— Так, так… ну, и что же ты будешь теперь делать? — спросил Дусю комбат Потапенко, когда мы с ним вошли в землянку и увидели эту подошву.
— А я сейчас досточкой заколочу, — мягко, по-украински произнося округлое «л», ответила Дуся. — Вот я картинку даже нарисовала. (И снова это милое «л»).
На квадратном куске фанеры была старательно изображена белая хата с претолстенной соломенной крышей. А рядом с хатой, конечно, «садок вишневый».
Дуся прикрепила этот пейзаж к земляной стене, закрыв немецкую подошву.
Мы пили чай почти по-домашнему уютно.
Я много слышал о Дусе, о Ласточке, как ее ласково называли солдаты, слышал о ее храбрости, о том, что она вынесла из-под огня великое множество бойцов, о том, как она иной раз горько плакала, перевязывая какого-нибудь парнишку, как безотказно, только что дотащив из последних сил одного раненого, снова и снова ползла и вытаскивала из-под огня других.
Но не удалось мне тогда разговориться, поближе узнать Дусю.
Солдат с перебинтованной головой, пробегая мимо, прокричал что-то, и комбат с Дусей выбежали из землянки.
Двое суток на участке батальона шел бой — выбивали немцев из большого, трехэтажного дома, где они давно и прочно засели, из которого обстреливали левый берег Волги.
Это был тяжелый, кровавый бой. Первым погиб лейтенант — сталинградский парнишка, который за день до боя показывал мне из укрытия, где что раньше находилось в городе, свою школу показал — от нее уцелела одна стена, показал, где жил, где остались родители, когда он уходил на фронт — на том месте, во всем том районе даже и развалин было не различить — только груды камня.
Погиб он, поднимая солдат в атаку, — встал, крикнул «Ура» и упал — пуля попала в открытый рот.
А солдаты, под убийственным огнем, подползали ближе и ближе к проклятому «объекту». Двоим удалось проскочить в мертвое пространство — недоступное противнику. Они сделали последнюю перебежку, прижались к стене и стали забрасывать гранаты в окна. У них был огнемет, и они выжгли им фашистов из подвала, потом сами полезли туда.
Я не видел больше ни комбата, ни Дусю и, уходя в соседнюю дивизию, не знал даже, остались ли они живыми после этого боя.
И вот, через много-много лет, совершенно случайно довелось увидеть их обоих.
Я часто встречаюсь с бывшими фронтовиками, много среди них моих близких. И есть нечто объединяющее их всех — отсвет великой войны, что ли, какая-то нравственная общность. Одинаковое отношение к жизненным ценностям, суждение о том, что важно, а что — мусор, особое, солдатское чувство товарищества.
Да это и естественно — испытание огнем войны было и великим очищением душ.
Но вот эта встреча в Крыму… Должен признаться, она произвела на меня большое впечатление, и, описывая своих давних знакомых, я должен был сдерживать себя, чтобы оставаться объективным.
Это было в 1961 году в раю.
Как вы представляете себе рай, читатель?
Я его видел собственными глазами. Это был уголок на гористом крымском берегу. Вы смотрели вниз, и вас ослепляла синева моря и синева неба, вас опьянял воздух, в котором смешивались запахи леса, моря, степей, лежащих за горами. Оглянувшись, вы видели на фоне небесной сини могучие сосны и полянку неповторимой красоты.
За полянкой виднелся забор, а за забором — беленькая дачка. Там-то, за этим забором, на территории беленькой дачки и раздался собачий лай, кудахтанье и истерический крик:
— Полкан! Полкан! Бросай, тебе говорят!
Это был голос Дуси. Той самой Дуси…
Она держала в руке задавленную Полканом курицу.
Дуся — и не Дуся. Та самая и в то же время совсем другая.
Внешне она изменилась мало. Казалась все еще совсем молодой, не расплылась, осталась стройной.
Но это была и не Дуся: какие то, видимо, накопились внутренние изменения, и это отразилось во всем — в глазах, в интонации, в манере говорить. Почему-то совсем исчезло ее милое мягкое «л». Теперь эта буква произносилась ею нормально, как всеми прочими.
Я записал то, что тогда узнал о ней, все, что узнал о событиях того лета, и только немного сколотил конструктивно — так, чтобы легче читалось.
— Яков! — кричала Дуся. — Иди сюда, посмотри, что он натворил!
Из дома вышел Потапенко — тот самый Яков Васильевич Потапенко, бывший комбат.
Я не «объявился», не напомнил о себе и остался молчаливым свидетелем событий, которые произошли в то лето в раю.
Увидев задушенную курицу, Потапенко почесывает затылок и с удивлением говорит:
— Гм… Опять…
— «Опять», — передразнивает его Дуся. — У людей, собаки как собаки. Нет, ты подумай, задушил и еще в зубах мне принес, у ног положил. Охотник.
— Но он действительно охотник и только не отличает птицу дикую от домашней.
— Господи, до чего башка трещит. Наспалась на бигудях. Куриные котлеты, что ли, делать на обед? Проклятая собака, она мне меню составляет. Боже, какая жара!
— Странно все-таки, что нет ответа из Ленинграда от Фиолетова…
— …а ты рад от меня избавиться. Уедешь, ляжешь в больницу…
— Дуся, как не стыдно.
— Думаешь, не понимаю? Была Дуся, была ласточка, а теперь… что говорить.
— Ну, Дусенька, успокойся…
— Слушай, Яша, у меня мысль — давай сдадим чердак.
— А сами куда? Из комнат выбрались на чердак. Куда еще с чердака?
— В сарайчик. Лето сухое. Напиши объявление: «Сдается мансандра с видом на море». Погляди-ка в ящик: не бросила Машка чего-нибудь? Да, Яша, что будем делать с колодцем — вода затхлым воняет. Может, начерпаем ведер полста?..
— Не поможет. Надо каждый день и помногу брать.
Потапенко открывает почтовый ящик.
— Письмо. И телеграмма.
— Из Ленинграда?
— Да… «Профессор Фиолетов отпуске Ялте санатории ученых попробуй разыскать привет Михаил». Подумай, Фиолетов, оказывается, здесь, в Крыму!
— Сейчас же ехай к нему.
— Человек отдыхает…
— С ума сошел! То собирался к нему в Ленинград…
— Он может отказаться меня принять.
— Никакого права не имеет. Больного человека…
Потапенко вскрыл письмо, пробежал его.
— Чего там Петр Максимович пишет?
— Зовет к себе, на стройку.
— Знаем ихние оклады и ихний климат. Еще чего пишет?
— Об армии вспоминает… как мы с ним наплавной мост строили…
— Это когда ты взыскание схлопотал?
— Вот именно.
— И на гауптвахту вас посадили?
— Было дело…
— Напрасно Петр Максимович тебя сбивает. Работаешь в своем коммунхозе, воспоминания пишешь — пожалуйста, я не против. Нет, Яша, куда нам с Крыма подаваться? Ехай к профессору. А я пойду к жильцам, сегодня срок.
Потапенко уходит.
Дуся скрывается в доме.
Через несколько мгновений раздается рокот мотоцикла и смолкает невдалеке от полянки.
Доносится голос поющего Саши:
— …Когда-то не было совсем студентов на земле,
Весь мир был слеп, и глух, и нем — он утопал во мгле…
Толька, помоги мне…
Вдвоем с Толей они выводят «за рога» мотоцикл с коляской.
Саша продолжает напевать:
— Давай здесь — место подходящее.
— Можно и здесь. — Толя снимает и протирает очки.
Саша достает из коляски мотоцикла вещи.
— Держи — одеяло, подушка, стакан, зубная щетка, полотенце, мыло…
— Надо было все-таки брать всего по два, — говорит Толя. — Вчера ночью ты опять перетянул на себя все одеяло.
— «Надо было»… Если бы ты не забил коляску книгами. Можно подумать, мы не отдыхать, а вкалывать поехали.
— Это ж не учебники.
— Тем более. Чистая потеря времени. Я придумал лозунг: «Художественная литература — опиум для народа». Ну, пошли к морю. Толька, скажи честно, ты притворяешься или действительно ничего не заметил?
— Где? — оглядывается Толя.
— Неужели ты ничего не заметил в автобусе, который мы обогнали?
— От Ленинграда до Крыма мы обогнали их штук триста.
— В том, который мы обгоняли перед Зеленым Гаем.
— Наверно, там были люди.
— Я говорю серьезно! Обгоняю, понимаешь, автобус и вдруг вижу за стеклом девчонку. Я не успел даже как следует рассмотреть ее, но сразу понял: все. Она смотрит и улыбается. Мы с тобой были на чертей похожи — в пыли, в грязи. Вдруг она в ужасе вскакивает. Вижу — навстречу пятитонка. Не знаю, как я успел выжать газ? Ну, на сантиметр проскочил между автобусом и встречной машиной! А ты даже не заметил?
— Куда, с моим зрением.
— Приезжаем в Зеленый Гай, и автобус за нами. Она выходит. «Не думала, — говорит, — что вы останетесь живыми». — «Да, — говорю, — заглядываться на девушек смертельно опасно».
— Находчиво ответил. Позволь, а где я был?
— Вот эту колбасу покупал на последние деньги. А тут автобус загудел. Куда вы, спрашиваю, Лена, едете?
— Она уже успела тебе и имя сказать? — удивленно спрашивает Толя.
— «Еду, — говорит, — к отцу в Крым». Вот теперь у меня задача — найти ее.
— Ну, по таким данным трудновато будет. Папаш в Крыму много.
— Его фамилия Потапенко.
— И фамилию успела сказать! Она, наверно, скороговоркой говорила, пока я колбасу покупал?..
— Мне тебя жаль. Ты себе даже не представляешь, что это за девочка.
— …самая верная, самая умная, самая образованная. Неужели ты успел за две минуты и это заметить?
— Увидишь ее — сам все поймешь.
— С моим зрением минус девять я вижу только отрицательные явления. Вот, что ты свихнулся, это я вижу.
— Сколько у нас осталось денег?
— Ни грамма. За плащ нам дали пять рублей, два мы истратили на бензин, три — на обед. Надо было хоть рубль оставить, чтобы сыграть твою свадьбу. Положение аварийное.
— Конечно, если ты все проедал на мороженое.
— А зачем ты в Курске шашлык заказал?