А л е к с е й. Бросьте, какой вы капитан? Какой он граф? Вы шоферюга, таксишник, он — швейцар в «Золотом Петушке», живет на чаевые…
С о ф ь я. Лялька!
Г е н е р а л. Негодяй!
А л е к с е й. …а этот, с золотым ключом на заднице — консьерж, по-нашему — дворник, а не камергер его величества… Какие вы, к чертовой матери, дворяне? Пролетарии всех стран, объединяйтесь! Вот вы кто, господа ихтиозавры…
Отец ударяет его по лицу:
— Гадина! Вон из дома!
М о р о. Мне очень жаль… Позвольте откланяться…
Из столовой грянул цыганский хор, сразу во всю силу:
Две гитары за стеной
Жалобно заныли
С детства памятный напев.
Милый, это ты ли?..
Эх, раз, еще раз…
Вбегает вернувшийся Свет Стрельцов:
— Господа дворяне! Новость! Умрете со смеха! Немцы рванули на запад! Они уже в Бельгии!
М о р о. Не может быть!
С в е т. Вот петрушка будет! Теперь держись, Франция!
Цыгане вбегают в гостиную, бьют в бубны, поют и пляшут:
Эх, раз, еще раз.
Милый, это ты ли?..
— Боже, боже… — шепчет отец Серафим.
— Перестаньте! — кричит Софья. — Ради бога перестаньте!
Темнота.
Г о л о с с л е д о в а т е л я. Введите!
Кабинет гестапо. Два эсэсовца вводят Софью.
С трудом передвигая босые ноги, окровавленная, в разорванной одежде появляется она перед следователем.
— Стоять! Не садиться! — приказывает он.
Солдаты ставят ее у стены и выходят.
— Итак, молчание продолжается? Отлично. Помолчим еще.
Звонит телефон.
— Это ты? Я… да, как видишь, еще не освободился. Почему же?.. Куда? Сейчас посмотрю, что сегодня интересного (он разворачивает газету). Хорошо, не возражаю. Заеду.
Он открывает портсигар, взглянув на Софью, подходит к ней, протягивает портсигар.
Она отвечает ненавидящим взглядом.
Сейчас, вблизи, видно, как рассечена ее бровь, виден кровавый шрам, бегущий от угла рта к уху. Видны кровавые рубцы на плече, с которого спущено разорванное платье.
— Ну, ну. Нет так нет.
Следователь закуривает. Открывает дверь, делает знак солдату, тот входит в комнату.
— Фрейлейн будет стоять так до утра, вы за это отвечаете. А утром… утром посмотрим…
Аккуратно сложив бумаги в стол и заперев его, следователь уходит.
Солдат садится на его место в кресло.
Стараясь не шататься, Софья стоит у стены, глядя прямо перед собой.
Голос Софьи (шепот).
…Отговорила роща золотая
Березовым, веселым языком,
И журавли, печально пролетая,
Уж не жалеют больше ни о ком.
Опустились веки, Софья закрыла глаза.
…Кого жалеть? Ведь каждый в мире странник.
Придет, зайдет и вновь покинет дом.
О всех ушедших грезит конопляник
С широким месяцем над золотым прудом…
Софья пошатнулась, открыла глаза и снова стоит неподвижно.
Смотрит она куда-то очень далеко, далеко, далеко за пределы того, что видит перед собой.
Сергей вбегает в секретарскую комнату института, за ним Охотников. Халат Сергея расстегнут, разлетается на бегу.
— Капитан сам слышал! Фашисты напали на Россию!..
Софья вскакивает с места.
— Мы с Охотниковым бежим в советское посольство! Будем проситься в Красную Армию…
Софья выбегает из комнаты.
Гремит из репродукторов голос немецкого диктора.
У газетного киоска длиннейшая очередь.
Софья торопливо проходит мимо.
— Слышали?.. Ну, теперь…
Целуются два старых француза, опасливо оглянувшись перед тем. Мимо них пробегает Софья.
Г о л о с С о ф ь и. Откуда я, собственно, узнала, что профессор?.. Ведь он ничем не выдавал себя… Откуда?.. Какие-то едва уловимые ощущения, интуиция… Не знаю… но я была уверена…
Профессор Баньоль сам открывает дверь. Удивлен, увидев Софью.
— Входите, дорогая… Чем вы так взволнованы?..
В кабинете, схватив профессора за руки, Софья горячо говорит:
— Пожалуйста, умоляю вас… Самые опасные поручения… Все, что будет нужно… Я верный человек…
— Но, позвольте, почему вы думаете?..
— …Ради бога, профессор, они напали на нас… Я не могу жить, сложа руки… понимаете, не могу… Я их ненавижу…
— Софи, я абсолютно доверяю вам, но откуда вы узнали?.. Значит, я скверный конспиратор?
— Все, что хотите, самую тяжелую работу дайте мне, я научусь стрелять, буду их убивать…
В Париже идет снег. Снег. Снег падает на истощенных лошадей редких фиакров, на еще более редкие автомашины, на плечи немецких офицеров, на женщин, стоящих в очереди у продовольственной лавки.
Из окна секретарской комнаты Софья видит пожилого господина, который оглядывается перед тем, как войти в подъезд института, и только после этого входит.
Зазвонил телефон. Софья подбегает к столу, снимает трубку.
— Онкологический институт профессора Баньоля… — и разочарованно: — Да, да, к больным от четырех до шести… Нет, профессор не принимает в этом месяце. Мерси, месье.
Баньоль приоткрывает дверь кабинета.
— Отец?
— Нет. К несчастью, нет.
— Ну, ну… Не будем паниковать, Софи!
— Но прошло уже четыре часа… Зачем он им понадобился? Может быть, он уже арестован, брошен в тюрьму…
— Ну, зачем так мрачно?..
— А сколько уже забрали эмигрантов?..
— Ну, подождем. Вы оставили дома записку, чтобы он позвонил, когда вернется?
— Конечно.
Профессор скрывается в кабинете.
Стук в дверь.
— Войдите, — говорит Софья.
Входит господин Борель — тот, который оглядывался перед институтской дверью.
— Мое почтение, мадемуазель… — он и тут оглядывается. — Здесь никого нет?
— Кроме меня.
— Надеюсь, я не ошибся? Вы мадемуазель Софи? В таком случае, вы знаете, как отличить молодой месяц от уходящего?
— Во Франции теперь никто этого не знает, — негромко отвечает Софья.
— Правильно, — окончательно успокоившись, говорит господин Борель и достает из жилетного кармана половину стофранкового билета. — У вас есть вторая половина?
Софья снимает с полки толстый том энциклопедии Лярусса, извлекает из нее вторую половину купюры и прикладывает к той, что в руке у Бореля.
— Я, понимаете ли, человек случайный. Мишель… мой сын, его сбросили англичане на парашюте. Мальчик сломал ногу… и вот Мишель велел мне… Это какая-то неимоверно важная бумага… — он передает Софье сложенный во много раз листок папиросной бумаги. Софья разворачивает его, читает.
— Ну, времена, — говорит Борель. — Мирный француз, рантье — вдруг заговорщик. Дурацкий детектив. Вот до чего довели нас Петэны… Это действительно такая важная бумага?
— Чрезвычайно важная…
Софья зажигает свечу и сжигает на ее пламени бумагу.
— Что вы делаете!
— Месье, все в порядке.
— Мой сын рисковал жизнью… — Борель идет к двери.
— Постойте, месье.
— Позвольте пройти.
— Да постойте, говорю вам. Поймите — я все запомнила, каждую букву. И все передам.
— Запомнили наизусть? Как это может быть?
— Хотите, повторю?
— Но это феноменально. И я могу сказать Мишелю…
— Пусть спокойно лечит ногу.
— Мадемуазель, вы меня воскресили! Спасибо, мадемуазель, до свидания, мадемуазель…
Проводив его, Софья входит в кабинет профессора. Он сидит перед освещенным экраном и рассматривает рентгеновские снимки.
— Мне жаль, — говорит он, — но дела вашего, мистера Корна… Посмотрите… видите эти затемнения?.. И здесь… И здесь… Операция исключена… видите?… Чудес, к несчастью, давно уже не бывает… почти две тысячи лет.
— Метр, получена директива от генерала. Я, конечно, уничтожила.
— Весь внимание!
Софья садится, закрывает глаза. Говорит, как бы читая:
— «Лондон. 20 декабря, 1942 год. Номер сто двенадцать дробь ноль семь. Игрушки будут сброшены третьего января в то же время, там же. Подтвердите получение. Напоминаю: как можно шире ведите пропаганду. Призывайте французов вступать в подпольные отряды сопротивления и готовиться к решающей схватке. Продолжайте доставлять нам сведения о расположении и численности сил врага. Особо важно установить все, что относится к зоне номер пять, примите меры. Да здравствует свободная Франция. Генерал Шарль Де Голль».
— Завтра в штабе вам придется это повторить… Позвольте… зона номер пять… но ведь это по нашей карте, побережье Бретани… Понимаете, что это значит?.. Дорогая моя, мы с вами еще увидим, как свободные люди шагают по свободной земле… А я — знаете, что я буду тогда делать? Я стану вашим импресарио. Афиша: в центре таинственная женщина в черном трико — вы, от вас расходятся лучи и змеи, а сверху: «Чудо века — мистическая, магнетическая, метафизическая память всемирно известной мадемуазель ИКС». А?.. Ну, хорошо, но кто же сообщит, чтобы принимали оружие?
— Позвольте мне…
— Нет. Дело не только в том, что вы женщина… Но я не имею права подвергать вас риску… В этой головке вся наша канцелярия, все явки и списки… Когда вы сказали сбросят парашюты?
— Третьего. Метр, я знаю местность, людей…
— Завтра поговорим в штабе.
— Хорошо. Я зайду сейчас к Корну… А вы вызовите меня, когда отец позвонит…
Больничная палата.
Мистер Корн в халате, повязанном пояском с кистями, сидит в кресле, а против него, на диванчике, рядом с Софьей, миссис Корн.
Эта отдельная, одноместная палата — некоторая помесь больницы с гостиной.
— Я зашла попрощаться, — говорит миссис Корн. — Подумайте, они нам тоже объявили войну! Я стараюсь не реагировать, но какое нахальство объявить войну Штатам!.. Ну, всего хорошего…
— Но… — хочет перебить ее Софья.
— Что делать? Что делать? Я еду одна. Сегодня вечером.
— Да, мама уезжает, — говорит Корн. — Я бы тоже поехал, но врачи как сговорились: Баньоль, Баньоль, вас может спасти только профессор Баньоль… А умирать от рака что-то не хочется. Я получил разрешение остаться… деньги все могут… почти все.