— Я не позволю называть мою жену дрянью!
— Нет, это я не позволю!
— Миша, ты обещал…
— Оставь. Я вам покажу частную воду, кулачье проклятое… Заборов понастроили… Окопались…
— Миша… Умоляю…
— Потрудитесь удалиться! — кричит Потапенко.
— А вот и нет! А вот назло не уйдем! И всех туристов будем уговаривать именно здесь располагаться!
Татьяна Ивановна старается его увести.
— Успокойся, Мишенька…
— Забирайте вашего золотушного Мишку, — визжит Дуся, — или я за себя не отвечаю.
— Ради бога… — уводит Татьяна Ивановна профессора.
— Ископаемые…
— Лиловые круги перед глазами, — говорит Дуся, — а ты не встревай. Ты больной человек…
Потапенко замечает Лену, которая давно стоит у раскрытой калитки, и раздраженно спрашивает:
— А это кто?
— Новая жиличка, познакомься.
Потапенко, протянув Лене руку, весь еще в пылу ссоры:
— Потапенко.
Лена подает ему руку.
— Да… Здравствуйте…
— Позвольте, а что это вы… плачете?
— Нет… Нет…
— Вас кто-нибудь обидел?
— Нет, ничего… Просто так…
Лена плачет все сильнее.
Прошла неделя. Мы видим, что на забор дачи Потапенко теперь сверху набита колючая проволока, а на полянке появились палатки, раскладушки, гамаки. На веревках, на крышах палаток, на ветвях деревьев сушатся купальные костюмы, лифчики, полотенца, трусы.
В этом «диком» лагере каждый устроился по-своему. Здесь самые фантастические сооружения из простыней, брезентов, палок, веток и веревок.
Лагерь спит, освещенный встающим над горизонтом солнцем. Пересвистываются, перекрикиваются, переругиваются птицы.
Под одним одеялом спят Саша и Толя. Собственно, под одеялом только Саша — он целиком перетянул одеяло на себя.
Из палатки появляется Зина, девочка лет шестнадцати.
— Боже, какая красота!
Она распахивает полотнища палатки.
— Девочки, вставайте!
Стучит кулаком по брезенту другой палатки:
— Ребята, Петя, поднимайтесь скорее, вы такого в жизни не видели.
Из калитки дачи Потапенко выходит, почесываясь и потягиваясь, Кузьма Кузьмич.
— Ой, извините, я вас разбудила… — говорит Зина.
Вслед за Кузьмой, завязывая на ходу поясок платья, быстро выходит Ирина Николаевна.
— Ничего, Кузьме полезно. Подумай только, ты мог это проспать…
— Здорово, конечно, — меланхолично отвечает он.
— «Здорово»… Холодный квас у тебя тоже «здорово».
Из палаток появляются люди. Кто в трусах, кто в пижаме, кто в купальном халате. Собираются, смотрят на море. Группа освещена красным светом встающего солнца. Постепенно свет становится золотым. Кто-то вздыхает: «Да…»
— И вот такое происходит каждый день, — говорит профессор, — пока мы спим, заседаем, суетимся.
Зина протягивает вверх руки.
— Был бы бог, встать бы сейчас на колени, сказать: спасибо тебе за это счастье!
— Отсталая женщина! — говорит Кузьма.
— Обидно быть стариком в такое утро, — вздыхает профессор.
— Ну, какой же вы старик?
— Самый настоящий. Вчера грохнуло сорок.
Наступает молчание. Кто уселся, кто прислонился к дереву. Свет переливается. Разгорается утро. Снова чей-то вздох: «Хорошо…»
— Миша, — тихо говорит профессору жена, — тут так красиво, но давай поедем в цивилизованное место, в гостиницу, что ли…
— Неужели тебе не нравится?
— Ну, как ты не понимаешь? Мне, например, неудобно без удобств.
— Как странно, — задумчиво произносит Зина, — мы собрались случайно. Я ничего о вас не знаю… Но почему же вы все мне уже кажетесь такими своими? Ведь про вас (профессору) мы знаем только, что вы Михаил Михайлович, а про вас (Кузьме Кузьмичу), что вы муж Ирины Николаевны, а про тебя (Пете), что ты поступил на филфак… почти ничего… как странно… как мало люди вообще знают друг о друге…
— Как хорошо, — говорит Петя профессору, — что вы остановили нас на шоссе и посоветовали тут остаться…
— И нас тоже, — Зина подходит к Ирине Николаевне. — Спасибо, что вы нас вчера взяли с собой на раскопки… И, знаете, Ирина Николаевна, я решила тоже стать археологом — как вы.
— Ну, что же, детка, я очень рада.
— Я столько думала — кем стать в жизни. И вот уже десятый класс, один только год остался, а у меня ничего не было решено. Какое счастье найти, как вы, целый город… а этот каменный лев… Ирина Николаевна, я влюбилась в него, честное слово… вы заметили — он улыбается? Какие же они были, скифы?.. А можно, я буду пока работать у вас на раскопках?
— Вы же приехали отдыхать?
— Разве может быть лучший отдых?
— Хорошо, девочка. Я поговорю…
Зина бросается к Ирине Николаевне, обнимает, целует ее.
— Ребята! Петя! Ура! Ура! Ура!
— Ты что это?
— Я буду работать в экспедиции весь месяц.
— А жить где?
— Да тут, с девочками. Подумаешь, десять километров! Ирина Николаевна ведь ходит?
— Миша, помоги натянуть веревку…
Татьяна Ивановна привязывает веревку для сушки белья, одним концом к ветке дерева, которое свесилось через забор дачи Потапенко.
— Напрасно вы к этой ветке привязали. Хозяева устроят скандал.
— Ветка на этой стороне? На этой. Ну и все.
Профессор помогает жене натянуть веревку.
Кузьма Кузьмич достает толстенькую колоду карт из кармана.
— Неужели в такую погоду ты сядешь пасьянс раскладывать? — спрашивает Ирина.
— А что? Идеальная погода для пасьянса. Дождя нет. Не жарко пока. Слушай, не нужно меня воспитывать. Да, я такой-сякой немазаный, природу не чувствую, искусства не понимаю, на скифские захоронения мне чихать с высокого дерева. Такой уж тебе попался неудачный муж. На черта ты выходила за технолога? Тебе бы какую-нибудь художественную натуру…
— А технолог может быть только таким, как ты?
— Слушай, Ирка, я — это я. И не морочь мне голову. Вот буду сидеть спиной к морю и раскладывать «Наполеона». — Шепотом: — А тебя я, между прочим, очень люблю, хотя знаю, что тебе какой-нибудь каменный боспорский дундук в сто раз важнее меня.
Кузьма Кузьмич уходит на дачу. Ирина смотрит ему вслед и, махнув рукой, направляется к морю. Со стороны дачи вдруг оглушительно взревел радиопроигрыватель. Загрохотал марш.
Зина затыкает уши.
— Распоясалась кулачка, выжить нас хочет.
Профессор что-то говорит, но слова уже не слышны. Кто-то грозит кулаком в сторону дачи. Профессор идет к своей машине, сигналит. Те, у кого есть машины или мотоциклы, делают то же самое, остальные достают из палаток кастрюли, сковородки, бьют по ним металлическими ложками и изображают при этом нечто вроде танца дикарей. Радиомарш перекрывается чудовищной какофонией. Некоторое время длится эта борьба звуковых стихий, наконец какофония побеждает. На даче выключают репродуктор. Профессор подает знак — все замолкает. Тишина.
— Какой ужас! Бежать, — шепчет Татьяна Ивановна.
— Ни за что, — отвечает ей Петя, — не бежать, а противопоставить этим типам коллектив. Михаил Михайлович, будьте нашим руководителем.
— Согласен.
— Миша…
— Я согласен. Первый вопрос — вода есть?
— Мы с Зиной ночью два ведра приволокли, — говорит Петя.
— С дачи?
Зина шепчет:
— Ох, и страшно было… Темно, мы крадемся, и вдруг…
— Вдруг я на кошку наступил.
— Что там поднялось!..
— Будем ездить за водой на машине в деревню. Раз в день проехаться — даже полезно.
— Мишенька…
Саша поднимается, расталкивает Толю.
— Вставай, Толька, пора…
— Неужели вы спали под этот грохот? — спрашивает Татьяна Ивановна.
— Нервы крепкие.
— Просто наработались, как звери, колючую проволоку набивали кулаками на забор, — говорит Зина.
— А мы об нее руки изорвали.
— Штрейкбрехеры.
— Просто зарабатывали хлеб насущный.
— Так всякий штрейкбрехер говорит.
— Пошли к морю.
Размахивая полотенцами и купальниками, Зина и Петя убегают.
— Михаил Михайлович, — спрашивает Толя, — вам не нужна вода? У нас тут порядочно осталось.
— Благодарю… гм… знаете, такая странность — иногда все люди начинают мне казаться знакомыми. Все до одного. Вот и ваши лица мне почему-то кажутся знакомыми — смешно, правда?
— Не так уже смешно, профессор, если учесть, что вот уже два года мы сидим перед вами в аудитории.
— Вот так казус… Только не выдавайте меня. А то начнутся медицинские вопросы… Из-за этого мы с Таней из санатория сиганули… «Профессор Фиолетов, у меня сегодня с утра насморк в правой ноздре»… Позвольте, — указывает на Толю, — ведь вы Миронов? Вот так номер! Таня! (Из палатки выходит Татьяна Ивановна.) Знаешь, кто этот заяц в трусах? Это Толя Миронов!
— Очень приятно. Я слышала о вас от Миши. — Она обращается к Саше: — А вы тоже Мишин студент?
— В самом деле — вы тоже наш?
— Да, Михаил Михайлович. Студент Репин.
— Репин? Не помню что-то…
— Не выделяюсь. Разве что в качестве левого полусреднего…
— Ну, что же, кто-то должен защищать спортивную честь института. Вы действительно работаете у этих типов?
— Обстоятельства.
— Не знаю, как у вас, а у меня все эти заборы, замки, проволока вызывают приступ бешенства.
— Хватательные инстинкты — самое омерзительное в человеке. Лично я давил бы таких, как клопов.
— А знаете, Миронов, — говорит профессор Толе, — ваш доклад на научном кружке кафедра передала в редакцию журнала.
— Ребята мне говорили, я даже читал ваш отзыв…
— Молодец, я боялся, что вы скажете сейчас «спасибо». А на защите Кругликова были?
Толя переглядывается с Сашей и отвечает смущенно:
— Были… Диссертация мне показалась неубедительной, но… есть одно обстоятельство…
— Толька… не смей!
— В чем дело?
— Ерунда, глупость…
— А все-таки?
— В общем, мы перед вами виноваты, — говорит Толя.
Махнув рукой, Саша отходит в сторону.
— Ну-ка, ну-ка…
— Вы знаете, как все защищающие диссертации боятся вашей манеры — сесть в аудитории подальше, а потом встать и тихо задать один вопросик, и этот вопросик может зачеркнуть трехлетнюю работу.