дверь и закричал:
— Стой! Руки вверх!
В тот же миг какая-то фигура выпрыгнула в окно. Василий выстрелил, следом выстрелила Надя. Василий бросился к окну и чуть не упал, наткнувшись на другую, скорченную фигуру, — кто-то спрятался, пригнувшись у подоконника. Схваченная и вытащенная к лунному свету, эта вторая фигура оказалась грязным, оборванным беспризорником.
— Кто такой?..
— Пусти… клифт порвешь… ой… дяденька, задушишь.
— Говори, зачем лез? Кто такой?
— Бло… Блоха… звать Блоха… отпустите, дядечка, я все скажу…
Но как только Василий отпустил его, Блоха отскочил в темный угол комнаты и закричал оттуда:
— Хрен скажу!.. Ребенка душить… Плеваю на тебе…
— Надежда, заходи с той стороны…
Когда Василий и Надя приблизились к нему, Блоха пригнулся к полу и тенью проскочил у них под руками.
— Окно… не давай ему выскочить в окно.
В темной комнате шла погоня за мальчишкой. Иногда кто-нибудь на миг появлялся в полосе лунного света и снова исчезал в темноте.
— Падла! — выкрикивал Блоха. — Плевал на вас! Тьфу, тьфу, тьфу… У меня слюна заразная! Тьфу, тьфу…
— Ой, — вскрикнула Надежда, — ты кусаться…
Вдруг Блоха оказался снова схваченным железной рукой Василия. И тотчас же без всяких переходов из уст мальчишки послышались жалобные стоны и мольбы:
— Дядечка, хорошенький, миленький… Ой, плохо мне, ой, упаду, я же припадочный, тетечка, заступитесь за меня, нехай меня отпустит… А!.. — вдруг дико завопил он. — А!.. Больно!..
— Последний раз — зачем лез?
— Нанялся я, дядечка, дорогой, нанялся… ведра подавать…
— Какие ведра? Говори!
— Честное босяцкое, я только подавать нанялся… дядечка, я поджигать не нанимался… только ведра… ой!.. с кирасином ведра…
— Ты что, гад, дом поджигал?
— Не я, честное босяцкое… три лимона… только ведра.
— Кто нанимал?
— Ой, товарищи, отпустите вы меня… Я круглая сирота…
— Будешь говорить?
— Буду, буду. Дворник он, дядечка, с самого этого дома…
— И это он в окно сиганул?
— Ага.
— А керосин где?
— Под окном, дядечка, хороший… Два ведра под окном.
— Ну, лезь туда, подай мне ведра и имей в виду: в случае чего — застрелю как собаку. Подашь и ползи обратно.
Блоха вылез сквозь разбитое окно. Василий, перегнувшись, следил за ним.
Показалось ведро, до краев наполненное маслянистой жидкостью. Василий принял его.
— Давай другое…
Теперь все трое сидели на кухне и пили кипяток. Весело потрескивал самодельный фитиль в самодельной лампе.
— Перестань чесаться… — говорила Надежда Блохе, — до чего же ты зарос грязью… согрелся?
— Ага. Хотите, тетенька Надежда, я вам нашу спою…
И, не дожидаясь ответа, Блоха вскочил с места, выхватил из кармана своего «клифта» две деревянные ложки, заколотил в них, выбивая мудреный ритм, прошелся какими-то странными прыжками по кухне и вдруг завопил дурным голосом:
У мине нет фигуры,
У мине нет лица,
Мине мама родила
Без посредством отца…
И снова пробежка по кругу с приседаниями под удары ложек, и снова «пение»:
Иссушил мине голод,
И мороз иссушил.
Ну, а я еще молод
И на все положил!
Трах, трах, трах — ложками, и поклон в сторону «публики».
— Ты где же выступаешь? — спросил Василий. — На барахолке, что ли?
— Не. Я по вагонам. Ездишь, понимаете, воля.
— Может быть, ты уже наездился? — сказала Надежда. — Иди жить ко мне. Дом у нас маленький есть. Пустой. Тебя вымыть хорошенько да на фабрику устроить…
— Ой, за что это меня на фабрику? Смотрите, дядечка, смотрите!
Блоха вращал колесико в углублении стены, и там появилась сверху площадка кухонного лифта, которая, видимо, осталась между кухней и столовой.
На площадке стоял большой поднос, на нем… блюдо, а на блюде, окруженная гарниром, целая, нетронутая, жареная курица…
Во дворе бывшего особняка и в самом доме было великое оживление. Одни женщины разгружали с подвод маленькие кроватки и столики, другие мыли полы в помещениях, готовых к приему детей, поварихи в белых халатах (где только удалось их достать) приводили в порядок кухню.
Светило зимнее солнышко, и оттого все в доме казалось радостным.
Надя надевала старую свою кофту.
— Опять насчет дров, Надежда? — обернулась к ней мужеподобная женщина, распоряжавшаяся разгрузкой.
— Да, Глафира Ивановна, без дров не вернусь.
Глафира взяла в руку Надину косу.
— Тяжело небось эдакую красоту носить? Но до чего ж хороша.
— Я ее, Глафира Ивановна, и не чувствую, — улыбнулась Надя, накрылась платком и пошла к выходу.
Но, не дойдя до двери, вдруг остановилась, схватившись рукой за стену.
— Ты что, Надя?
Надежда молчала, стояла, прислонясь к стене, закрыв глаза.
Глафира подошла к ней.
— Водички дать?.. Что с тобой?..
Надежда медленно открыла глаза.
— Ничего… Голова как-то странно… Смешно, чуть не упала… Ничего, прошло.
И она вышла из дома.
Навстречу по дорожке шел Василий с вещевым мешком в руке.
— Где пропадаешь, Королев?
— В деревню посылают… возвращать рабочих, звать на фабрику… Вот попрощаться к тебе пришел… А где кожанка? Что случилось? Неужели… неужели Блоха?
Надежда кивнула головой.
— И сам исчез.
— Вот так перевоспитала… кажется, столько возилась с ним…
— Самое тяжелое было отмыть да отстирать его… — улыбнулась Надежда.
Они вышли за ворота, остановились.
— Что-то голова у меня сегодня прямо раскалывается… — сказала Надежда. — Ну, что ж, Королев, поезжай. Дело нужное. Без мастеров фабрику не пустим…
Она подала Василию руку.
— Вернешься — заходи, Королев.
И Надежда пошла вдоль улицы, а Василий смотрел ей долго вслед, и был миг, когда он тревожно нахмурился, ибо ему почудилось, что Надежда пошатнулась.
— Сегодня приема нет, — сказала секретарша, не отрываясь от книги, лежавшей в полураскрытом ящике стола, — начальник не принимает… Позвольте, куда вы…
Секретарша вскочила со стула, пытаясь преградить дорогу к двери, на которой было написано: «Нач. управления».
Оттолкнув секретаршу, Надежда распахнула дверь, вошла и захлопнула ее за собой.
— Это что такое? Что вы делаете? — удивленно спросил начальник, видя, как Надежда повернула в дверном замке ключ, вынула его и сунула в карман своей кофты.
Снаружи барабанила в дверь секретарша и визжала: «Я не пускала ее! Михаил Михайлович, я ее не пускала!»
До появления Надежды начальник читал газету. Она и сейчас еще была у него в руках.
На начальнике был новый френч, галифе и мягкие сапоги.
Бритоголовый, что называется, «размордевший» человек был этот начальник. Очки казались чем-то чужеродным на его широкоскулом, грубом лице.
— Почему врываетесь? Что вам угодно? — сказал он, обращаясь к Надежде.
— Мне угодно, чтобы ты подписал ордер на дрова… Мне угодно… довольно меня мурыжить… две недели хожу…
— Извините, на каком основании вы мне тыкаете? Мы, кажется, вместе свиней не пасли.
В глазах Надежды мелькали искорки безумия. Она приближалась к столу начальника.
— …у меня дети… — говорила она, — без ордера не уйду… не уйду…
— Попрошу вас прежде всего оставить мой кабинет…
— «Мой», «мой», — бормотала Надежда, — я тебе покажу «мой»… окопались… враги… бюрократы проклятые…
Начальник пытался снять телефонную трубку, нажимал на разные звонки.
— Я вам принципиально ничего не дам, понимаете — принципиально… Стойте, стойте… Ты что, с ума сошла!
С криком «Засели, сволочи!» Надежда схватила со стола чернильницу и запустила ее в начальника.
Ее глаза блуждали, на губах выступила пена.
Она пошла прямо на застывшего в кресле, облитого чернилами начальника.
— Я тебе сейчас глаза выцарапаю… — шипела она.
И начальник машинальным движением снял с носа очки, но в следующее мгновение он вскочил с кресла, побежал от Надежды крича:
— Спасите! Сумасшедшая!
Надежда гналась за ним.
Они бежали по кабинету, опрокидывая мебель, срывая портьеры с окон. Надежда кричала: «Убью… засели… мерзавцы… дети… холодные»…
Начальник выказывал незаурядную прыть, увертываясь, прячась за стульями, подпрыгивая.
Он уже кричал не слова, а просто вопил одно только «а-а-а»… И вдруг Надежда остано