Второй офицер, то ли заинтересовавшись Софьей, то ли просто так, говорит:
— Вместительная у вас сумочка… целый чемодан. Что же фрейлейн в нем носит, если не секрет?
— Секрет? Что вы, никакого секрета, — отвечает Софья. — Самые обыкновенные бомбы, месье.
Офицеры рассмеялись, Софье возвращают ее «карт д’идентите», и она идет дальше.
Софья дома, в своей комнате. Снимает меховую шапочку, прячет сумку в шкаф, запирает его и привычно кладет ключ на книжную полку, за книги.
Г о л о с С о ф ь и. Именно так. Я положила ключ на обычное место. У меня не было никаких опасений. На следующий день я должна была передать эти листовки связному… В какое же время все случилось? Я долго была дома и только часов в пять ушла… Ну, конечно, это произошло перед вечером, ни меня, ни папы не было — Лялька приходил за своими вещами с этим типом… Ключ от парадного у Ляльки оставался… А когда я вернулась… Кто же тогда был у нас в гостях?..
В гостиной, кроме Софьи, мы видим профессора Баньоля и графа — господина, с которым мы уже познакомились, когда он рассказывал о своей ленте Андрея Первозванного. На столе раскрытая коробка конфет, чашка чая. Зайчик в кресле, в углу.
— Настоящие конфеты… — всплескивает руками Софья, выбирает одну и отправляет ее в рот. — Где вы их достали, мэтр?
— Пациент, конечно.
— Тот немец? Рыжий, из пятой палаты?
— Да. Выписался сегодня. Везучий. А что генерал?
— Папа неважно чувствует себя. Просил извинить.
Г р а ф. Когда же, профессор, покончат, наконец, с проклятым раком?
Б а н ь о л ь. Когда это случится — вы сами узнаете. Во всем мире люди будут кричать «ура» и обниматься, будут демонстрации, флаги… Боюсь только, что к этому времени сделают такой снаряд, который весь этот веселый мир разнесет на куски… Да… снова сегодня, даже в новогодний день, красные афиши…
Г р а ф. Эти расстрелы…
С о ф ь я. Кто же?
Б а н ь о л ь. Заложники. Двадцать имен.
Г р а ф. Да, оскандалились вы, французы. С Гитлером воевать — это вам не с русскими эмигрантами…
Звонок. Софья выходит и возвращается с Моро.
М о р о. Мое почтение. С новым годом, господа! — Он пожимает руку графу, протягивает руку Баньолю: — Дружище…
Однако Баньоль продолжает держать чашку в одной руке и блюдце — в другой.
— Прости. Обе заняты.
Моро обращается к Софье:
— Как отец? Здоров? Я в Париж ненадолго. Несколько деликатных поручений маршала.
Софья подает Моро чашку чая.
— Я делаю карьеру — подаю чашку министру французской республики.
Б а н ь о л ь. Республики больше нет. Они ее ведь отменили — там, в своем казино в Виши.
М о р о. Оставь. Я должен с тобой серьезно поговорить, Жак.
Б а н ь о л ь. Ты? Со мной?
Г р а ф. Господа, вы слышали, у немцев катастрофа — они никак не могут узнать, кто во Франции еврей, кто не еврей. В России было просто: жид — так у тебя в паспорте и значится. А ваши французы… как же: республика, коммуна, палата депутатов… в документах ничего. Все французы. Вив ля Франс.
М о р о (Баньолю). Я заеду вечером. Можешь относиться ко мне, как хочешь, но у меня поручение…
Б а н ь о л ь. Считай, что ты мне уже его изложил и я уже отказался.
М о р о. Но, Жак, ты не знаешь…
Б а н ь о л ь. Я знаю, от кого оно, и этого достаточно. Передай, что профессор Баньоль очень занят и в дальнейшем у него тоже никогда не будет времени для сотрудничества с предателями Франции.
М о р о. Я полагаю, господин Баньоль, что даже наша сорокалетняя дружба не дает вам права на эти слова.
Б а н ь о л ь. Сорокалетняя ошибка.
М о р о. Будем считать ее исправленной. (Софье). Позвольте откланяться.
Б а н ь о л ь. «Лучше быть живым рабом, чем мертвым героем»… Франция не забудет это «мо» своего знаменитого романиста Поля Моро. Это так верно сказано: «живым рабом»!
Дверь ванной комнаты резко открывается. Входят двое эсэсовцев.
— Встать! Встать!
Они грубо подхватывают Софью под руки и выводят.
В кабинете Софью сажают на этот раз не у дверей, а на стул против стола следователя.
На окне — решетка.
Рядом со следователем важный гестаповский чин.
— Будете говорить? — обращается следователь к Софье.
Она молчит.
— Можно начинать? — спрашивает следователь чиновника.
Рассматривая Софью, тот чуть наклоняет голову.
— Впустите.
Дверь открывается. Алексей — брат Софьи — входит и останавливается, испуганно глядя на гестаповца. Пауза.
Алексей медленно переводит взгляд, видит Софью и, вскрикнув, закрывает лицо руками.
— Сюда, сюда пройдите. Сядьте.
Алексей опускается на стул против сестры. Софья в разорванном, окровавленном платье, покрытая рубцами, с висящей плетью — сломанной — рукой.
С жалостью смотрит Софья на брата. И он смотрит на нее. Слезы льются по лицу Алексея. Руки судорожно сцеплены.
— Свидетель, откуда вы достали вот это? — спрашивает его следователь, показывая листовку. — Расскажите подробно.
Но Алексей дрожит, глотает слезы, не может говорить.
— Ляля, успокойся, — тихо говорит Софья, — нехорошо…
— Ваши показания записаны, и требуется только, чтобы вы их повторили. Не пытайтесь ничего менять, не советую… Ну…
— Сейчас, — все еще дрожа, говорит Алексей. — Сейчас… дайте глоток…
Гестаповский чин наливает воду, пододвигает к краю стола стакан.
Зубы стучат о край стакана, рука Алексея дрожит, вода расплескивается.
— Ну, потрудитесь говорить. У нас нет времени…
— Все тогда вышло… случайно… совсем случайно… Я жил уже не у отца и только пришел за своими вещами…
Маленький ключ вставляется в отверстие английского замка.
Ляля открывает дверь и вместе со Светом Стрельцовым входит в переднюю.
Л я л я. Никого… Не раздевайся. Морозиловка у них — жуть. Сложу вещички, и поедем. Что же Корн?
С в е т. Анекдот. Я ему — возьмите в компаньоны. У меня теперь большое состояние. Закрутим порнографические фильмы — мир закачается… а то ведь я деньги спущу. Он смотрит как собака, у которой зубы болят… «Мне теперь не до кино. А деньги вы и так спустите». И пошел. Нос на квинте, хвост поджат. Америка… Слушай, твои и не знают, что живут уже в моем доме?
— По-моему, не знают.
— Вот не думал, что стану капиталистом.
— Почему тебе так везет? Я что только не пробовал.
— Твой коммерческий потолок — свистнуть у сестры монету на бистро, да и то, с тех пор как старик тебя отселил… Ну, почему ты не удержался в управляющих? Немцы тебе такую должность дали. Эх ты, и зачем я их просил! Червь ты.
— Я не червь.
Комната следователя. Алексей замолчал.
— Ну, дальше… говорите, почему замолчали? Все ведь уже записано.
Комната у Звенигородских.
Алексей продолжает говорить:
— …я не червь. И с немцами не вожусь, как некоторые…
— Дурак ты, дурак.
— Дурак — не предатель.
Свет достает из кармана маленький гробик, показывает Алексею:
— Не твоя работа?
На гробике написано: «Вот что тебя ждет, предатель!»
— Не ты? Да нет, ты и на это не способен. Эх ты, червь, думаешь меня можно оскорбить этим словом? Да, я предатель, изменник, такой же, как князь Курбский, Кориолан. Только мещанин не поймет, что история, бывает, не только дает право стать изменником родины, но обязывает к этому. Мы, эмигранты, имеем нравственное право и даже долг… Да что я с тобой говорю, ничтожество.
Алексей заглядывает в буфет, свистит. Свет достает из кармана плоскую бутылку.
Алексей берет бутылку дрожащими руками.
— Это что? Какой?
— Пей, потом разберешься.
Алексей выпивает стопку, хватается за горло:
— У-ухх… Ну и ну… вещь… полжизни за кусок лимона… Видел твоих бывших. Ну и шик-бабы стали. На французов и не смотрят…
Он наливает и протягивает Свету стопку.
— Не хочу. Забирай всю флягу.
— Не шутишь?.. Ваше драгоценное…
И без того нетрезвый Алексей, опрокинув подряд две стопки, окончательно захмелел.
— Слушай, тс-с… Это что? Знаешь?
Алексей показывает два поднятых кверху пальца.
— Видал, — отвечает Свет, — по утрам всюду намалевано. Даже на писсуарах. Немцы стирают…
— Давай ухо… Это латинское «ве» — «виктуар» — победа. Понял? Немец-перец, колбаса, кислая капуста, скушал лошадь без хвоста и сказал — «как вкусно»… Мне один сказал — вчера двух пускали в расход — француза и русского… вместе связали… а? Аллегория?
Разговаривая, они проходят по коридору, по направлению к комнате Алексея. Но у Софьиной двери Алексей задерживается:
— Гм… посмотреть у Сони…
Он входит в комнату. Свет остается в дверях.
— …Если только ключ на старом месте… — бормочет Алексей.
Засовывает руку за книги, достает ключ.
— Ну-ка, ну-ка…
Отпирает шкаф. Там сумка.
— …а, старая знакомая… гм… Ни сантима, что за свинство…
— Роешься по сумкам, червь…
Алексей вытаскивает листовки, взглянул, свистнул. Поспешно засовывает их обратно.
— Что ты там прячешь, — говорит Свет, — ну-ка…
— Да нет тут ни сантима…
Свет поднимает упавшую листовку, читает.
— Отдай, я положу на место.
— Вот открытие!
— Пожалуйста, Свет, отдай.
— «…создавайте подпольные группы Сопротивления, готовьтесь к возобновлению вооруженной борьбы, остерегайтесь болтунов и предателей, собирайте и доставляйте нам полезные сведения»… Кто бы подумал… Софья Александровна…
— Свет, ты никому не расскажешь, правда? Дай сюда.
Свет складывает листовку, кладет в карман.
— Свет, мы друзья. Ты не можешь сделать такую подлость.
— Именно эту подлость я собираюсь сделать. Ну, Сонечка…
— Свет, ради бога, ты не можешь, не смеешь…
— Убери руки. Идем.
— Я не позволю, не дам…
— Иди, иди, червяк. Ладно, я еще подумаю… Запри. Ключ на место…
Кабинет гестапо.
Алексей закончил рассказ. Сидит, опустив голову.
С л е д о в а т е л ь. Вы слышали показания свидетеля. Есть еще второй — господин Стрельцов. Вы пол